— И еще я трус. Увы, девочка моя, это так. Синоним рабства — трусость. Вот это грех, так грех! Я дешевый бесполезный трус.

Яков Соломонович указал на запертую дверь.

— Он не виноват. Мне легко все свернуть на него. На его шантаж, на то, что он из управы. Но не он разрушает наш мир, его разрушают такие, как я…

— Ну-ну, успокойтесь, — перебила Роза. — Не наговаривайте на себя, Яков Соломонович, не занимайтесь самоедством. Мы с вами еще повоюем.

И она взмахнула рукой, будто саблей, подбадривая старика.

— Нет-нет, девочка моя, ты не понимаешь. Именно с такими, как я Богу и трудно. Именно с такими…

За закрытой дверью послышалась возня. Раздался пистолетный выстрел. Следом автоматная очередь, затем ещё одна…

— Пока твои друзья будут здесь, ты отведёшь меня к Губеру, — сказал Алекс, перекидывая тяжёлый пистолет из руки в руку как пушинку.

— Одно и то же. Почему все уверены, что я знаю куда идти?

Алекс дёрнулся:

— Надеюсь, у тебя хватило здравого смысла расспросить адрес?

Подойдя к окну, он опёрся на подоконник, вдавил пальцы в пластик так, что кожа на костяшках побелела, и отражение его глаз сверкнуло в тусклом стекле ярко-синим заревом.

Он вспомнил, как далёким январским утром мальчишкой вот так же стоял у окна. Как тонкими пальчиками держался тогда за подоконник и тянулся на носочках, пытаясь заглянуть в окно.

Там внизу плещутся в молодом снегу солнечные блики. Слышатся голоса. Но мальчик не может разобрать, о чём говорят люди. Среди голосов прорывается один родной.

Алекс сглотнул сгусток боли, застрявший в пересохшем горле. Сквозь солнечные весенние лучи он напряженно и внимательно всматривался в улицу, будто пытался разглядеть что-то своё, понятное лишь ему одному. Лицо его посерело, глаза потеряли цвет.

Тем утром выпал первый снег. Человек в белоснежной рубашке, стоял у стены на чистом, только выпавшем снегу, и выросший с тех пор мальчишка ненавидит снег, одновременно скучая о нём каждую зиму. Цвет снега невыносим — нестойкий, предательский — но Алекс ни разу не изменял белой рубашке, как у того человека за окном.

Он неспешно отстранился от окна и уселся в кресло, в котором несколько минут назад сидела Роза. Он молчал, неосознанно перекладывая пистолет из руки в руку.

За окном среди доносящихся снизу голосов один женский. Вернее, совсем ещё девичий, молодой, живой, дерзкий — чистая энергия. Говорят, с годами голоса не меняются. Он запомнил этот голос и за много лет привык к нему так, что первое впечатление стёрлось из памяти. С годами тембр стал спокойным, хорошо поставленным, но голос остался прежним.

Алекс невесело улыбнулся, поджав уголки губ. Вспомнилась любимая её фраза, сказанная тем голосом: «Вы, Ал, так и не научились расслабляться».

Но в тот день на заднем дворе голос её был бойким, звенящим. Она бодро зачитала постановление «рейдерской тройки», после чего всё становилось бессмысленным, в ход шли пули. В те годы расстрельные приказы зачитывались почти каждый день. Арестованных выводили за дом, на задний двор или просто на улицу, без суда и следствия предъявляли постановление о казни. Тем утром маленький мальчик впервые узнал, что тот человек в белой рубашке уважаемый ученый и его отец — оказался врагом прогресса.

Алекс опустил голову, и плечи его дрогнули.

— Инструктор по идеологии Агата Грейс, уже тогда красиво зачитывала расстрельные приказы. — Он посмотрел на Марка злыми волчьими глазами: — Она и сейчас всё делает красиво.

— Я отведу тебя к Губеру, — сказал Марк, протягивая руку, — но обещай, после ты отстанешь от нас.

— Так-то лучше, — улыбнулся Алекс, но вместо рукопожатия поднял пистолет на уровень груди.

Вдруг Марк поднырнул под руку с пистолетом, подался вперёд и головой боднул блондина в недавнюю рану. Тот вскрикнул от боли и, вывернув локоть руки с оружием, попытался прицелиться сверху, но Макс, резко разогнувшись, толкнул эту руку вверх.

Раздался выстрел. Марк дважды кулаком коротко ударил в рану. Пистолет выпал из ослабевшей руки. Превозмогая боль, Алекс всем телом навалился на противника, но тот просел ещё ниже и Алекс, перелетев через подставленную спину, кувырком покатился к стене.

Сладковатый дым быстро заполнял комнату. Макс видел, как очертания силуэта сидящего на полу Алекса приобретают сначала размытые формы, а затем и вовсе растворяются в свете окна.

Короткая автоматная очередь и с потолка градом посыпалась штукатурка. Кто-то выбил входные двери, и в дверном проёме с автоматом в руке показался Пьер. Внезапно он выронил автомат, повалился на пол, и тонкая кровавая струйка вытекла из его пробитой головы. За Пьером распластав руки в стороны, лежал Хромой.

Алекс закрыл рот ладонью, стараясь сдержать рвоту. Он видел, как комната растворилась, и как Марк растворялся вместе с ней. Создавалось ощущение, что оба они и всё, что есть вокруг, превращаются в пыль книжных полок, в шорох тяжёлых оконных штор, в тихий ход настенных часов.

Силы быстро покидали обоих. Головы кружились, слезились глаза, и через минуту ни Марк, ни Алекс уже не могли видеть, как люди в противогазах входят в задымлённую квартиру, переступая через трупы Хромого и Чистильщика.

Время остановилось, и пространство рассыпалось на атомы. Стены разошлись, мебель испарилась, реальность померкла навсегда. Марк растворился, и Алекс растворился вместе с ним. Теперь оба были везде и всюду. И в густом дыму, заполнившем старую коммуналку, и на обочине рядом с тлеющей «Теслой», и в операционной с бригадой врачей двадцать часов борющихся за жизнь полковника Аристовского, и в каждом уголке безжалостного монстра по имени Мегаполис-Сити.

Под ногами послышался писк и Макс понял, его ботинок обнюхивает крыса. Ухо уловило другой шорох, идущий от дальней стены.

— Головная боль пройдёт быстро, — услышал он голос.

Его обладатель вышел из тёмного угла. Это был седой старик с худощавым, изрытым морщинами лицом. Пыльное тёмно-синее пальто с широкими засаленными лацканами на голом, вполне моложавом теле, кожаные затёртые штаны и довоенного образца армейские сапоги.

— Прости, пришлось некоторое время держать тебя в таком виде. — Раскосые азиатские глаза его смотрели с любопытством. — Твой друг в порядке. Он в соседней комнате. Им мы займёмся позже.

— Вы… кто? — едва выговорил Марк, хватаясь за голову. Она раскалывалась, точно внутри взорвалась бомба. Тело бил озноб.

— Моё имя Вард, но здесь в тоннелях все называют Инженером.

Ростом Инженер был выше среднего. Осанистый, поджарый. Повязанная цветастым платком голова с коротко стриженым «ёжиком», такая же седая, как и ровно подстриженная бородка. Сухая загорелая кожа обтягивала широкие ладони рук. На левой руке недостаёт мизинца, на безымянном пальце массивный перстень с чёрным продолговатым камнем. В правой металлическая кружка. Он подул на неё, отгоняя клубящееся облачко пара, сделал короткий глоток и удовлетворённо облизал серебристую растительность над верхней губой.

— Ты, верно, голодный? Еда готовится, придётся подождать. Увы, быстрой синтетикой не пользуемся.

— Где я? — спросил Марк.

— Сразу предупреждаю, мы несколько ограничили твои сверхспособности. Сейчас ты находишься в контролируемом нейтринном поле, регулирующем электромагнитные мозговые импульсы. Проще говоря, ты стал обычным Марком Кариди каким был с рождения.

— Вы знаете моё имя?

— Как думаешь, кто изобрёл «Бубен Шамана»? — сказал старик не совсем понятное.

Марк огляделся. Помещение походило на трансформаторную подстанцию. В скоростных тоннелях такие были рядом с каждой станцией, но эта, по-видимому, заброшена и довольно давно. Шлейфы полусгнивших проводов на чёрных от пыли стенах, пустые распределительные шкафы, ржавые и одиноко торчащие из бетонных оснований металлоконструкции, на которых стояли когда-то многотонные трансформаторы. Такой разрухи не могло быть ни в действующих тоннелях Мегаполиса ни в тоннелях прилегающих кластеров, разве что…