Где-то возле виска уже билась тревожная мысль, намекая, что неплохо бы было проснуться и оглядеться вокруг. Я повертел головой – налево, направо – да нет, вроде бы всё спокойно. Глаз зацепился за что-то, но прежде, чем я успел разглядеть, за что именно, толпа колыхнулась, и то, что привлекло моё внимание, бесследно исчезло. На всякий случай я оглянулся назад – и увидел стоявшего у меня за спиной командира городской стражи, неприятную беседу с которым мне уже довелось иметь нынче утром. Командир был странно собран и смотрел куда-то поверх моего плеча. Ещё только лишь поворачиваясь, чтобы проследить направление его взгляда, я вдруг почувствовал, как температура вокруг стремительно пошла вниз, а в толпе, в самых тёмных её уголках, произошло какое-то движение – едва ощутимое, неуловимое – но, холодея и продолжая медленно поворачиваться, я уже почти знал, что увижу.
На лице Димеоны застыл испуг – с её губ через долю секунды должен был сорваться крик, но этого времени у неё уже не было, потому что через пространство между ней и толпой летел продолговатый предмет, блестевший на солнце. Я лишь бессильно смотрел на него – нечего было и думать успеть наперерез – и вдруг почувствовал, как кто-то совсем рядом со мной рванул на себя ткань реальности, да так ловко, как редко выходит и у самых опытных наших магов. Кинжал застыл в миллиметре от горла девушки, и время остановилось.
Странный желтоватый отсвет играл на гранях металла. Время не замерло, как я сначала подумал, – просто остановился клинок, да застыли окаменевшие от неожиданности зрители. Димеона глядела вперёд всё с тем же страхом – боясь дышать, она судорожно сглотнула, и на острие кинжала проступила алая капля. Очень медленно, нереально, на глазах обволакиваемая жёлтым свечением, девушка запрокинула голову, закрыла глаза и развела руки в стороны, одновременно чуть отклонившись назад – оружие, завладевшее всеобщим вниманием, продолжало левитировать на прежнем месте, слегка поворачиваясь вокруг продольной оси. Всё так же медленно Димеона, по шее которой теперь тонкой струйкой стекала кровь, опустила голову и вдруг открыла глаза. Первые ряды отшатнулись.
Как я понял потом, уже много позже, Аполлон Артамонович сделал всё, чтобы подготовить меня. Разумеется, я должен был быть готов ко всему, но в ту секунду, взглянув в эти светящиеся жёлтым светом глаза с узкими ломаными вертикальными нитями зрачков, я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног.
– Нож, – утвердительно произнесла Димеона, словно бы пробуя это слово на вкус, только на этот раз это не было голосом неуверенной в себе девчонки, изо всех сил старающейся казаться взрослой. Это был, скорее, голос-приказ, тон, не оставляющий шансов не подчиниться, заранее взвесивший ваше поражение и лишь ждущий удобной минуты, чтоб заявить о своей полной победе. – О, как ожидаемо, как это просто!.. Воистину, преступление плодит преступление, и тем, кто забрёл в своём грехе чересчур далеко, уже не найти дороги обратно.
Девушка, со страшной улыбкой взглянув на всё ещё висевший в воздухе перед нею клинок, сделала шаг в сторону. Толпа попятилась.
– Вы стыдитесь красоты своих совершенных тел, данных Фериссией, но алкаете видеть их снова и снова, а потому прячете с глаз долой, заворачивая в недостойные детей природы жалкие тряпки, – Димеона с отвращением коснулась надетого на ней платья, оставив на нём чёрные, будто выжженные, следы рук. – Вы истребляете лес и живущих в нём, забывая, что были частью его, но ваша гордыня не даёт вам признать даже этого!
Жрица простёрла руку, и ярмарочный столб, на который был обращён её палец, согнулся в уродливое старое дерево, чтоб секундою позже ссыпаться на мостовую горкой пепла. Волшебство момента завораживало, и люди продолжали стоять, словно околдованные, – никто не кричал, не теснился прочь с площади.
– Второй день слово Фериссии звучит среди этого нечестивого города, – обращаясь ни к кому конкретно и одновременно ко всем сразу, продолжала друидка. В движениях её сквозили теперь стать и скрытая мощь, видеть которые в этом угловатом ещё подростке было совершенно невероятным. – Второй день верная своему долгу жрица старается в одиночку нести сюда свет, получая взамен тычки и насмешки. Второй день вы приходите, только чтобы поглазеть на неё, заходя в своих недалёких фантазиях так далеко, как может зайти только скот вроде вас!
Где-то в задних рядах раздалось неуместное здесь гыгыканье, но взгляд девушки бритвой полоснул по лицам, и смешок оказался задавлен на полузвуке.
– Вас ведут к свету, но вы упираетесь, ибо слепы и сидите в грязи, – продолжала вещать жрица, идя по расширяющейся спирали, центром которой был подвешенный в воздухе нож. В этом ноже было что-то важное, я чувствовал это, но, едва я пытался понять, что же именно, как затуманенный неожиданным представлением разум отбрасывало куда-то в сторону. – Вас кормят, а вы кусаете. Но даже этого оказалось мало для вас! Солнце ещё не сделало полный круг, как мы вошли в этот город, а на вашей совести уже кровь, – она стёрла алую каплю с горла и движением пальца отправила её в толпу – люди бросились врассыпную, словно то была кислота. – Кровь непорочного ребёнка, единственная ошибка которого заключается в том, что он пришёл к вам с раскрытыми объятиями вместо того, чтобы воздать вам за грехи ваши, как вы только того и заслуживаете! Но ничего: час пробил, и время ваше уже на исходе!
– Богохульство! – громкий возглас, наконец, согнал наваждение. Обернувшись, я увидел высокого старика в одеяниях Храма, трясущего почерневшим от времени посохом. – Храм этого так не оставит! Вы за это ответите!
– О, да!.. Мы ответим, – сказала девушка глубоким грудным голосом, и улыбка, завладевшая её губами, выглядела бы маниакально-притягательной, если б не была такой страшной. – Сейчас луна убывает. Пускай же она исчезнет и появится снова! Вместе с полной луной вернёмся и мы. Мы вернёмся – и все увидят, чего стоят Храм и его лживые боги, не способные справиться с одною девчонкой!
Старик хотел было что-то ответить, но вместо этого вдруг плюнул, замахнулся посохом и метнул его над головами толпы. Продолговатый предмет летел, колесом вертясь в воздухе, начиная вибрировать, накаляясь зелёным свечением. Димеона, улыбаясь, ждала.
Посох достиг Димеоны. Посох перестал светиться. Димеона поймала его одной рукой и улыбнулась. Секунду всё было нормально, затем дерево вдруг искривилось, свилось в клубок, стекло по руке жрицы на мостовую и змеёй стремительно метнулось к толпе. Раздались крики, народ стал, наконец, разбегаться. Я оглянулся, чтобы ещё раз увидеть жреца, но того уже не было.
Вокруг царил хаос – кто-то бежал, кто-то кричал.
– Преступления ваши – да будут наказаны! А ты, глупец, знай, что руки твои не настолько длинны, как ты думаешь, и, пока ты следишь за одним из нас, другие следят за тобой.
Я вновь обернулся к девушке – чтобы увидеть, что я опять опоздал.
– Димеона!
Клинок, снова сорвавшись с места, уже летел к нимфе, стоявшей в прежней нелепой позе с разведёнными в стороны руками и запрокинутой головой. Я бросился к ней. Послышался неприятнейший хруст, и кинжал вошёл в плечо девушки.
Я пихнул кого-то плечом, кого-то грубо оттолкнул в сторону, перескочил через старуху, от избытка чувств опустившуюся на карачки, и оказался в центре площади как раз вовремя, чтобы в последнюю секунду подхватить оседающее на мостовую невесомое почти тельце Димеоны. Звякнул кинжал, отлетел, задетый чьей-то ногой, в сторону – я не стал оборачиваться, мне было не до того.
Вокруг царила паника: кто-то куда-то бежал, кто-то молился, кто-то истерично вопил, то и дело срываясь на кашель, кто-то спешил скрыться с глаз, а кто-то, напротив, стремился подобраться поближе, кипя от праведного негодования, со сжатыми кулаками. К моему превеликому облегчению, командир стражи уже шагал в мою сторону, знаками подзывая к себе ещё нескольких парней в медных шлемах. Я стоял, держа на руках дрожащую мелкой дрожью Димеону, по груди и плечам которой бежала горячая кровь, и улыбался своим спасителям, уверенный в том, что меня сейчас арестуют. «Богохульство, богохульство!» – раздался совсем уже рядом исполненный животного ужаса крик. Воображение уже рисовало мне сжимающиеся вокруг камней руки верующих. К счастью, в этот момент капитан Зувр ступил, наконец, на открытое пространство – прямой и собранный, сама серьёзность, рука замерла на рукояти меча – и я смог немного перевести дух.
