Светло-зеленые глаза, в которых искрится солнце, с улыбкой голодного не насытившегося хищника.

Чем больше я ей даю, тем больше она хочет.

Чем больше она дает мне, тем больше я одержим своей племянницей.

При этой мысли во мне закипает отвращение, как и всякий раз, когда я пытаюсь вписать Каламити в этот шаблон.

— Как поживаешь, Обсидиан? — спрашивает Альмира, перекидывая через плечо прядь золотисто-медовых волос.

Она останавливается рядом со мной, красный бархат, покрывающий ее плечо, касается черного кашемира, покрывающего мою руку.

Я холоднокровно смотрю на отсутствие пространства между нами перед встречей с ее заинтересованным взглядом.

— Я в порядке. В середине задания. Полагаю, увидимся вечером на балу?

— Ммммм. Конечно. — Альмире полторы тысячи лет, она женщина, закаленная веками и завоеваниями. Вампир, полностью осознающий свое очарование. И даже она, с ее возрастом и опытом, не может источать ту же похоть, которую источает Каламити, просто существуя. — Как я погляжу, ты уже нарядился по этому случаю. — Она провела рукой по рукаву моего пиджака, проводя кончиками пальцев по толстой шелковой манжете. — Пожалуйста, скажи мне, что ты будешь свободен после.

Боковым зрением, о способностях которого узнал совсем недавно, замечаю источник движения. Не имеет значения, что он полностью сливается с лесом, который окружает его, я знаю, что это она, именно в тот момент, когда замечаю ее сияние.

Обернувшись, я замечаю ее, должно быть, в сотне ярдов впереди, одетую в элегантное, тонкое черное платье.

Корона на ее голове сегодня — черная, острое, шипованное творение, которому каким-то образом удается смягчить бледные углы ее лица.

Кончики ее волос — шокирующего красного цвета, который пылает на фоне черного платья. Ее глаза, как всегда, загадочны. Невозможно прочитать.

За исключением того момента, когда они режут по Альмире и тому, как мы стоим.

Каламити ничего не говорит — в последнее время она, блядь, ни черта мне не говорит, даже ее привычное приветствие «Дядя», но холод все равно просачивается в мои кости.

Потому что она знает.

Я не знаю, как, но легкий наклон ее головы, почти незаметный изгиб брови выдает все это.

Она знает, что я трахаюсь с Альмирой.

Я щурюсь, глядя на пульс, бьющийся на ее шее, на то, как он ускоряется, несмотря на отсутствие реакции извне.

Мои клыки упираются в нижнюю челюсть, он мгновенно затянул меня, словно я слышу этот свирепый пульс в своих венах. Я представляю себе, как ее кровь, должно быть, бешено несется по венам, горячая от ее гнева, отравленная ее собственническим чувством ко мне, которое ни один из нас не имеет права чувствовать.

То же чувство, которое сжирает меня каждую ночь, как только я представляю, как она кормится от безликих самцов.

Видение ускользает от меня так же быстро, как и в любой другой раз. Она ушла, оставив только то крохотное микровыражение, которое заставило меня замерзнуть.

Не могу избавиться от него, голоса внутри, предупреждающего меня. «Ты заплатишь за это».

Заплатишь за что? Я не сделал ничего плохого.

Тогда почему я не могу избавиться от этой глупой вины, которая шепчет, что все же сделал? И я даже не могу загнать ее в дальний угол, так надолго, чтобы разобраться со всем этим. Она не позволяет мне.

Твою мать. Эта девушка властвует над своей способностью дематериализации, которой не обладают многие ее сверстники.

— Ах. Наша будущая королева. — Кивает Альмира, словно забавляясь. — Еще та дикая штучка.

— Что заставляет говорить тебя о ней такие вещи? — фокусируюсь я, готовый внимать ту информацию, которую она может мне подкинуть.

Альмира пожимает плечами, возобновляя свою бессмысленную ласку моей руки. Если бы я не был так чертовски склонен вытащить из нее эту информацию, я бы поставил ее на место за то, что она выказывала такое собственничество по отношению ко мне.

— Она современная, Обсидиан. Женщина только начинает осознавать свою силу, но все равно полностью понимает ее. Я была одной из тех, кто проголосовал за то, чтобы она стала законной наследницей.

— Почему?

— Потому что… с самого детства мы все знали, что она другая. Выдающаяся. Дикая. Лично я устала жить старыми устоями, когда нам, женщинам, полагалось вести себя прилично, в то время как вам, мужчинам, прощалось все греховное и плохое. Эта женщина создаст новую эру, в которой мужчины этого королевства, — ее пристальный взгляд падает на меня, — должны будут признать, что мы вам равны. Во всех смыслах.

Мгновенное желание исправить ее, напомнить ей, почему существуют наши законы и обычаи, застревает у меня в горле. Хотя я не верю, что такие быстрые изменения полезны для нашего вида, я также понимаю, насколько лицемерно это прозвучит, если я выскажу мнение против.

«…с самого детства мы все знали, что она другая. Выдающаяся. Дикая.»

Это правда. Каламити всегда была именно такой. Мне никогда не приходило в голову, насколько все будет плохо.

«Потому что ты никогда не представлял, что случится, когда она станет достаточно взрослой, чтобы ее сексуальность вышла на первый план».

Сексуальность, которая делает всех нас жертвами, оставляя одного мужчину за другим разбитым на части.

Сексуальность, которая, как я подозреваю, может стать мстительной. Этот блеск в ее глазах перед тем, как она исчезла, заставил вздрогнуть все мое голодное нутро.

Голодный. Несмотря на все кормления.

Из-за нее. Потому что я не могу перестать хотеть ее. Потому что должен держаться подальше, но вместо этого я желаю Альмире хорошего дня и возвращаюсь, чтобы возобновить поиски Каламити.

— Разве это не потрясающе? — Малахай махнул бокалом в сторону рыжеволосой женщины, танцующей в объятиях другого мужчины.

— Я уверен, что Алессандра не оценит твой блуждающий взгляд.

— С течением времени ты все больше и больше напоминаешь смертных. — Мой брат возвращается на свое место и откидывается назад, качая головой.

Мне не приятно это признавать. Но как я могу не согласиться? Я не глух к изменениям в моем образе речи на протяжении многих лет.

— В целом, я провожу больше времени в мире смертных, чем в нашем.

Многие фракции, против которых мы воюем, не могут питаться кровью друг друга.

У них нет выбора, кроме как питаться людьми.

В отличие от нашего вида, который может питаться и тем, и другим.

Именно через человеческие города они медленно проникают к нам. Независимо от того, где мы поселились, поблизости всегда есть смертные. Мы научились сопротивляться, если нужно, вместо того, чтобы бежать.

— Эти дни должны закончиться.

Мой брат, несмотря на то, что он великий король, прежде политик, чем воин.

— Наши войны закончились? Нет. Поэтому там все еще нуждаются во мне, — устраиваясь на длинной мягкой скамье у стены, сканирую танцующую толпу под нами.

Малахай не знает, что я ищу.

А я знаю.

И когда он изучает мой профиль, я не могу избавиться от чувства вины из-за направления моих мыслей.

Где она, черт возьми?

— Тебе пора взглянуть на женщин, подходящих для вступления в брак.

— Так вот чем ты был занят всю ночь? Не обижайся, брат, но я сказал тебе: твоя жена не оценит этого.

Он отмахивается от моего комментария.

— Она знает, что это для тебя. Мы оба обеспокоены.

О чем это он, блядь, говорит?

— Моей личной жизнью?

Оранжевые глаза моего брата серьезны. Сосредоточены.

— О твоем политическом статусе в эти постоянно меняющиеся времена.

— Ты имеешь в виду те самые постоянно меняющиеся времена, которые ты и твоя королева, кажется, так принимаете? — я наклоняюсь ближе к нему, замечая женские взгляды, которые продолжают с тоской смотреть на нашу платформу.

Мы оба одеты в стандартную для таких мероприятий одежду: все черное, соответствующее нашему статусу королевских особ.