— Конечно из другого мира! Из мира сумасшедших! По сути, полнейший бред! Вы можете представить, что этот пришелец прекрасно разбирается в науках, в литературе, в религии, в медицине, но ни года рождения, ни места проживания своего не помнит. Представляете? Ничего о себе сказать не может. Хоть бы какую историю придумал, раз пришелец… чёрти что. Больной. Я видела его — молчун молчуном. И глаза безразличные, пустые, точно в трансе. Обколотый дарком. Да уж, не от мира сего. От мира убогих! Марк никогда не кололся. Курил это да. Но и на видеонаркотиках не сидел как половина моего района. Я говорила ему тем утром, какие галлюцинации? Какой пришелец? Брось говорю! Он смеялся. Блин! Дурак!

Роза распалялась всё больше.

— Роза, — робко вставил Витте, — о каком бомже говорите?

— Да о Губере этом, чёрт его дери! О ком ещё?!

Комиссар напрягся. Это было кое-что. Разговор поворачивался в нужное ему русло.

— Марк всегда брал такие дела, — продолжала тем временем Роза. — Работал с экземплярами на восстановление. Дофильтрационные, двуличные, в общем все ненормальные… много суицидников, наркоманов, просто отбросов. А говорят этим нельзя заразиться. Бедный Марк! Это я не уберегла его! Я!

Она ударила себя кулаком в грудь и осеклась. Было видно, что ей не хватает воздуха. Глаза её налились слезами, вот-вот, и они потекут по смуглой щеке. С силой сжав комиссарскую руку, она произнесла надрывно:

— Я не могу. Как теперь…

— Успокойтесь, девочка моя, — как можно участливей сказал комиссар, — такое надо пережить.

— Тем утром Марк… — она пыталась взять себя в руки. — Тем утром он был какой-то растерянный, сумбурный. Говорил-говорил, курил одну за одной. Был странный. Ну чем я могла ему помочь? Хотя могла. Наверно должна была. Обязана была! А он всё рассказывал мне про этого… и про какие-то там свои галлюцинации. Про космос, чёрт… про схему какую-то, про то, что совсем немного, и он сможет стать таким же как этот Губер. И тогда…

— Что тогда? — капельки пота выступили у Витте на висках.

— Не знаю, — отмахнулась Роза, — какая теперь разница? Что-то связанное с контактом. Что у этих… есть что-то. И что у него это тоже скоро будет. В общем, чушь всякую нёс. Был ни в себе…

Роза отвернулась к окну, и плечи её задрожали. Слёзы брызнули из глаз.

— Не надо корить себя. Это несчастный случай, никто не виноват. Тем более вы, — Витте не было жаль девушку. По сути, он так ничего и не узнал.

Какое-то время они ехали молча. Затем Витте спросил:

— Марк прямо так и сказал, что станет таким как Губер?

Комиссар пытался выглядеть как можно естественнее, непринужденно роняя слова, будто лишь для того, чтобы продолжить беседу, но Роза молчала.

— Он так прямо и сказал? — повторил он раздражаясь.

Роза не услышала вопрос. Она не слушала, она была далеко. Память снова переносила её в утро того рокового дня, в котором Марк был ещё жив:

— Я не предприняла тогда мер, оставила Марка одного. Надо было не отпускать, силой удержать, заставить провериться у специалиста, ни в коем случае не позволить развиться болезни. Вот что я должна была сделать. Кризис бы со временем отступил, и Марк был бы жив.

Витте мысленно выругался. Испортившаяся погода весь день давила на психику — серый мучительный день, вязкий, тягучий утренний туман, сменившийся дождём, заливающим лобовое стекло электрокара.

— Послушайте меня, Роза!

Она, наконец, очнулась.

— Прошу вас, держите себя в руках, — Витте еле сдерживал раздражение.

Он мало чего добился, но чуял нутром — сейчас бессмысленно на неё давить. И всё же больше он не позволит себе стоять на прокурорском «ковре» и слушать слова: «О достойной пенсии и не мечтайте». Кое-что уже есть на диктофоне, но если этого окажется не достаточно, он найдет способ разговорить эту девчонку. Кем бы ни был Губер, комиссар непременно найдет его и лично доставит в префектуру Юго-Восточного Кластера. Доставит Новаку живым или мертвым. Он сделает для этого всё. Его отделение со вчерашнего дня полностью задействовано в розыске, фото клиента переданы в районные полицейские инспекции, в дежурные участки транспортных узлов, в больницы, в морги. В объявленной операции «Перехват» участвует практически весь округ. Любая информация о разыскиваемом может стать решающей. Его звериное чутьё подсказывало ему — Роза знает больше, но тоже чутье говорило, не надо на неё давить. По крайней мере, сейчас. Вернее будет оставить разговор на потом. Как-то странно она назвала этого Губера пришельцем.

— Не корите себя, — как можно мягче произнес он, заканчивая разговор, — и надеюсь, мы после вернёмся к этому разговору.

— Так решила наша ночная медсестра, — дежурившая в ожоговом отделении светловолосая женщина-врач неуверенно поправила форменный халатик, — видимо он в бреду постоянно повторял именно их.

— Он что, повторял эти слова? — уточнил Феликс.

Она кокетливо пожала плечами:

— Да. Всю ночь перед операцией. Только два слова и больше ничего. Скажите, кто он? После того как вы его привезли, мы даже медкарточку не можем завести. Это не по правилам. Нет, я всё понимаю, я знаю, кто вы… вот, видите… и операцию, как просили, сделал ваш хирург, но…

И собрав всю решимость, пытаясь придать голосу максимум весомости, выпалила:

— Но почему именно в наш хоспис? У вас есть своя отличная ведомственная больница.

Ответа не последовало. Взгляд полковника был красноречив — никаких вопросов задавать больше не нужно. И всё же, не сумев преодолеть любопытство, женщина не удержалась:

— Так его зовут не Эрик Губер?

Феликс наигранно удивился.

— Вы ошиблись, — сказал он, отрицательно качнув головой, — это какой-то бессвязный набор букв. Чего не скажешь в бреду. Вероятно, вашей медсестре послышалось. Забудьте об этом. Его зовут по-другому, но я вам советую называть его просто «наш пациент». Вы меня понимаете?

Последние слова он произнёс таким тоном, что женщина непроизвольно втянула шею в плечи и кивнула, будто поняла что-то важное.

— Просто пациент, ага, — произнесла она по слогам, словно пытаясь запомнить, как именно произносится эта фраза.

— Вот и славно, — улыбнулся Феликс и участливо спросил: — Как он?

— Больше всего пострадали лицо и руки. Семьдесят процентов заменено искусственной кожей. Внутренние органы не повреждены, легкие в норме. Удивительно, но он быстро восстанавливается…

— Значит, я могу с ним поговорить.

— Исключено, — зачастила врач, махая руками, — это нельзя… к тому же ночь…

Но Феликс уже не слушал. Он мягко, но сильно взял женщину за плечи так, что захрустел её накрахмаленный белоснежный халатик, и спокойно отстранил от двери.

— Мне можно, — негромко сказал он и вошёл внутрь.

В небольшой одиночной послеоперационной на железной койке лежал человек. Руки и голова забинтованы, лишь узкие прорези для глаз и рта чернеют в белоснежных бинтах. Сквозь два чуть заметных отверстия в нос вставлены трубки аппарата искусственного дыхания, из уголка рта торчит зонд, а рядом у койки, монотонно попискивая, мигает плетизмограммой зеленый экран кардиомонитора.

— Как же тебя угораздило, — произнёс Феликс, стоя перед кроватью, заложив руки за спину. — Инсценировка едва не превратилась в реальность. Погоди умирать, ты нам пока нужен живым.

За окном на железном карнизе, нарушая тишину палаты, крупные дождевые капли вытанцовывали чечётку, и в их спонтанном ансамбле солировал назойливый писк старенького монитора, неутомимо фиксируя частоту сокращений сердца: «Пи… пи… пи…». Человек был неподвижен. Феликс ждал. Через минуту пиканье прибора участилось, и больной открыл глаза.

— Хорошо, — выдохнул полковник, улыбаясь, — искусственная кожа приживется быстро. Довелось проверить на себе.

Он сел на единственный в палате стул так, чтобы лежащий мог его видеть и сделал приветственный жест:

— Ну, здравствуй, Марк-погорелец.

Лежащий моргнул. Феликс подался вперед, упёрся руками в колени и добавил с оттенком чёрного юмора: