«30 августа 1761 года.

Я, Аарон Тейлор, помощник капитана шхуны «Мэри-Джейн», пишу эти слова: — Наш капитан, Уильям Барлоу, покинул судно в маленькой шлюпке в сопровождении Джошуа Данна, моряка, через два часа после рассвета 24 декабря прошлого года, 1760 года нашей эры. Погода была туманной, и корабль находился в пределах слышимости бурунов. Капитан оставил меня командовать судном с указаниями бросить якорь в бухте, у которой мы тогда стояли, и отдал приказ, чтобы мы послали на берег поисковую группу в случае, если он не вернется к вечеру четвертого дня. В течение 25-го (Рождественского дня) туман рассеялся, и мы обнаружили, что находимся недалеко от изгиба залива, как и утверждал наш капитан. Мы встали на якорь в соответствии с инструкциями. Прошло четыре дня, но ни капитан, ни Джошуа Данн не вернулись. Мы также не видели никаких признаков шлюпки на той части берега, у которой стояли на якоре. Двух моряков, которые все еще оставались на борту, я отправил в баркасе на поиски вдоль восточного побережья острова; но они вернулись через три дня, так и не увидев никаких следов капитана, матроса или маленькой шлюпки. Один из этих людей, по имени Джеймс Грей, и я, после еще нескольких дней ожидания, снова отправились на поиски. Я оставил Джона Картрайта во главе судна с приказом строго следить за берегом, не появится ли капитан или Данн. Мы высадились, вытащили нашу шлюпку подальше от линии воды и направились вглубь местности, которая, по-видимому, являла собой только густой лес, по которому мы безуспешно бродили в течение пяти дней. Когда мы возвращались в юго-восточном направлении из северной части лесного массива, Джеймс Грей заболел лихорадкой и не мог добраться до шлюпки. Я оставил его на возвышенном месте, среди деревьев, устроил ему постель из листьев и мха и вернулся на корабль за помощью. Когда я добрался до «Мэри Джейн», я обнаружил, что Джон Картрайт тоже болен лихорадкой, хотя и не столь сильно, как Грей. Он смог помочь принести одеяла и другие предметы первой необходимости, и мы с ним вместе построили эту хижину и положили в нее нашего умирающего товарища. На второй день после этого Картрайту, который перенапрягся, будучи болен той же болезнью, стало настолько хуже, что он тоже не смог вернуться на корабль или сделать что-либо, кроме как лечь в хижине рядом с Греем. Я сделал для них все, что мог, и старался выполнять свой долг как перед кораблем, так и перед людьми. Каждый вечер я спускался на берег, чтобы присматривать за шхуной, и каждое утро поднимался к хижине; я ухаживал за беднягами, как мог, разводя костры прямо у входа и снабжая их теплой едой, теплыми напитками и одеялами. Однако не мне было их спасать. Они оба умерли, не прошло и двух недель — сначала Джеймс Грей, а спустя несколько часов — Картрайт. Я похоронил их обоих рядом с хижиной и вернулся на корабль, не зная, что лучше сделать, но у меня почти не осталось надежды когда-нибудь снова увидеть капитана Барлоу или Джошуа Данна в этом мире. Теперь я был совершенно один и, как я полагал, последним оставшимся в живых из всей команды. Я счел своим долгом оставаться на корабле и стоять на якоре в том же месте, пока не исчезнут все шансы на возвращение капитана. Короче говоря, я решил остаться до 25 марта, когда истечет три месяца с того дня, как капитан Барлоу покинул судно, а затем направиться в ближайший порт. Однако задолго до этого я начал чувствовать себя больным. Я лечил себя лекарствами из аптечки капитана, но они, казалось, только ухудшили мое состояние, а не улучшили. Однако со мной дело было совсем иначе, чем с Греем и Картрайтом. Они заболели и вскоре умерли — я болел и не умирал, мне становилось то лучше, то хуже, и эта изнурительная жизнь тянулась из недели в неделю и из месяца в месяц, пока не прошли не только три месяца, но и еще три после них; и все же у меня не было сил отправиться в плавание. Я был так слаб, что не смог бы поднять якорь, чтобы спасти свою жизнь, и так исхудал, что мог пересчитать каждую косточку под кожей. Наконец, в ночь на 18 июня налетел страшный ураган, который сорвал шхуну с якоря и выбросил ее на берег, далеко, примерно на сто ярдов выше обычной отметки прилива. Я думал, что она развалилась на куски, и был почти рад, что теперь я избавлюсь от своей жалкой жизни и, наконец, умру в море. Но на то была воля Божья, чтобы конец мой был иным. Корабль сел на мель, и я вместе с ним. Теперь я ясно видел свою судьбу. В любом случае я был обречен жить и умереть на острове. Если я выздоровею, я никогда больше не смогу вывести «Мэри-Джейн» в море, и должен буду провести все свои годы в одиночестве на проклятом острове. Худшего для себя я не мог и представить. Я думаю, что это разбило мне сердце. С тех пор как меня выбросило на берег, я становился все более и более слабым, и теперь, когда я чувствую, что мне осталось не так уж много, я пишу этот рассказ обо всем, что произошло с тех пор, как капитан Барлоу покинул корабль, в надежде, что когда-нибудь эти записки попадут в руки какого-нибудь христианского моряка, который сообщит их содержание моей матери и сестрам в Бристоле. В последнее время я живу в хижине, с тех пор как наступила жара; и написал это в виду могил моих товарищей. Когда я запечатаю его в бутылку, я попытаюсь отнести его на берег и либо оставлю на борту «Мэри-Джейн», либо доверю волнам. Я хотел бы, чтобы моей матери передали мои золотые часы, и я завещаю своего пса Питера, которого оставил дома, моей двоюродной сестре Эллен. Если какой-нибудь добрый христианин найдет эту бумагу, я молю его похоронить мои кости. Боже, прости мне все мои грехи. Аминь.

30 августа 1761 года».

Не буду пытаться описать, что я почувствовал, прочитав это простое, бесхитростное повествование; с каким горьким раскаянием и беспомощным удивлением я взглянул на зло, причиненное моим упрямством. Если бы не я и моя ненасытная жажда богатства, эти люди сейчас были бы живы и счастливы. Я чувствовал себя так, словно был их убийцей, я стонал и плакал, когда рыл третью могилу и укладывал в нее останки моего храброго и честного товарища.

Кроме всего этого, на мне висела тяжелая тайна, которую я пытался разгадать и не мог постичь. Рассказ Тейлора был датирован восемью месяцами после того, как я покинул корабль, а мне казалось, что прошло едва ли три. Но это было еще не все. Его тело успело разложиться до скелета, корабль успел превратиться в развалину, моя собственная голова успела поседеть! Что со мной случилось? Я задавал себе этот вопрос снова, и снова, и снова, пока у меня не заболели голова и сердце, и я мог только опуститься на колени и молить Бога, чтобы у меня не отняли рассудок.

Я с трудом нашел часы и, взяв их и бумагу с собой, печальный и усталый вернулся в свою пещеру у моря. Теперь у меня не оставалось иной надежды и цели, кроме как сбежать с острова, если смогу, и эта мысль преследовала меня всю дорогу домой и овладевала мной днем и ночью. Больше недели я размышлял о том, какие средства лучше всего подходят для моей цели, и колебался, построить ли мне плот из корабельных досок или попытаться приспособить для выхода в море шлюпку. Наконец я решился на последнее. Я потратил много недель на то, чтобы собрать, обтесать и отделать ее, насколько это было в моих силах, и считал себя довольно искусным корабельным плотником, когда оснастил ее мачтой, парусом и новым рулем и подготовил к плаванию. Сделав это, я с бесконечным трудом дотащил ее до отметки прилива на берегу, уложил в нее запасы провизии и пресной воды, столкнул во время прилива и вывел в море. Мне так не терпелось сбежать, что я почти забыл о своих драгоценностях и в последний момент должен был бежать за ними, рискуя увидеть, как моя шлюпка уплывает, прежде чем я смогу вернуться. Что касается того, чтобы снова отправиться в город сокровищ, то это ни на мгновение не приходило мне в голову с того утра, когда я спустился через пальмовые леса и обнаружил на берегу останки «Мэри-Джейн». Ничто не заставило бы меня вернуться туда. Я считал это место проклятым и не мог думать об этом без содрогания. Что же касается капитана «Приключения», то я считал его воплощением Зла, а его запасы золота — адской приманкой, чтобы заманивать людей на погибель! Я верил в это тогда, верю в это и сейчас.

Оставшуюся часть моей истории можно рассказать очень кратко. Двигаясь одиннадцать дней и ночей против ветра в северо-восточном направлении, я был подобран плимутским торговым судном примерно в сорока пяти милях к западу от Мариньяны. Капитан и команда относились ко мне по-доброму, но, очевидно, смотрели как на безобидного сумасшедшего. Никто не поверил моей истории. Когда я описывал острова, они смеялись; когда я показал им свои драгоценные камни, они покачали головами и серьезно заверили меня, что это всего лишь куски шпата и песчаника; когда я описал состояние моего корабля и рассказал о несчастьях моей команды, они сказали мне, что шхуна «Мэри-Джейн» исчезла в море двадцать лет назад, со всеми, кто находился на ее борту.

К сожалению, я обнаружил, что оставил рассказ моего друга в пещере, иначе, возможно, моя история имела бы больше доверия. Когда я поклялся, будто мне показалось, что прошло меньше шести месяцев с тех пор, как я отплыл на маленькой шлюпке с Джошуа Данном и перевернулся среди бурунов, они принесли корабельный журнал, чтобы доказать, — когда я вернулся на пляж и увидел «Мэри-Джейн», лежащую на берегу, это должно было случиться ближе к 25 декабря 1780 года, двадцатому Рождеству времени счастливого царствования нашего милостивого государя, короля Георга Третьего, а вовсе не 2 декабря 1760 года.

Было ли это правдой? Я не знаю. Так говорят все, но я не могу заставить себя поверить, будто двадцать лет могли пролететь у меня над головой, как один долгий летний день. И все же мир странно изменился, и я вместе с ним, а тайна все еще остается необъяснимой, как и прежде, для моего сбитого с толку разума.

Я вернулся в Англию с торговым судном и поспешил в свое родное место среди Мендипских холмов. Моя мать умерла двенадцать лет назад. Бесси Робинсон была замужем и матерью четверых детей. Мой младший брат уехал в Америку, все мои старые друзья забыли меня. Я появился среди них, словно призрак, и долгое время они с трудом могли поверить, что я действительно тот самый Уильям Барлоу, который отплыл на «Мэри-Джейн», молодой и полный надежд, двадцать лет назад.

С тех пор как я вернулся домой, я снова и снова пытался продать свои драгоценности, но тщетно. Ни один торговец их не купит. Я снова и снова отправлял карты Островов Сокровищ в Совет Адмиралтейства, но не получал ответов на свои письма. Моя мечта о богатстве угасала год от года вместе с моей силой и моими надеждами. Я беден и приближаюсь к старости. Все добры ко мне, но их доброта смешана с жалостью; временами я чувствую себя странно и испытываю растерянность, не зная, что думать о прошлом, и ничего не видя в будущем, ради чего стоило бы жить. Добрые люди, которые прочитают эту истинную историю, молитесь за меня.