Оба субъекта вызывали у меня смех, потому как, в отличие от них самих, каждый из их родителей мечтал женить своего сынишку на богатой и чудесной Павле. А она, красивая и достойная, возвышалась над всем этим столом, за которым собралось по меньшей мере пятьдесят человек, и улыбалась гостям счастливой и искренней улыбкой. А я про себя желала ей мужества и воли, чтобы суметь противостоять, возможно, одному из самых пагубных желаний ее родителей.

Звенели бокалы, играла музыка, сыпались поздравления, а я в замешательстве покусывала нижнюю губу при воспоминании о купленном наспех подарке, который лежал где-то среди моря цветов и коробок.

С головой погрузившись в захлестнувший меня круговорот работы и праздности, за прошедший месяц я ни разу не задумалась о подруге. Мы все реже встречались с ней по субботам, однако даже в эти редкие встречи мысли мои были далеко за пределами кафе Lilla rosso. Я слушала Этти, ее короткие и сбивчивые рассказы об аспирантуре, незначительные упоминания о приятельницах и рассуждения на тему новых выставок и книг, и мне становилось скучно с ней. Я невольно сравнивала Этти с Альбиной и находила, что различие между ними было подобно пропасти.

Главным и основополагающим отличием между ними было умение проявлять инициативу. Альбина не привыкла возлагать ответственность за принятие решений на чужие плечи – она всегда действовала в одиночку, самостоятельно обдумывая каждый свой шаг и никогда ни у кого не спрашивая совета. Она говорила, что путь к верному решению пролегает через шаткий мост над пропастью из заблуждений. Чужие советы и опыт только подталкивают к этой пропасти, потому как затмевают ясный взор сердца.

Этти же была настоящим дипломатом, никогда не отстаивала своей точки зрения и никогда ни с кем не спорила. От полной инфантильности ее оберегала единственная черта, делавшая ее исключительной, – Этти никогда не спорила, но и никогда не поступала так, как говорили ей другие. Да, Этти была человеком исключительно верным и удивительно настоящим, однако в ту осень я впервые усомнилась в истинности нашей дружбы.

Итак, я забыла об Этти. И только когда она вручила мне конверт с приглашением, я с ужасом вспомнила о том, что у моей лучшей подруги скоро день рождения. Теперь же я испытывала стыд при мысли о том, как Этти откроет небольшую коробку с подарочным изданием «Графини де Монсоро» ее излюбленного Дюма, как будет радоваться этому подарку и благодарить меня, как искренен будет ее восторг. А я буду улыбаться ей и, встречая ее нежные слова и взгляд, полный любви, много говорить о дружбе, которую я едва не предала.

Когда празднование дня рождения подошло к концу и гости стали собираться домой, передо мной внезапно вырос Глеб, сияющий и полный решимости.

– Позволь тебя проводить? – сказал он, вопросительно обратив ко мне свои бледно-голубые глаза.

– Конечно, – улыбнулась я. Был третий час ночи, и я была не против, чтобы меня довезли до дома.

Оставшиеся гости высыпали на улицу и постепенно стали расходиться к припаркованным у ресторана автомобилям. Попрощавшись с Этти и расцеловав ее в обе щеки, еще раз поздравив с праздником ее родителей, которые казались самыми милыми людьми на свете, я прошла за Глебом к черному «фольксвагену».

Ночь была холодная. Дома безмолвно темнели в черных дворах. Только огненная река мокрого асфальта на Садовом кольце пестрила редкими искрами света автомобильных фар.

Какое-то время Глеб молчал, не отрывая взгляда от дороги. Я бесстрастно смотрела на пролетающие мимо и исчезающие позади фасады темных домов с горящими на них вывесками кафе и бутиков. Яркие вывески эти на темных домах смотрелись неестественно и даже несколько пугающе, будто вывески эти – все, что осталось от исчезнувшего человечества.

Мерное гудение двигателя убаюкивало меня, ноги ломило от каблуков – хотелось побыстрее скинуть туфли. Дыхание мое становилось ровнее и реже, сердцебиение постепенно успокаивалось, будто организм мой сам собой медленно засыпал.

– Не против, если я разуюсь? – вздохнула я, когда держать ноги в неестественно согнутом положении стало совсем невмоготу, и, не дожидаясь утвердительного ответа, который последовал сразу же, стянула узкие туфли. Ноги приятно заныли, так что я вытянула стопы и пошевелила пальцами, после чего обмякла на сиденье.

– Так лучше? – усмехнувшись, спросил меня Глеб.

– Еще бы, – вскинула брови я.

– Неплохо, что завтра выходной, правда? – Глеб выглядел несколько возбужденным и счастливым, будто несколько минут назад ему сообщили о чем-то очень хорошем.

– Выходной – это всегда неплохо, – откликнулась я. Мой язык едва шевелился, а глаза слипались, так что какой-либо диалог для меня был настоящим мучением.

– Что будешь делать завтра?

– Наверное, отсыпаться, – натянула улыбку я, искоса взглянув на Глеба. Его отчаянные попытки завязать со мной разговор отчего-то раздражали меня. Наверное, потому, что он производил впечатление тихого и неразговорчивого человека, а эта его внезапная разговорчивость выглядела неестественно и навязчиво.

– Да, после сегодняшнего, наверное, всем не мешало бы хорошенько выспаться… – Худощавое лицо Глеба вновь исказилось в улыбке.

– Да уж, – еле слышно протянула я.

– А вы давно дружите с Павлой? – после короткого молчания спросил Глеб.

– Пять лет.

– Мой отец работает вместе с ее дядей, – в ответ на вымышленный встречный вопрос произнес Глеб. – А ты где работаешь? – вдруг спросил он, бросив на меня короткий счастливый взгляд.

Я глубоко и прерывисто вздохнула.

– Мне вот сюда, – сказала я, выпрямившись и указывая на поворот к своему дому. Я быстро натянула на ноги туфли. – Останови здесь, пожалуйста.

«Фольксваген» остановился в темном переулке, освещенном одиноким бледным шаром фонаря. Поблагодарив Глеба за то, что он подвез меня, я вышла из автомобиля и захлопнула дверцу.

– Вера… – окликнул меня Глеб, когда я уже поспешно пересекла дорогу. Я остановилась, обернувшись к нему. Глеб вышел из машины и теперь, высокий, в темном костюме, стоял у блестевшей от влаги дверцы и смотрел на меня. Его острые скулы и высокий лоб – вот все, что было видно во всепоглощающей тьме. – Я могу узнать номер твоего телефона?

Несколько мгновений я стояла, глядя на Глеба, который показался мне смешным в этой позе решимости и отчаяния, после чего сдержанно улыбнулась, отрицательно покачала головой и, не сказав ни слова, направилась к своему подъезду. Я не слышала, как захлопнулась дверца и как автомобиль растворился в темноте сентябрьской ночи.

Несколько раз я встречала незнакомца в тихом коридоре, где отсветы электрических ламп, вмонтированных в потолок, отражались на серебрящихся стенах. Первый раз я столкнулась с ним так неожиданно, что от испуга у меня потемнело в глазах, – он вышел из небольшого холла перед лифтами, держа в руках какой-то документ. В первую же секунду мы встретились глазами, но на этот раз у меня не возникло желания спрятать свое лицо – напротив, я невольно вскинула голову и отвела взгляд, будто незнакомец этот нисколько не интересовал меня. А сердце, остановившееся было в слепом биении, внезапно глухо дрогнуло в висках.

Я продолжала наблюдать за ним, нисколько этому не смущаясь. Я даже чаще стала выходить в коридор, надеясь встретиться с ним, и еще только раз мне посчастливилось попасться ему на глаза. Я не смотрела на него, боясь, что интерес и смущение отразятся в моем взгляде. С каждым днем я все больше привязывалась к этой своей игре, волнительной и пленяющей.

Я начинала сознавать, что все в нем – его запах, его руки, его русые, коротко подстриженные волосы, его шея, едва выглядывавшая из-под воротника рубашки, – привлекало меня. Я ни разу не говорила с ним, ни разу не слышала его голоса и ни разу не видела взгляда, обращенного ко мне, но меня необыкновенно влекло к этому человеку. Со своего места я видела только край его стола, его руку с серебряным перстнем на пальце, его плечо, едва вздымавшееся на вдохе. Если бы я вытянула чуть-чуть шею, то я увидела бы его спину, к которой мне так хотелось прикоснуться, его шею, которая хранила на себе аромат хорошего мужского парфюма, и изредка – его профиль, благородный, спокойный, мужественный.