Потому что я (по крайней мере, как мне казалось) открыл какой-то всеобщий весенний закон, первопричину всех весенних перемен вокруг – вот эту смену неба – с серого на синее. И сейчас, много лет спустя, став взрослым и попав на другую планету, я действительно понял, что это и осталось моим самым главным открытием. Потому что я теперь знаю, что такие превращения в небесах – это счастливая случайность. Это именно нам, землянам, повезло, что вот так, каждую весну серая крышка зимнего неба открывается и мы видим над собой эту синюю бесконечность – облачный край.

Потому что только у Земли такое странное небо. Большинство планет во Вселенной почти не имеют атмосферы. Там нет ни воздуха, ни неба – лишь постоянный, неизменный чёрный ночной космос над головой. Жизнь на таких планетах не появляется. А ещё бывает так, что атмосфера есть, но она непрозрачная. Так, например, здесь, на Венере – ближайшей к Земле планете. На поверхности Венеры очень жарко из-за парникового эффекта, и поэтому венерианские микроскопические жители живут, как наши сказочные персонажи, только на облаках. И каждый раз, когда поверхность Венеры немного остывает, эти жители, вместе с венерианскими дождями, падают на поверхность. Потом, если когда-то где-то на планете появляется благоприятные условия, они не умирают, а скапливаются в морях, вырастают, превращаются в невообразимых для нас рыб… Они могут выйти на сушу, стать животными, потом людьми, построить города… И может, они всё это уже сделали, просто где-то на другой стороне планеты. Как бы там ни было – всё время тамошние жители, всю свою историю видят над собой только вот такое серое, беспросветное зимнее небо.

О чём думают эти инопланетяне, когда смотрят, так же как и мы, в свои небеса? У них нет никаких причин считать, что вот эта вечная небесная серость где-то заканчивается. У них нет никакого желания подниматься всё выше и выше – зачем, вверху всё одинаково – что на высоте 50 метров на верхних этажах их многоэтажек (когда их дороги и дворы уже скрывается в облачном тумане), что на высоте 500 метров на крышах их самых высоких небоскрёбов (когда – что вверху, что внизу – одинаковый серый беспросветный туман), что на высоте 5 километров, куда местные братья-монгольфьеры запускали бы воздушные шары, если бы это им было так же интересно, как землянам. Но им не интересно. Никто не верит, что на высоте 20, 30, 100 или тысячу километров закончится этот вечный серый туман. Никто не придумывает ракеты, потому что не даже не догадывается, что где-то там наверху, на расстоянии 50 миллионов километров может быть Земля с человеческой цивилизацией, а ещё дальше – раскалённое Солнце, которое в миллион раз больше и Земли и Венеры (и от которого, оказывается, бывает день и ночь), а также и другие звёзды в миллионы раз больше самого Солнца, и галактики, которые в миллиарды миллиардов раз больше самых больших звёзд, и вообще весь космос, в котором эти галактики как песчинки в бескрайней пустыне. Я прилетел на Венеру с научной программой, но не только. Лично для себя, я прилетел сюда, чтобы рассказать всё это жителям Венеры… Они, конечно, не поверят. Они думают, что серое небо над головой не кончается никогда. Мы верим в бескрайний космос, а они верят в бескрайнее серое небо.

Это мы, дети-земляне, мечтаем в детстве прыгать с облака на облако, потом мечтаем стать космонавтами, побывать на Луне, долететь до Солнца и до звёзд. А дети Венеры не видят вверху ничего интересного. Да и внизу тоже. Возможно, конечно, девчонки на Венере тоже, копаясь пластмассовыми совочками в песочнице, закапывают там свои «секреты». Но сама планета готовит им мало секретов: после песка песочницы, идёт каменистая почва – на многие километры. Ничего интересного – ни сверху, ни снизу. Никакой бесконечности которую можно будет открывать. Никакой бездонности, в которой можно будет копаться всю жизнь. Никакой – кроме той, что внутри, кроме мира их собственных фантазий и снов. И наверное, только туда смогут углубляться жители Венеры. С самого детства они не будут мечтать стать космонавтами, не будут читать фантастику типа «марсианских хроник» и смотреть мультфильмы типа «тайны третьей планеты». Поэтому, возможно, что, с самого детства они будут думать о чём-то своём, фантазировать и придумывать себе всё новые и новые миры. У каждого, замкнувшегося в себе ребёнка Венеры, будет свой внутренний мир. Можно сказать, он будет играть только там.

И когда я их найду, эти инопланетяне не выйдут встречать меня, махая своими железными или амёбовидными руками: «Добро пожаловать, земляне, представители другой цивилизации!». Потому что они и представлять себе не будут какие-то другие цивилизации. Мы для них будем просто чужие, непонятные существа, а, может быть, и просто мираж, обман зрения.

Совсем не так будет выглядеть мой первый контакт с этими инопланетянами. Он будет похож на мой контакт с тем мальчиком, из моего далёкого детства. И я жду этого контакта. Я верю, что я смогу найти какое-то волшебное слово – так же, как когда-то в детстве я нашёл вот это слово «привет». Я жду этого контакта, чтобы рассказать им это всё – и про то, что серое небо не бесконечно, и про то, что за ним есть и вот это весеннее Солнце, и далёкий космос и наша планета Земля с таким пронзительно синим небом, которое нас зовёт вверх, к новым и новым открытиям. Я жду, потому что в детстве мне так и не удалось рассказать тому мальчику про синее весеннее небо. Он куда-то делся, наверное, переехал с родителями… Так что, если ты сейчас на Земле и увидишь его, или кого-то похожего на него – покажи ему это небо. Он ждёт.

С тех пор прошло много лет и, я знаю, что, вместе и со мной, и с тем мальчиком, повзрослела и Земля. Климат стал жарче. В земной атмосфере накопился углекислый газ и появился парниковый эффект – как тут, на Венере. Да и люди стали больше похожи на жителей Венеры. Земляне тоже всё больше замыкаются – каждый в своём мире. Каждый всё меньше смотрит вокруг и всё больше – в свои гаджеты – совсем как тот мальчик из далёкого теперь детства смотрел в свою «игру 15». И кажется, что уже ничто не отвлечёт их, не вытащит из своего виртуального мира.

Но я теперь знаю волшебное слово, которое сработало и тем «мальчиком с Венеры», что жил когда-то в нашем дворе, и которое должно сработать и у меня, с настоящими венерианцами, и у тебя, с землянами, которые всё больше и больше превращаются в жителей Венеры. Со всеми планетами и всеми жизнями, которые нам предстоят. Потому что все люди, которые нам встретятся в грядущие миллионы лет – не хорошие и не плохие, не чужие и не свои. Они становятся чужими или своими – в зависимости от того, с каким волшебным словом мы обращаемся к ним.

Когда-то учительница в школе сказала, что святочные рассказы – это совсем не то же самое, что современные новогодние истории, неизбежно заканчивающиеся счастливо для каждого и полные бурной, громкой, всеобъемлющей радости. Она сказала, что святочные рассказы – это практически всегда потери и смерти, но при этом – тихое, светлое счастье; впрочем, откровенно признаться, Сара уже плохо помнит, о чём шла речь.

Кажется, они тогда читали рассказ, где мужчина потерял своего сына: прошло уже почти одиннадцать лет с того самого урока, и в памяти всплывали только смутные обрывки. Гораздо лучше Сара помнит, как в школе устроили литературный конкурс на лучший святочный рассказ; помнит, что написала о слепой девочке, оставшейся замерзать в холодной и пустой комнате в коммуналке, но то ли конкурс не провели, то ли учительница проигнорировала деликатно положенные на её стол листы.

Сейчас совсем не Святки, даже близко не, но отчего-то настроение располагало.

То ли дело в том, как узористо покрывал иней осенние листья, щедро усыпавшие каменистые дорожки, то ли в привычной печали, овладевающей Сарой в эти дни, становившиеся всё серее, промозглее и короче. Она никак не могла бы пожаловаться на некий особый, зимний холод: для неё ноябрьская шведская погода казалась чем-то наподобие злачной осени, но никак не настоящей, укутанной снегами зимой; но дышать становилось холоднее, а ходить – только темнее.