–Зал отдельный… Раньше в общий зал могли положить, там куча гробов на полу стоит… – шептались девушки, – Заплатили за отдельное помещение…

Меня всегда коробило, когда все похороны на моем веку проходили так, что скорбь ближних усугублялась этим зомбирующим запахом первого тления, который Артем Боровик в своей книге про Афганскую войну назвал «фиалковым». Попасть в землю на третий день, как полагалось по давней традиции, не удается почти никому, потому что жадный персонал ритуальных услуг тянет из несчастных родных усопшего и деньги, и время. Холодильники в помещениях работают, как повезет. К тому же, часто приходится сжигать покойников, а кремация совершенно не вяжется с православными канонами. И уж если похороны почти бесплатные (совсем бесплатных не может быть, только если личность покойного остается неустановленной), с госпомощью, то, говорят, труп лежит в морге неделю и даже дольше, дожидаясь очереди… Потом все та же печь… О человеке на уровне государства думают по-прежнему мало. И о живом, и о мертвом.

В случае с Павлом, правда, было понятно, что после убийства похороны задержались из-за экспертизы.

Фанатов пришло немного: я, Алена, Клим и белорусская девушка. Остальные были родственниками, а из коллег вообще пришел только один молодой человек по имени Алексей. Подходили к деревянному гробу с откидной крышкой, молча клали цветы. Неподвижная фигура с сильно накрашенным оранжевым гримом лицом лично у меня не вызывала никаких ассоциаций с парнем, тусовавшимся с нами возле «Европы». На лоб покойного надели бумажный венец со словами молитвы. Ждали священника.

Мать Павла, очень полная, некрасивая женщина примерно шестидесяти пяти лет, в черном шелковом платке сидела у гроба на стуле. Она безо всякого выражения смотрела перед собой. Видимо, ее напоили лекарствами. Тут же стояла худая, высокая девушка, на вид шестнадцати лет. Как мне сказали, сестра Павла.

Кто-то из присутствующих обернулся и изумленно уставился на беззвучно открывшуюся дверь. Обернулись и все остальные.

Крис в сопровождении менеджера прошел в зал с букетом желтых роз с красной каемкой. Да уж, для похорон выбор странный! Кто-то сказал ему, видимо, что цветов должно быть четное число, и он принес их штук двадцать, если не больше. Одет он был в тот самый черный кожаный жакет, в котором его допрашивали в полиции. И все те же черные очки.

Все притихли от неожиданности.

Вот Крис подошел к самому гробу, положил цветы на покрывало с церковно-славянскими надписями…

–Не сметь! – истеричный женский голос взмыл к самому потолку, – Пойди вон, сволочь! Сила нечистая! Из-за вас, «голубых», он теперь уходит! Убью, уйди!

Мать Павла рванулась к Крису с явно недобрыми намерениями и, вероятно, могла ударить его или постараться еще что-то сделать. Он даже поднял руку для защиты. Ассистент, впрочем, немедленно загородил Криса собою. К женщине вовремя подскочили сестра Павла и мужчина лет пятидесяти из родственников. Они оттащили ее за плечи. Во время этой безобразной потасовки гроб едва не задели.

Крис стоял как громом пораженный. Прошло, наверное, секунд десять или двадцать. Женщина рыдала, стараясь вырваться из цепких объятий родни. Лекарства перестали действовать.

Крис, наконец, развернулся и пошел к выходу. Он, видимо, понял, что все смотрят на него и резко закрыл руками лицо. Сопровождаемый притихшим ассистентом, он быстро вышел в коридор, забыв закрыть дверь. В ярко освещенном мертвящими голубыми лампами дверном проеме еще долго можно было видеть, как он идет прочь, не отрывая рук от лица, и как плечи его вздрагивают. Видимо, он дал волю чувствам.

Когда я обернулась, кто-то уже предусмотрительно убрал с гроба большой букет желтых роз с красной каемкой.

После такого скандала самым правильным поступком было бы уехать прочь из морга, или хотя бы с кладбища. Я этого не сделала только из-за шока, потому что все, что происходило до самых поминок, даже почти полностью забыла. Очнулась, как потом надо мной зло шутили, выпив водки на этих самых поминках.

–Павлик сам всего добился, ребята, вы понимаете? Есть среди вас такие, кому ни папа, ни мама не помогали?

Мне стало не по себе. Ведь я шла по дорожке, проторенной для меня отцом, к тому же, шла неудачно.

–Английский язык. Бизнес этот, будь он проклят… В интернете ночи напролет сидел, музыку скачивал. Другие в стрельбу за компьютером играют, а он работал! И ведь говорила я ему, – мать зарыдала, но взяла себя в руки, – Сынок, ты, давай, в наш универсам лучше работать пойди! Ведь такой умный, с дипломом института – директором бы сейчас был!

Евгения Денисовна родила Павла от первого мужа. Сестра Елена была уже от второго, который давно с семьей не жил.

У нас в обществе, лишенном официальных дореволюционных сословий, есть, тем не менее, четкое деление на богатых и бедных, которое было даже в СССР. Еще гораздо чаще семьи обозначают как плохие или неблагополучные или хорошие. Так вот, с самого момента скандала в морге семья Павла показала себя неблагополучной. Об этом еще скажем позднее.

На момент своей гибели Павел Курочкин работал в звукозаписывающем лейбле «Мегагрэм Рекордс» в Лондоне. Как раз этот лейбл Крис Линдсдейл был вынужден покинуть. Теперь он был, как говорят, вольным художником.

Никто не спрашивал, зачем же Крис явился в морг. Понятно, что для того, чтобы попрощаться с покойным. Догадаться о том, что прощание будет в судебно-экспертном морге, папарацци могли легко. Могли прийти и не ради Криса, а просто сфотографировать родных несчастной жертвы. Но никаких журналистов, к счастью, на похоронах не присутствовало. Впрочем, сейчас речь шла не о Крисе, а о Павле и поминках по нему.

На столе не было ни традиционных блинов и киселя, ни рисовой кутьи. Родственница, оставшаяся дома, приготовила салаты и жаркое, а к чаю подали готовые пироги из «Немецкого дворика».

Безутешная мать продолжала рассказывать о личных достижениях несчастного сына.

Павлу пришлось попасть на службу в армию, хотя он и пробовал применить деловой подход к работникам военкомата, стараясь завести полезные знакомства с целью «откосить». И когда это у него не получилось, он, вернувшись домой после службы, заявил матери:

–Теперь буду делать только то, что захочу!

Филфак Санкт-Петербургского Университета, по словам Евгении Денисовны, Павел окончил заочно и в кратчайшие сроки – то ли за два, то ли за три года. Прямо во время учебы началась головокружительная карьера в бизнесе.

– Я ему: ляг, Пашенька, поспи, всех денег не заработаешь! А он мне: нет, мама, надо записать музыку на диск, вот запишу, тогда и отдохну! Золотой был мальчик, кормилец! Кто теперь о нас подумает? На кого он нас оставил?

И несчастная тетка опять принялась всхлипывать.

Я невольно удивилась фактам, излагаемым Евгенией Денисовной о сыне. Как это можно «по знакомству» в военкомате сделать так, чтобы избавиться от военной службы? Знакомства должны быть, вероятнее всего, среди врачей, чтобы нужную справку дали о неспособности служить, или среди юристов. Павел что, взятку в военкомате давал? Хотя все же ему пришлось отслужить положенный срок. А учиться в любом институте приходится пять лет, хотя программа бакалавриата и магистратуры позволяет получить диплом за четыре года и шесть лет, соответственно. Тогда почему Курочкин так быстро закончил учебу? Бросил, что ли? Состояние матушки Павла внушало мне некоторый страх, потому что она запросто могла выкинуть меня вон из квартиры, если бы я начала приставать к ней с вопросами. А недоумение из-за несостыковок волей-неволей у меня возникло.

–Ну, а потом… этот проклятый Лондон. Лучше бы Паша сидел с нами дома! Чует мое сердце – эти, из бизнеса, артисты «голубые» все подстроили. Не хотели Паше заплатить, вот и убили!

Евгения Денисовна, видимо, абсолютно не ощущала дискомфорта от того, что прогнала из морга человека, у которого ее сын буквально умер на руках. Возможно, от горя ее разум не был способен ясно ей подсказать, что, будь Крис хоть в чем-то подозреваемым, то он не стал бы возвращаться, так сказать, чтобы увидеть свою жертву, да еще с риском быть пойманным в присутствии множества свидетелей. Скажу честно, мне вступиться за Криса не хватало духа. А поскольку несчастная мамочка была способна устроить очередной скандал, если бы кто-то ей сделал замечание, что большое горе не может оправдать бессовестного поведения, то я стала набираться решимости встать и наконец уйти из этого дома. Деньги свои за билет на концерт я уже выручила, и у меня была мысль часть из них передать Евгении Денисовне, но я не знала, к кому для этого лучше было обратиться.