– Меня вызывают. Могу я удалиться?
– Гм… Что? Да, конечно, беги. – Робот полез за листком с перечнем фраз; я поспешно добавил: – Иди!
– Благодарю вас. До свидания, – сказал он, объезжая меня.
– Тебе спасибо.
– Не стоит благодарности, – отвечал робот приятным баритоном.
Я вернулся в постель и принялся за завтрак, который оставил остывать, – да только оказалось, что он не остыл. Завтрак «четыре минус», похоже, был рассчитан на средних размеров птичку, но, как ни странно, я наелся досыта, хотя был очень голоден. Впрочем, может, за время сна у меня желудок ссохся? Уже закончив трапезу, я вспомнил, что поел впервые за тридцать лет, – на Земле за это время успело вырасти новое поколение. На эту мысль меня натолкнуло меню завтрака: оно лежало под салфеткой. То, что я принял за копченую грудинку, значилось в меню как «дрожжевые полоски, запеченные по-деревенски».
Но несмотря на тридцатилетний пост, еда меня мало интересовала; вместе с завтраком мне прислали газету – «Грейт Лос-Анджелес таймс» за 13 декабря 2000 года, среду.
Газета, которую я держал в руках, походила на прежние малоформатные газеты со сжатым текстом и большим количеством иллюстраций. Но бумага была глянцевая, а не шероховатая, а иллюстрации – цветные или черно-белые стереоскопические; в чем секрет стереоэффекта, я понять не сумел. Уже в конце пятидесятых, когда я был еще ребенком, появились стереооткрытки, которые можно было рассматривать без специальных очков. Помню, в детстве я восхищался такими открытками с рекламой мороженых продуктов. Но тогда для получения стереоизображения применялся толстый прозрачный пластик с запрессованными в него крошечными призмами; здесь же изображения были на тонкой бумаге. Но у них была глубина.
Я бросил ломать голову над разгадкой иллюстраций и принялся за чтение. «Трудяга» установил газету на специальном пюпитре, и некоторое время мне казалось, что вся она состоит из одной страницы, – я никак не мог уразуметь, как чертова штука раскрывается. Все листы словно смерзлись намертво.
Наконец я случайно коснулся нижнего правого угла первой страницы; она загнулась вверх и перелистнулась – что-то вроде отталкивания поверхностным статическим зарядом, которое запускалось нажатием в эту точку. Следующие страницы открывались так же аккуратно – стоило мне коснуться их нижнего правого угла.
Добрая половина содержания газеты была мне настолько знакома, что я почувствовал приступ ностальгии: «Ваш гороскоп на сегодня»; «Мэр открывает новый бассейн»; «„Своими новыми запретами органы безопасности подрывают свободу печати“, – заявил нью-йоркский Солон»; «„Гиганты“ играют два матча подряд в один день»; «Внезапное потепление ставит под угрозу занятия зимними видами спорта»; «Пакистан предупреждает Индию» – и так далее, и тем скучнее. Все до боли знакомое.
Другие заголовки касались новых понятий, но их содержание все объясняло:
«ЛУННЫЙ ШАТТЛ ДО СИХ ПОР ПОДВЕРГАЕТСЯ МЕТЕОРИТНОМУ ДОЖДЮ – Геостационар получил две пробоины. Погибших нет»; «В КЕЙПТАУНЕ ЛИНЧЕВАЛИ ЧЕТВЕРЫХ БЕЛЫХ – ООН требует принятия санкций»; «МАМАШИ ВЫСТУПАЮТ ЗА БОЛЕЕ ВЫСОКИЕ СТАВКИ – они требуют объявить „любительниц“ вне закона»; «ПЛАНТАТОР ИЗ МИССИСИПИ ОБВИНЯЕТСЯ В НАРУШЕНИИ ЗАКОНА О НЕПРИМЕНЕНИИ „ЗОМБИ“ – защитник утверждает: „Этим работникам лекарств не вводили. Они просто тупы от природы!“».
Ну, про «зомби» я знал не понаслышке, а из собственного опыта.
Некоторые газетные сообщения я совершенно не понимал. Продолжали распространяться «воггли», и пришлось эвакуировать жителей еще трех городов во Франции. Король обсуждает порядок опыления территорий. Король? Ну ладно, французские политики на все способны, но что за «санитарная пудра», которую они собираются использовать против «вогглей» (что бы это ни было)? Может, что-нибудь радиоактивное? Надеюсь, они выберут для распыления безветренный день… лучше всего – тридцатое февраля. Я сам схватил дозу радиации в Сандиа по вине одной идиотки из химического подразделения ВАК.[44] Своей блевотиной я, слава богу, не подавился, но кюри поймать – врагу не пожелаю.
Полицейское отделение Лос-Анджелесской лагуны получило на вооружение «ликойлзы». Начальник отделения предложил всем «тедди» убираться из города. «У моих людей приказ сперва стопорить, а марковать после. Пора с этим кончать!»
Про себя я отметил, что следует держаться подальше от района Лагуны, пока не узнаю, чем все закончилось. Не уверен, что хочу быть «маркованным» или «маринованным», даже впоследствии.
И это только один пример. Некоторые новости начинались вполне бойко, но затем превращались в полнейшую галиматью.
Я начал пробегать по диагонали последние страницы с демографической статистикой, как вдруг на глаза мне попались совершенно новые рубрики. Здесь были и знакомые по прежним временам объявления о рождениях, смертях, свадьбах и разводах, но теперь к ним добавились «исходы» и «возвращения», расписанные по храмам. Я заглянул в список «Соутелльского объед. хр.» и нашел в нем свое имя. У меня появилось приятное чувство сопричастности.
Но интереснее всего – захватывающе интересными – были объявления. Одно из них почему-то врезалось мне в память: «Все еще молодая, привлекательной наружности вдова, одержимая страстью к путешествиям, желает познакомиться со зрелым мужчиной, обладающим такими же склонностями. Намерения: двухгодичный брачный контракт». Но доконали меня рекламные объявления.
«Горничная», ее сестры, братья и тетки заполонили всю полосу. И у них был все тот же товарный знак – ядреная девка с метлой, – который я придумал когда-то для нашего фирменного бланка. Я даже слегка пожалел, что с такой поспешностью избавился от своих акций «Горничная, инкорпорейтед», похоже, что теперь они стоили гораздо больше, чем все мои остальные ценные бумаги, вместе взятые. Нет, неверно. Не избавься я от них вовремя, парочка ворюг свистнула бы их у меня и стерла бы передаточную надпись. Как бы то ни было, акции получила Рикки, и если она с их помощью разбогатела – слава богу. Более достойного человека и представить трудно.
Я сделал в блокноте отметку: выяснить не откладывая, что стало с Рикки. В этом мире она была единственной, кто оставался у меня от прошлой жизни. И это многое для меня значило. Милая маленькая Рикки! Будь она лет на десять старше, я бы и не взглянул на Белл… и не обжегся бы.
Прикинем, сколько ей сейчас лет? Сорок, нет, сорок один. Трудно представить, что Рикки теперь сорок один год. Впрочем, это было не так уж много для женщины и в мое время, а тем более – сейчас. Иной раз и вблизи не отличишь сорокалетнюю от восемнадцатилетней.
Если она разбогатела, я позволю ей угостить меня, и мы выпьем за упокой удивительной души нашего дорогого Пита. А если что-то не получилось и, несмотря на подаренные мной акции, она бедна, тогда, черт возьми, я женюсь на ней! Да, женюсь. И не важно, что теперь она лет на десять старше меня. Поскольку я обладаю удивительной способностью совершать глупости, мне просто необходим был кто-нибудь постарше, чтобы присматривать за мной и вовремя останавливать, – вряд ли кто сможет с этим справиться лучше, чем Рикки. Ей еще не исполнилось и десяти лет, а она уже по-детски серьезно, но весьма умело заботилась о Майлзе и вела хозяйство; должно быть, и в сорок она все такая же, только добрее и мягче.
Впервые после пробуждения я почувствовал себя уверенно: я теперь не был одинок в незнакомом мире. Рикки была ответом на все вопросы и решением всех проблем.
И тут внутренний голос сказал мне: «Послушай, болван! Ты не можешь жениться на Рикки. Еще тогда было ясно, что она будет симпатичной девушкой; теперь она уж наверняка лет двадцать замужем. У нее, верно, четверо детей… и старший сын выше тебя ростом… и, конечно, муж, который не будет в восторге от старого доброго дяди Дэнни».
Я слушал, что мне говорил внутренний голос, и у меня потихоньку отвисала челюсть. Потом я попытался слабо возразить: «Ладно, ладно, поезд опять ушел. Но я все равно разыщу ее. Не убьют же меня за это. В конце концов, кроме меня, она была единственной, кто действительно понимал Пита».
