Стоит ли говорить, что если сумасшедший старик решит проверить эту инфу в интернете, то он убедится в её правдивости? Долго ещё потом по радио и телевизору рассказывали, что это обман, так делать нельзя – даже после этого попадались на удочку.

У кого-то в глазу фотон светится, у кого-то в сердце – имя Владимира Ленина, утверждавшего, что есть вещи и побыстрее слова и света – всяко разно, лишь стерильные мозги не заразны.

Одно только ясно – без света в себе, мы в темноте даже под ярким солнцем. Вот, посмотрите только, как мне тяжело приходится в темноте где-то за нашим Юпитером (а может и не за нашим, а за соседским).

Похожая ситуация была когда-то у одного цыганёнка по имени Данко, там такая темень наступила беспросветная, что ему сердце пришлось вырвать у старухи, чтобы осветить всё вокруг.

Пареньку повезло, мне – нет: тьма хоть выколи глаза и ни одной бабки вокруг не нащупывалось. Я сделал шаг, другой, тре-тре-тре-тре… это были не шаги, я просто летел по склону вниз, ожидая бесславного конца, пока со всего маху не врезался головой в дерево. Ура! Можно сказать, что в эту секунду я был счастлив! Почему? Да просто потому, что во время полёта у меня перед глазами стояло другое моё падение, причём так ярко, что я ни о чём другом и думать не мог. Как-то во время службы в армии я возвращался в часть точно такой же безлунной ночью. Лес, горы, тропинка над пропастью, в какой-то момент я поскользнулся на куче опавших листьев и заскользил вниз, всё быстрей и быстрей, увлекая за собой всё, что валялось на земле, пока вместе с этой опавшей лавиной листьев не воткнулся в дерево… постарайтесь прочувствовать весь трагизм момента: дерево росло на самом краю пропасти глубиной около двадцати – двадцати пяти метров. Хоть ночь была и безлунная, но всё равно было видно, как какие-то ночные огоньки отражались в ручье, бегущем внизу по камням. Шум ручья, шум осыпающихся в пропасть листьев – это походило бы на звуковое сопровождение для медитации, если бы не мой крик. Дело в том, что я катился на спине ногами вперёд, стараясь хоть во что-то упереться, в итоге левая нога пролетела слева от дерева, правая нога – справа, а всё остальное прочно впечаталось в ствол, сначала выходивший из скалы почти горизонтально, и только потом вертикально поднимавшийся к небу. И вот сижу я на этом горизонтальном участке и глазами провожаю сумку с бутылками, стремительно несущуюся вниз. Бздынь! – как колокольный звон, бздынь – и слёзы из глаз, и руки обнимают ствол как никогда и никого не обнимали, и только одна мысль крутится в голове: – ой, мамочка, мамочка, зачем я сюда пошёл, ой, мамочка, мамочка, зачем я сюда пошёл!

А потом в голове вспыхивает другая мысль, на этот раз радостная: «Я мыслю, следовательно, я существую», и мне уже не так больно. Вот интересно, до меня это сказал Рене Декарт. Его осенило просто так или тоже в самоволке, во время прогулки в горах?

Это было давно, сейчас всё было иначе, я встретился с деревом другой частью тела, головой. Причём встретился так, что посыпались искры из глаз! И вдруг оказалось, что темноты вокруг уже нет, небо было по-прежнему чёрное, но на нём лежала горизонтальная молния и более-менее освещала меня, лежащего возле какого-то дерева, по виду – яблони – и мои покрытые росой ноги. Я проснулся полностью и теперь уже казалось, что удар мне приснился. Проснулся или не проснулся? Я ещё раз посмотрел на незатухающую молнию, после чего автоматически укусил кислющее яблоко, валявшееся рядом – да, это была яблоня – и осмотрелся по сторонам. Из-за кустов доносилось: – ля-ля-ля, цветочек, ля-ля-ля, ещё один.

Я осторожно выглянул и сразу же нырнул обратно под куст. То есть, попытался нырнуть, но… Как же мне захотелось проснуться где-нибудь в другом месте, где коровки мычат над ухом, где… да где угодно, лишь бы не здесь. Вот представьте себе: маленькие девочки крутят скакалку, а в середине прыгает другая девочка, представили? Ну, это легко. А теперь представьте, что девочки эти вовсе не девочки, а огромные страшные фурии со змеями вместо волос, налитыми кровью глазами и оскаленными пастями. Они в чёрных, длинных балахонах, опоясанных кроваво-красными поясами, в руках у них змеи огромной толщины. Они крутят этих змей с невероятной скоростью, а внутри этого змееворота я, пытающийся выскочить, вывалиться или хотя бы дотронуться ногами до земли. Вот, казалось бы, почти получилось, как хрясь гадюкой между ног, и я опять лечу вверх, чтобы там отскочить от другой змеи, потом опять вниз, вверх…

…Разноцветные качели нас уносят к облакам.

Выше сосен, выше елей, выше пап и выше мам.

Мне ни капельки не страшно, высоты я не боюсь.

На качелях я отважно с притяжением борюсь.

Майка бьётся парусами, трусы сдуло – ну и пусть!

За качели я руками крепко-накрепко держусь.

Я мечтаю, по секрету…

Впрочем, я так и не узнал, о чём мечтаю, так как одна фурия крикнула: «Мегера, подмени меня!»

– Алекто, это кто же из нас неутомимая, – проворчала Мегера. Она поднялась с пледа, расстеленного неподалёку и подошла к подруге, пытаясь подстроиться под ритм и перехватить то ли гадючью голову, то ли хвост. Скорее всего хвост, потому что он выскочил из рук и позволил мне коснуться земли…

…помню, играли мы с басками: получил я мяч, краем-краем, полем-полем, через плетень, на коня и к Будённому…

…помню, гадючий хвост меня всё-таки достал и что есть силы стеганул по спине, помню… хотя нет – фазу полёта я не помню, очнулся уже в какой-то канаве.

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали,

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали…

И ещё эти страшные тётки стояли на вершине холма и махали руками – запускали змея. Я сидел посреди лужи и потирал ушибленную коленку. Потом потёр ушибленную голову, ушибленную… короче – потёр всего себя на предмет переломов и тихонько пополз в ближайшие кусты. В самый последний момент Тисифона заметила мою попытку ускользнуть и со всей силы швырнула в меня змеюку, остававшуюся у неё в руке. Чуть позже в мою сторону полетела и гадюка Мегеры. В мою сторону, но не в меня – она попала в первую змею, причём не просто попала, а сбила с траектории. В итоге обе змеи воткнулись в основание скалы. От сотрясения скала сначала подпрыгнула, а потом накрыла змей как когда-то упавший рояль Ивана Израильича в соседней комнате. А вы лежите, титьку просите…

– Мегера промахнулась, Мегера промахнулась, – начал было я, но потом сквозь кусты увидел лукавый взгляд Мегеры, разворачивающей сестёр прочь от меня и продолжил, уже задумчиво, – а мы пойдём на север, а мы пойдём на север…

Сейчас было бы кстати описание природы или сумятицы в моей проснувшейся голове. И там и там начинался шторм, причём оба шторма были такой силы, что моего писательского мастерства не хватило бы даже на одно вводное предложение. Помощничков моих рядом не было, судя по всему, я оказался наименее ценным членом экипажа. Самым тупым и ненужным, годным лишь на то, чтобы закинуть меня как какую-то приманку перед рыбной ловлей, на подкормку… или нет, я как тот космический аппарат, направленный в атмосферу Юпитера: лечу себе вниз, и передаю фотки на землю, пока они передаются. Ну раз так, то вот вам мои описания условного Юпитера, в чьей атмосфере я оказался. Читаем, сопереживаем, восхищаемся:

…Свежеет ветер, меркнет ночь.

А море злей и злей бурлит,

И пена плещет на гранит -

То прянет, то отхлынет прочь.

Все раздражительней бурун;

Его шипучая волна

Так тяжела и так плотна,

Как будто в берег бьет чугун.

Как будто бог морской сейчас,

Всесилен и неумолим,

Трезубцем пригрозя своим,

Готов воскликнуть: «Вот я вас!»

…Вот только Посейдона с его вилами мне не хватало! – подумал было я, как вдруг услышал крик, нёсшийся с кручи, которую я только что покинул. Он пробивался сквозь рёв стихии, отражался от каждого дерева, каждого утёса: «Не переживай, если этот молокосос, этот выскочка Посейдон попытается хоть подумать про тебя плохо, я его же вилы засуну ему же в ж… Посик, ты меня слышишь? Будь умницей, будь паинькой – разведи море, сделай дорожку – ну, всё как ты умеешь, хорошо?»