Однако я недолго пребывал в сомнениях, потому что его спутник взял фляжку, поднес ее к свету, чтобы посмотреть, сколько выпивки осталось; торжественно кивнул; сказал: — За твое духовное просветление, брат Амбруаз! — и сделал большой глоток!

Эта выходка вызвала хриплый смех у обоих, под прикрытием которого я осмелился сменить позу, чтобы спрятаться еще эффективнее, — значит, это были мои друзья, благочестивые паломники позавчерашнего дня! Теперь я узнал их достаточно хорошо — брат Павел был первым, а брат Амвросий, который чудесным образом восстановил зрение своего левого глаза, — вторым. Должен признаться, что это открытие вызвало у меня очень неприятное ощущение и шум в ушах, который на несколько секунд заглушил все остальные звуки.

Когда я в следующий раз поднял глаза, Павел нетерпеливо наклонился вперед, а Амбруаз поднял с пола саквояж и поставил его на стол.

— Если бы городской полицейский попросил посмотреть, что в нем, — сказал он, расстегивая ремни у горловины, — я бы не стал желать ему спокойной ночи!

— И что бы ты сделал? — спросил Павел с мрачным смешком.

— Вышиб ему мозги, — последовал краткий, но многозначительный ответ.

Я похолодел.

Последняя пряжка была расстегнута. Амбруаз сунул в саквояж руку и достал серебряный кубок.

— Это кое-что стоит, — сказал Павел, взвешивая его в руке с видом знатока. — И джин в нем был бы хорош на вкус — а, приятель?

— Лучше взгляни на это, — проворчал другой, доставая превосходную золотую кружку с украшенной драгоценными камнями крышкой. — Дьявол! Как сверкает этот красный камень наверху!

Он восхищенно держал ее на расстоянии вытянутой руки, пока его спутник не потерял терпение и не выхватил кружку у него из рук.

— Хватит, давай дальше! — резко сказал он. — Что там еще? Где золотая шкатулка? Она — лучшее из всего, и я положил ее сам, пока ты ходил за подсвечниками. Ха! Вот она! Поставь ее на стол.

У меня закружилась голова — я не мог поверить своим глазам! Была ли это… да, это действительно была драгоценная шкатулка святой Селестины де Кресси, подаренная в 1630 году кардиналом Ришелье!

Теперь я все понял — вспомнил все, даже то, как брат Амбруаз обращался с ключами служки. Они ограбили собор!

— Ну, и что дальше?

— Сейчас ничего, — хрипло сказал Амбруаз, убирая все обратно в сумку и укладывая на них святыню. — К этому времени прилив, должно быть, уже начался, и привет! Чьи это ботинки?

— Ботинки! — воскликнул другой, подошедший к окну. — Ботинки! Что ты имеешь в виду?

— Что я имею в виду! — эхом отозвался Амбруаз, хватая свечу со стола и одним прыжком пересекая комнату. — Черт побери! В постели мужчина!

Пока я жив, мне никогда не забыть ужас того момента.

Держать глаза закрытыми, регулировать частоту моего дыхания, и сохранять совершенно спокойное выражение лица — все это мне удалось только благодаря инстинкту самосохранения. Моя способность мыслить на мгновение пропала, и я притворился спящим, как паук притворяется мертвым, почти не сознавая, как и почему я это сделал.

— Он спит, — сказал Павел.

— Он притворяется, — сказал Амбруаз и помахал свечой у меня перед глазами.

Ни один нерв на моем лице не дрогнул. Казалось, у меня появилась сверхъестественная способность управлять каждой клеточкой своего тела, и ничто во мне не дрогнуло, хотя усилие было мучительным.

— Выглядит убедительно, — сквозь зубы процедил Амбруаз, — но это не по-настоящему. Ни один мужчина не смог бы спать, когда мы подняли такой шум.

— Мог бы, если бы выпил, — ответил Павел. — Разве ты не видишь, он лег спать в одежде, и разве это не доказательство того, в каком состоянии он был, когда ложился.

— Доказательство или нет, — сказал Амбруаз с ужасным проклятием, — я…

Он резко замолчал, и я услышал щелчок, похожий на открывание складного ножа.

В этот момент я решил, что проиграл, и в мое сердце проник мертвый холод. Затем Снова вмешался Павел.

— Дай мне нож, — услышал я, как он сказал. — Я сам проверю, в каком он состоянии, а потом…

Его голос понизился до шепота; последовал невнятный спор; пауза; момент сводящего с ума ожидания! Затем одеяло было откинуто, горячее дыхание взъерошило волосы у меня на лбу, и острое, холодное, смертоносное лезвие медленно скользнуло по моему горлу.

Дрожание век, трепетание дыхания выдали бы меня; но любовь к жизни оказалась сильнее страха смерти, и, слава Богу! Я лежал спокойный и безмятежный, как и прежде.

Павел разразился громким смехом и бросил нож обратно его владельцу.

— Смертельно пьян, черт возьми! — сказал он. — Я бы скорее заподозрил, что подслушивают стены!

Амбруаз сердито выругался и отвернулся.

— Ты слишком легкомыслен, — угрюмо сказал он. — Чтобы хранить секреты, нет ничего лучше языка мертвеца!

В этот момент под окном раздался долгий пронзительный свист, похожий на вой баньши.

— Сигнал, — воскликнули оба на одном дыхании. Амбруаз взвалил саквояж на плечо; свет погас; в стремлении уйти, все остальное было ими забыто; и в следующее мгновение я услышал их шаги, спускающиеся по лестнице!

История ограбления в Абвиле не нуждается в том, чтобы я привел ее здесь; но для тех, кто не знаком с подробностями, может быть интересно узнать, что ни одно из украденных сокровищ так и не было найдено, и ни один из ловких паломников не видел и не слышал о большем. Ограбление было совершено в вечер их бегства и моего приключения в Сен-Валери. Предполагалось, что оно произошло около девяти часов. В церковь влезли через окно, выходящее на участок пустыря рядом с каналом — место, рисунок которого у меня имеется до сих пор. Ключи, которыми они отпирали шкафы, были найдены в коридоре; слесарь, живущий где-то в пригороде города, засвидетельствовал, что он изготовил их по восковым оттискам, которые дали ему два святых паломника, один из которых был хромым, а другой — слепым на один глаз. Согласно моему описанию, было высказано предположение, что это были два брата по фамилии Карпо, уроженцы Гавра, не раз судимые за мелкие проступки и, как предполагалось, в последние годы связанные с контрабандой на побережье Франции и Голландии. Удалось ли им сбыть с рук украденные святыни, — мы можем узнать, только если нам помогут время и случай. Со своей стороны, я ожидаю, что когда-нибудь они попадут на галеры, и тогда мы услышим о них больше.

А пока позвольте мне, о Читатель, шепнуть на прощание пару советов. Если вы дома, то непременно оставайтесь там. Это самое безопасное и счастливое место в мире, можете быть уверены. Но если, подобно мне, у вас мания блуждать по Континенту, тогда поступайте так, как поступаю теперь я. Верьте мистеру Мюррею, и всеми силами избегайте обманщика Брэдшоу!

Я — органистка Сент-Марта-Каммер, маленькой тихой церкви, в маленьком тихом городке, примерно в сорока пяти милях к северо-востоку от Лондона. Это не очень блестящее место — тридцать фунтов в год и маленький старенький дом, в котором можно жить; но мне этого хватает. У меня есть несколько учеников; подарок от Ризницы на Рождество и Страстную пятницу; и, прежде всего, искренняя любовь к моему искусству. Кроме того, разве у меня нет почетной грамоты первого класса Музыкальной академии на Цолленштрассе, в герцогстве Цолленштрассе-Майн, где я получила свое профессиональное образование? Разве я не радуюсь обладанию знаменитым письмом с множеством комплиментов, адресованным мне женой городского советника фон Штумпфа? Разве я не та гордая и удачливая участница, которая получила две бронзовые медали и увядший лавровый венок, врученные на трех больших экзаменах, украшающих сейчас каминную полку моей маленькой гостиной?

Хуже всего то, что у меня нет никого, кому я могла бы показать эти трофеи, кроме моих маленьких учеников и моего мальчика-слуги. Я очень одинока. Как случилось, что у меня нет друзей или родственников во всей моей родной Англии, не имеет значения. Мое проживание за границей и мое зарубежное образование имеют некое отношение к этому, но я не буду касаться этой темы. Мне больно оглядываться назад на разрушенный дом и разорванный круг общения, на поблекшее солнечное детство, на потерянных, но не забытых родителей; и, более того, все это не имеет абсолютно никакого отношения к моей истории.