– Отлучилась, – ответил я и, поскольку знал, что мне всё равно никто не поверит, добавил: – Хозяйке плохо, а за доктором далеко посылать… Так чем обязаны?
– Хм?… – посетитель закончил осмотр жилища, и по виду его сделалось ясно, что в одном только проживании в подобной коморке ему уже мнится преступный умысел. – Ах, да. Приказ господина Зувра: завтра утром вы убираетесь вон из города. Я на вашем месте уехал бы тотчас же.
– Простите, господина?…
– Зувра, командира городской стражи здесь, в Кромвеле.
– А меня уже приняли в стражу?
– Что? – вид солдафона сделался удивлённым.
– Тогда с какой стати господин Зувр отдаёт мне приказы?
Стражник прищурился:
– То есть вы не уйдёте?
– Почему – не уйдём? Просто пока я не вижу для этого оснований.
– Основания… Вот, ознакомьтесь.
Он протянул мне свёрнутый трубочкой лист бумаги. Я развернул его и сразу уставился в конец рукописи.
– Для вас достаточно? – с явным уже наездом в голосе спросил посыльный.
– Здесь только подпись самого Зувра, – сказал я, возвращая бумагу.
– Вам этого мало?
– Я не помню, чтобы он был моим начальником.
– Много слов знаете для охотника, – рассусоливать стражнику было, похоже, неохота, и он просто шёл напролом.
– Мне приходилось доставлять дичь людям и поважнее вашего капитана, – поскольку страж не спешил забирать документ, я пожал плечами и с деланым равнодушием положил приказ возле подноса. – Можете это ему передать.
– Всенепременно, – стражник кивнул, отступая в коридор. – Разумеется, вместе с вашим отказом подчиниться прямым указаниям сил охраны правопорядка. Честь имею!
Прикрыв за собой дверь, он затопал вниз по лестнице. Я в третий раз вытянулся на кровати и застонал от бессильного гнева – чёрт, да что же это такое?!
Минут через десять, когда я доедал остывающую котлету, вернулась моя подопечная и сразу стала рассказывать мне что-то про доктора, про хозяина и ноги его жены. Я отодвинулся от окна, пропустил туда Димеону и усадил её ужинать. Громко сетуя на то, что есть такое нельзя, девочка всё же решилась снять пробу. Я лежал у стены, слушая её причитания между причмокиваниями, и думал о том, что я, маг, не могу придумать, как выпутаться из такой бытовой ситуации, а денег, что мне были выделены по проекту, хватит меньше, чем на неделю жизни в большом городе, и тогда придётся либо что-то придумывать, либо брать из своих, что тоже не очень-то хорошо, потому что зарплата ещё ой как нескоро, а квартплата как раз-таки скоро. Хотя, с другой стороны, если жить мне придётся в Сказке…
– Эй, ты чего такой грустный? – через пелену этих невесёлых мыслей долетел до меня голосок нимфы.
Я посмотрел на неё – на то, каким искренним участием и тревогой наполнилось её лицо, – и вдруг решил сказать прямо:
– Пока тебя не было, приходили солдаты.
– Солдаты?
– В этом городе они ловят преступников.
– А.
– Они хотят, чтобы мы ушли.
– Но мы не можем уйти! – щёки девочки вспыхнули. – Мы ведь не уйдём, Даффи?
– Пока – нет, разумеется, – поспешил я успокоить наивное создание. – Но если они будут настаивать, нам всё же придётся…
– Я не уйду, – насупилась целительница. – Я должна нести слово Фериссии! Я могу… Я буду сражаться!
– Нет! – закричал я так громко, что сам чуть не оглох от своего возгласа, а какая-то ворона, сорвавшись с дерева за тёмным окном, полетела прочь, обиженно каркая. – Нет, Димеона, этого делать нельзя, ни в коем случае нельзя…
– Но разве… Разве ты мне не поможешь? – неуверенно спросила девочка.
– Послушай меня, Димеона, – я прикрыл окно и теперь старался говорить тихо. – Помнишь плохих людей, от которых мы убежали? Их было мало, но они были сильнее меня. Здесь людей очень много – намного больше, чем там, у нас с тобой не хватит пальцев на руках сосчитать, сколько их. Если они все разозлятся на нас – а они разозлятся, если ты будешь с ними сражаться, – мы с тобой не продержимся и пары минут. Нас или убьют, или отправят в тюрьму. Поэтому я говорю тебе, Димеона: ни в коем случае нельзя с ними сражаться, иначе ты дашь им повод отправить тебя куда им заблагорассудится, понимаешь?…
Я взглянул в лицо нимфы – и осёкся: на глазах девочки стояли слёзы.
– Но моя Миссия… Слово Фериссии… Даффи… Что же мне тогда делать?! – чуть не плача, спросила она.
Я обнял её, как ребёнка.
– Ну-ну-ну, Димеона, – сказал я, гладя её по спине. – Что ж ты плачешь? Пока нас ещё ведь не выгнали, а если прогонят из этого города, мы просто уйдём в другой, понимаешь?
– Правда? – с дрожью в голосе спросила она.
«Где нам придётся начинать всё с начала», – добавил я про себя.
– Правда, девочка, правда. Ты поела? Ну, вот и всё, вот и не плачь, ложись спать под одеялком, а я на полу лягу, – приговаривал я, запирая дверь и укладывая девушку в постель – за окном быстро темнело, а свечу хотелось бы приберечь.
– Даффи?
– Что?
– А можно я завтра про Стурцию им расскажу?
– Это что такое?
Димеона засопела:
– Это моя подруга, она из Сестёр.
– Замечательно, – я улыбнулся, устраиваясь у двери на собственной куртке и том немногом тряпье, которое удалось отделить от постели так, чтоб она ещё оставалась комфортной для девочки. – Расскажи им про Стурцию.
– Хорошо.
Я закрыл глаза и приготовился спать.
– Даффи?
– Что, Димеона?
– А ты правда охотник?
– Правда, девочка, правда. Спи.
– А я думала, охотники все плохие.
– А я не плохой?
Нимфа думала.
– Ты мне помогаешь, – сказала она, наконец.
– Вот и ты мне помогай, – сказал я, зевая. – Делай, как я скажу, и тогда нас не выгонят.
– Даффи?
– А?
– А у меня совсем нехорошо получается?
– Спи, Димеона, спи! Завтра лучше получится.
– Хорошо, – серьёзно ответила девушка. – Я буду стараться… Я правда буду.
Димеона стояла посреди площади, в окружении зевак, и проповедовала, а я поплавком болтался поблизости и откровенно скучал. Девушка говорила много и страстно, местами путанно, местами довольно логично, однако основу ораторского искусства для неё составляли способность ни на секунду не прерываться да готовность перекричать любую толпу. Я смотрел на это с усмешкой: уж не знаю, что за школа готовит молодых жрецов и пророков, но, если все они будут продолжать в том же духе, надеяться на скорое воцарение истины ой как не приходится. В толпе шутили, смеялись, свистели – девушка отмахивалась от этого, изредка почти со злостью зыркая на зачинщиков, но вместо того, чтобы попробовать обратить смех толпы против них и хоть на минуту завладеть сердцами аудитории, она лишь продолжала выкрикивать одни и те же заученные слова, привнося в общий гвалт ещё больше хаоса.
Я велел Даффи держать ухо востро, а сам принялся праздно шататься среди городской публики. Толпа в основном состояла из местных, но были в ней и так называемые искатели приключений – туристы, всеми правдами и неправдами выторговывающие своим персонажам побольше умений ради того, чтоб потом целый месяц торчать в трактире или, хуже того, хвататься за любую работу, что им предложат. Ещё среди собравшихся было несколько детей, поверх голов плавала пара шлемов стражников, а вот людей Храма вроде бы не осталось – и хорошо, мне меньше работы как бодигарду… Да и как посудить, какой из меня бодигард?
Я встал между религиозного вида старухами и весёлыми молодчиками, о чём-то гадко хихикающими, и стал, улыбаясь, смотреть, как Димеона страстно кому-то что-то доказывает, совершенно не замечая того, что её по-прежнему никто не слушает.
В самом деле, телохранитель из меня никакой: на месте спокойно стоять не могу, а вместо того, чтоб следить за ситуацией да пресекать на корню все попытки самоуправства, ломаю голову над глобальными вопросами… Вот, например: почему все доморощенные пророки считают, что пылкостью речи и яркостью жестов можно чего-то добиться? И ладно бы, если б это происходило в древние времена, когда люди не видели ни телевизора, ни света белого, но уж сейчас-то хватает не только хлеба и зрелищ, но и литературы на тему того, как себя получше подать. Даже если представить, что читать такое пророку по каким-то причинам нельзя – скажем, иноверческий дух развивает – так ведь можно хотя бы позаимствовать кое-какие приёмы у коммерчески успешных предшественников! Их ведь было немало: Магомет, Аристотель, Коперник… Иисус, наконец. Что-то я не могу представить себе Иисуса, стоящего посреди площади и долдонящего на чём свет стоит про отца небесного, когда люди вокруг откровенно над ним потешаются. Иисус, сколько я себе представляю, подошёл бы поближе, посмеялся бы сам, а потом бы такое сказал, чтобы люди животики надорвали, а после, по пути домой уже, поняли бы, что над собою смеялись, только поздно бы было… Хотя это, наверное, высший уже пилотаж – на такое и Аполлон Артамонович не всегда способен, а ведь нам с Димеоной до него как до Луны пешком, это точно.
