Меня вырывают с неимоверной силой, и я лечу сквозь Вселенною. Полёт мой длится веками, и имя ему «смерть».

Я слышала об этой организации, я их зову попросту инквизиторы. Я, как бабочка, подлетевшая к огню слишком близко, упала в их сети. Мне очень жаль, что все страдания на мою долю. Я хочу убить язву общества, а они собираются и выслеживают меня, чтобы опорочить доброе имя. Я уверена, что так нельзя поступать. Мне не везёт с рождения.

Я поняла эту истину жизни слишком поздно, когда, меня прибитую к дереву, отдирали с гвоздями, когда я не могла рыдать, и слезы текли бурыми потоками, а я немощно хваталась за все живое руками. Я поняла то, что в этом мире существует только семья. И ничего нет важнее семьи. Меня словно молнией осенило, пробило каждую клеточку моего тела; и ничего не могло быть иначе важного, чем семья, чем те люди, которые будут с тобой до последнего, до точки, до самого страшного суда ты будешь смотреть на них и находить себя.

Я плакала и скребла сырую землю, поражаясь этой страшной и одновременно пронзающей истине. Эдриан тоже плакал, не догадываясь, что я плачу не от боли, а от удара истины.

Яркий свет, как при рождении, освещает моё лицо, я жмурюсь, испытывая неимоверные страдания. Глаза в безумии не могут отвертеться от света, это необратимость, внутренний коллапс, я не могу пошевелить конечностями, меня сдавливает этим чувством. Где я? Я привязана? Что со мной сделали эти мерзавцы? Я не могу произнести ни слова, но это не сонный паралич, а кошмар наяву. И вдруг я пробуждаюсь. От сильного толчка, я падаю навзничь и что-то сотрясается и рвётся, и гремит, и зудит. И да: я чувствую боль. Мой крик, вырванный из самой глубины души, сотряс эти стены. Я услышала топот и ропот. Вдруг кто-то потащил меня опять наверх. Однако я ничего не могу различить белый свет и размытые мрачные тени.

– Деточка, деточка… – я понимаю, я различаю голос Эдриана.

Он о чём-то спрашивает Докери. Я понимаю, что Уильям и есть это белое пятно. Тот машет руками и что-то громко говорит.

– Я жива… – медленно шепчу я, чувствуя, что Эйди не понимает.

Потом провал. Опять полнейшая темнота. Я проплываю по пустыне разума, вспоминая все свои грехи, всю боль, которая так сильно сдавливала мои внутренности вдруг она потекла. Я парила над небом и видела множества лиц, знала их, их угнетала скорбь и коробило отчаяние. Одно из них так сильно напомнило мне одну женщину, что я решила остановиться. И имя её было «мама». Она отказывалась смотреть на меня, потому что вместо рук у меня выросли щупальца. Я махала ими как ластами и пыталась задеть за живое, но всё провалилось внутрь. У меня было второе пробуждение.

Докери стоял надо мной и медленно, но настойчиво повторял моё имя. Я ответила на его призыв пробудиться. Но опять не могла пошевелить ни руками, ни ногами.

– Не волнуйся: ты привязана, чтобы опять не свалиться, – его голос, как молот, обрушивался лавиной на мою голову.

– Как я?

– Вполне жива, Вивьен. Колото-резаные ранения в области… – я не понимала о чём он говорит, я просто отключилась. И смотрела в одну точку, а голос всё гудел и гудел…

– Хватит…я хочу крови.

– Я тебе давал кровь, – произнёс он твердым тоном.

– Ещё…не могу…

– Вивьен, надо терпеть. Если я тебе дам большую дозу крови, то, боюсь, что мои швы и вся работа испортится. Где у тебя болит?

– В бедре…как гвоздь. Ослабь жгут.

– Приму к сведению, – он что-то записал, – А ещё где?

– Рука…

Я опять провалилась в сон, попав на чёрный парад несбывшихся надежд и мечтаний. Сны были такими реальными и неотвратимыми, цветными и черно-белыми, что я пускалась в удивительно путешествие по долам своего разума и наступающего безумия. Я полностью доверяла Уильяму, я верила, что он знает, что делает. Но сознание моё ошибки, того что я попалась в руки карателями, не давало мне покоя.

С кем не бывает…Со мной этого не могло быть, я пренебрегла всеми правилами, чувствовала, что за мной следят, потому что я – то гремящее звено боя против них. Что подумает Монтгомэри? Я же приняла удар на себя, но меня, как я понимаю, спасли или меня просто отказались убивать. Мне сейчас было не до тяжелых измышлений о сущности бытия.

Я просто хотела залечить раны, как раненое животное, найти безопасный угол. В меня раньше стреляли, протыкали ножами, но я уклонялась, а сейчас все так и разорвало моё бедное тело, измученное и посиневшее.

Я просыпалась, принимала кровь и засыпала, я чувствовала подле себя Эдриана, Докери и по отдельности. Они говорили со мной так ласково, будто я имею цену. А что было то?

Из записей этого происшествия:

– Докери, неси её в машину, – закричал Эдриан, сняв свою куртку и положив на дочь, – Я должен убить этих мерзавцев.

Её втащили в лабораторную. Докери рукой всё смахнул со своего рабочего стола и уложил её на свою операционную. Он достал шланг с водой, и направил холодную струю на её тело, испачканное кровью и сажей.

– Ножницы! – закричал он Эдриану. С виду спокойный и безмятежный, сейчас он выглядел на пределе своих сил и возможностей.

– Можете, выйти!

– Я могу помочь … – растерянно произнёс Эдриан.

– Пожалуйста, выйдите. Она в полу сознании. Вы должны охранять дом!

Эдриан послушно вышел, Докери моментально ножницами разрезал на ней всю одежду и обмыл струей воды. Он отвернулся и подготовил все инструменты, какие только у него были. «Вспомни, чему тебя учили, – произнёс он себе вслух».

Всё же эту боль не просто так забыть. Я могла просыпаться и не впадать в беспамятство. Даже я прогнала Дэмиана, который хотел проверить, как я. А как же я? Лежу, укутанная столетними простынями на операционном столе, принимаю по часам дурную кровь, плачу и гневаюсь на злой рок. Я в порядке, но мне очень больно.

– Сколько я у тебя? Док?

Я теперь стала звать его коротко и просто «Док», созвучно с фамилией и подходит по роду занятий. Он принял это прозвище.

– Неделю, – спокойно ответил док, – и пять часов 30 минут. Раны ещё не зажили, потому ты лежишь завернутой в специальную жидкость. Я над ней работал ещё в университете.

– Так ты всегда хотел быть на стороне нас, вампиров.

– Я хотел облегчить несправедливость, – Докери отошел от меня.

– Можно встать?

– Нет, – сухо ответил он.

– Я буду жить у тебя эту неделю? Месяц?

Вивьен заплакала, и никто не мог ни увидеть, ни услышать её стоны. Гадкое чувство было накануне, перед смертью, я чувствовала её костями, а сейчас – пустота, выедающая все внутренности, как червь. Папа приносил мне плеер, книги, Докери существовал рядом в маленькой комнате, а я сидела, читала, чувствовала себя похороненной заживо. Меня пока не ругали и это хорошо хоть. Папа даже успел написать мне записку, что спрашивает, а не уехать нам на мою родину, остров Мэн. Я ответила, что пока не надо.

– Спасибо за всё, что ты сделал, – она произнесла Докери, когда он осторожно, скромно ощупывал швы на руке и бедре.

– Это моя обязанность помочь тебе, – произнёс он, – Мистер Киршнер про тебя рассказал. Что у вас здесь каратели иногда приезжают.

– Надо бороться за право быть свободным. Это наша территория.

– Они остались в живых.

Меня прожгла ненависть, сдавила все внутренности.

– Это ещё не конец, Док. Готовь бинты и жгуты, я чувствую это начало настоящей кампании против нас. Они причинили мне только физическую боль. Я же монстр, живущий среди живых. Я вольна только ненавидеть.

– Мне Эдриан говорил про твои порывы. Не правильно поступаешь.

Мы говорили с Докери обо всем, о чем только могут говорить отчаявшиеся вампиры. Я вспомнила про медицину, мы долго спорили о необходимости хирургического вмешательства для больного шизофренией. Докери ищет гуманных путей, и считает лоботомию варварским методом.

– Вы не похожи на простых американцев, в вас прослеживается…