Я стучу кулаком по металлическому столу, снова и снова, желая, чтобы они меня услышали. Каждый раз, когда в поле моего зрения попадает фотография, мои внутренности скручивает, и мне становится не по себе.

Игорь. Это он сделал это. Он, блядь, сделал это, а я теперь плачу за него и вдобавок пожинаю плоды своего безрассудства.

— Это не очень хорошая позиция, я еще раз советую признаться, это лучший вариант для тебя.

Мои губы сжаты в тонкую линию, я скрещиваю руки на груди.

— Я этого не делал, и я больше не буду вам этого повторять.

Допрос продолжается еще минут двадцать, но результат все тот же. Каждый раз, когда они задают мне вопрос, я злюсь все сильнее, ужас, вина, гребаный стыд меркнут по сравнению с ненавистью, которую я испытываю к Игорю и к себе.

Переглянувшись между собой, один из полицейских встает и уходит, а другой складывает бумаги и закрывает папку.

— Вы меня задержите? — спрашиваю я.

— Сейчас нет, но очень скоро, я найду достаточно доказательств, чтобы упечь тебя по полной, — самоуверенно заявляет Симонов. — Мы позвоним, как только ты понадобишься, а сейчас свободен.

Я выхожу в коридор и облокачиваюсь на стену, желая, чтобы все это было лишь дурным сном, от которого я проснусь в любую минуту.

Я представляю, как перевернусь на бок, и увижу, что она рядом, лежит, прижимаясь ко мне, но ее нет и никогда больше не будет, потому что я натворил дел, превратил жуткий кошмар в реальность.

Мне так не хватает ее, ее прикосновений, ее запаха, ее улыбки.

Закрыв глаза, я вспоминаю ее лицо, ее голубые глаза, мягкие белокурые локоны, очаровательный носик пуговкой, то, как она хнычет и стонет в моих руках, ее розовые губы. Тысяча воспоминаний проносится через меня, мелькая перед глазами, как старое кино.

Я стою там достаточно продолжительное время, позволяя себе пережить все заново, прежде чем отбросить эмоции в сторону, оттолкнутся от стены и подобно роботу, пойти обратно домой.

К тому времени, когда я прихожу домой, мои мысли все еще в беспорядке. Сначала мне нужно проветрить голову, а уже потом найти Игоря, но я даже не знаю, с чего начать. Я решаю пробежаться, может быть, это поможет успокоить постоянно растущую бурю внутри меня.

Дойдя до комода, я открываю верхний ящик и замираю. Мои колени подгибаются, и я почти падаю на пол.

Я беру футболку, аккуратно сложенную сверху, и прижимаю ее к груди на несколько секунд, а после достаю свои вещи, но оставляю поношенную футболку с выцветшим логотипом Микки Мауса лежать сверху.

Я не думаю, что есть хотя бы шанс, что она когда-нибудь вернется ко мне, но я не могу заставить себя не мечтать об этом. Я не могу верить в то, что нет никаких шансов, что она снова станет моей.

Мы — две частички одной души и если я потеряю ее, то на этот раз погибну и сам.

Без Дианы дни тянутся медленно. Я заставляю себя бегать каждую ночь, лишь для того, чтобы остановить себя и не пойти к ней.

Марк не признается, но я знаю, что она все еще остается у него. Каждый день без нее кажется вечностью. Она мое все, моя причина дышать.

Стиснув зубы, я бегу все быстрее, мои легкие горят, в мышцах появляется приятная боль, когда я огибаю квартал и с максимальным ускорением преодолеваю остаток пути до дома. Когда я подбегаю к дому, то замечаю Марка и отца, они стоят снаружи. Они выглядят так, будто ведут горячий спор, в который я не хочу ввязываться.

На меня и так много всего навалилось. Мне не нужно добавлять к этому еще что-то, если только это не связано с Дианой.

— Кирилл, тебе нужно поехать со мной, — приказывает Марк, как только я подхожу к дому. Его челюсть сжата, и он выглядит взбешенным.

— Что происходит? — спрашиваю я между вдохами, пот стекает по моему лбу и груди, пропитывая футболку.

У моего отца в глазах странное выражение, которого я никогда раньше не видел.

— Тебя ищет полиция. Они хотят, чтобы ты пришел прямо сейчас.

Я закатываю глаза. К черту их, здесь нечего расследовать или выспрашивать. Я ни хрена не сделал, пока. Им было бы что расследовать, если бы я смог добраться до Игоря, но пока я не знаю, где он.

Я поднимаю футболку, вытирая лоб.

— У меня есть время переодеться и принять душ?

Марк качает головой, и это расстраивает меня еще больше.

— Ну, тогда, блядь, поехали, — ворчу я, направляясь к машине.

— Пускай они зададут тебе все интересующие вопросы, сынок. Да, ты напортачил, но я знаю, что ты не причинил Диане вреда, не делал того, что они говорят.

Мне все равно, я ничего не могу сделать, чтобы они мне поверили, не рассказав того, что произошло той ночью, а я не сделаю этого. Я никогда больше не причиню боль, Диане.

Марк и отец садятся в машину, и мы отправляемся в сторону отдела полиции. Мне так и хочется спросить его, как она себя чувствует, как проходят ее дни, снятся ли ей кошмары, но я боюсь, что он не скажет мне правду, даже если я спрошу.

Папа — единственный, кто рассказал мне о ее нынешнем состоянии. Марк холоден и отстранен и не часто упоминает о Диане, а то и вообще не упоминает, даже когда мы с ним видимся.

— Я знаю, ты думаешь, что это сделал я, но это не так. Я слишком сильно ее люблю, чтобы сделать такую глупость.

— Ты думаешь, если скажешь мне, что любишь ее, я тебе поверю?

Тон его голоса застает меня врасплох, и прежде чем я успеваю ответить, он снова начинает говорить.

— Она отказывается есть, говорить, принимать душ, и иногда мне приходится заходить к ней в спальню ночью, потому что я беспокоюсь, как бы не случилось чего.

У меня нет слов, нечем ответить на то, что он только что сказал. Мое сердце буквально разрывается от боли.

— Ты мой брат Кир, и я люблю тебя, но ты сделал ей больно, очень больно, и я знаю, что ты сожалеешь, и что ты не хотел, чтобы это вышло из-под контроля, но это произошло. Это, блядь, произошло, и теперь тебе расхлебывать последствия своих действий.

— Я этого не делал. Я сделал запись, но это все. Я спас ее той ночью, от него…

Признание случайно соскальзывает с моих губ.

— Что? От кого?

— Я не могу сказать. Я не хочу, чтобы Диана снова пережила ту ночь. Если я что-то скажу, они пойдут к ней, будут спрашивать ее, втянут во все это, а я не хочу причинять ей еще больше боли, чем уже причинил. Я, не смогу этого вынести.

Марк вздыхает.

— Значит, ты возьмешь всю вину на себя, чтобы что? Защитить ее? Они все равно, в конце концов, допросят ее.

Я пожимаю плечами.

— Тогда она может сказать им все, что захочет. Если она хочет рассказать им правду, о том, что действительно произошло той ночью, то пусть рассказывает. Если нет, тогда я возьму вину на себя.

Мы подъезжаем к отделу полиции и паркуемся на небольшой стоянке перед входом. Я открываю дверь, но отец хватает меня за руку и не дает мне выйти.

— Может, нам стоит найти адвоката, прежде чем говорить с ними.

— Папа, я не делала ничего противозаконного, — рычу я.

Я уже устал от того, что приходится повторять это людям. Может, я и был чертовски глуп, что поделился этой записью с парнями, но если бы у меня были фотографии Дианы, я бы не стал делиться ими со всеми.

Они были бы моими, и все.

— Марк говорил тебе, что сказал адвокат, с которым мы разговаривали. Они ничего не могут тебе предъявить. Запись была хреновой, но не незаконной, кто сделал и разослал фото, тоже не знают, про наркотики просто запугивают.

— Я отрицал это миллион раз и буду продолжать отрицать, потому что это был не я.

Он вздыхает и отпускает мою руку. Я уверен, он считает, что я как обычно наделаю глупостей, но я не буду говорить полиции, что-то только потому, что они хотят услышать это от меня.

Я выхожу из машины, отец следует за мной.

— Я возвращаюсь к себе домой, — объявляет Марк. — Позвони мне, когда закончишь, и я приеду за тобой. У меня не хватит терпения высидеть здесь весь допрос.