– Напиши это в каком-нибудь блоге. Мне прямо интересно, сколько комментариев такой пост соберет. И сколько из них будет с пожеланием гореть в аду.

– А почему тогда никто Гоголю не желает гореть в аду? Я вообще-то не сам это все придумал, а из умной книжки взял. Которую, между прочим, дети в школе изучают. Вот смотри: есть у Тараса жена, дом, хозяйство, скотина какая-то. Дети из бурсы вернулись. Кстати, знаешь, зачем их учиться посылали? А низачем. Типа мода такая. А потом отучились и поскорее забыли, как страшный сон. Еще и поржал над ними папенька из-за одежек форменных. Так вот – все это у него есть. И два сына еще есть. На радостях выпил наш заглавный герой литра четыре горилки, и его осенило – а чего это мы тут без дела сидим, пойдем-ка лучше воевать. Потому что только порезав десяток-другой иноверцев можно стать реальным пацаном, тьфу, то есть добрым казаком. И как же потом тот же самый заглавный герой удивился, когда иноверцы не порезались смиренно, а – о ужас! – оказали сопротивление, да еще и довольно успешненько, разгромили казаков этих, сына казнили. А чего он ожидал? Олимпийскую медаль за второе место? Он вообще не предполагал такого исхода, что ли? И пошел мстить за сына, как будто и не он его к такому концу привел, как будто не по его указке эта война была развязана. Как становятся национальными героями те, у кого такой мусор в голове? Мне непонятно.

– Ты делаешь выводы о целой нации на основании фантазий двух совершенно посторонних людей. Ни один из них не был даже свидетелем событий, о которых писал.

– Вот и нет. Вывод я сделал уже после событий, которые там происходят сейчас. Да, аппроксимировал накопленные знания, а зачем они тогда нужны, если ими не пользоваться? Просто все сложилось в единую картину. СМИ, конечно, нам тоже те еще фантазии выдают, но ведь должны же быть в голове фильтры. Я никогда не пойму людей, которые среди полного здоровья, когда никто на них не нападает, сознательно развязывают войну.

– Ты говоришь как я года два-три назад.

– А сейчас ты думаешь по-другому?

– Нет, думаю я все то же. Только не говорю больше.

– Почему?

– Потому что я из-за этого всех друзей потерял. Тех, которые были… там.

– Ты пытался их переубедить?

– До этого почти никогда не доходило, они сливались раньше. Некоторые из одноклассников сразу меня удалили из друзей, как только узнали, что мы в Россию переехали. Кое-кто из них написал мне гадость напоследок. Остались самые адекватные, так мне тогда казалось. А потом всякие их друзья или даже родственники начали уходить "на войну", – Ян изобразил в воздухе кавычки, – и почему-то я оказался в этом виноват. В каждой строчке сквозил упрек, что вот ты трусливо сидишь в тепле и достатке там у себя в сытой России, а они гибнут за родину-за правду. И никого не волновало, что не я эту войну развязал, что не я их туда послал, что их вообще никто не послал, это – их собственный выбор. А я вообще против войны – завоевательной, освободительной, пофиг, мои кровожадные амбиции дальше личной мести не простираются, я не могу понять, как можно убивать не за реальные поступки, а за какую-то "идею". – Снова кавычки. – Но у них в головах что-то капитально сдвинулось. Это те же самые люди, которые пели "Полковник Васин приехал на фронт" или "Красная красная кровь", они ни слова не поняли из того, что пели! А теперь у них на войне – "братья"! – Кавычки – И никто не помнит, что до 2014-го они с этими братьями срать на одном поле бы не сели, ведь воевать-то ушли самые больные на голову, те, кого вообще никто всерьез не воспринимал до этого. Но теперь они – национальные герои, по типу твоего Тараса Бульбы. Я даже почти не спорил ни с кем, просто иногда мой здравый смысл не выдерживал, на очередной вопль "Оккупанты кругом!" я спрашивал – а кто и что конкретно у тебя лично оккупировал? И никто мне ни разу не ответил. Зато теперь из добавивших меня в ЧС можно составить город. Под названием Харьков. Блин… Влад, как так получилось, что я опять об этом говорю? Я, кажется уже зарекался…

– И что, неужели все… такие? Неужели ни одного не нашлось, кто думает по-другому?

– Не поймешь. Сейчас для тех, кто остался там, думать "по-другому" не только не модно, но и опасно. Есть несколько человек, у которых я остался в друзьях, но я не знаю – это потому, что они поленились кнопочку нажать, или действительно имеют смелость что-нибудь думать.

– Ну… а если предположить, что это на самом деле хорошо – что ты увидел их настоящее лицо? Ты ведь мог считать их своими друзьями, а потом… нож в спину…

– Предполагал. – Ян усмехнулся. – Более того, я теперь вообще о каждом человеке на всякий случай такое предполагаю, думаю – а каков он окажется, когда какая-нибудь жопа настанет? Вот сегодня он тебе улыбается, чаем поит, кота гладит, а завтра ему скажут, что у меня цвет волос не тот, и как он отреагирует? И я заранее боюсь теперь. Всех.

– Камень в мой огород?

– В твой тоже. На всякий случай. Но вообще… Когда мы уезжали, нас со всех сторон запугивали – типа мы там никому не нужны, мы будем люди второго сорта, что-то типа прислуги, улицы подметать или сортиры мыть… И я заранее готовился к сопротивлению, к отстаиванию своего достоинства. А оказалось, что здесь вообще никому нет дела до нашего происхождения, никто ни разу не поинтересовался моей политической позицией (которой, к слову, вообще не существует), родители совершенно спокойно работают в больнице, в школе у нас тоже никаких проблем не возникло. Единственный раз одна преподавательница в универе обратила внимание на мой харьковский акцент, и я просто офигел – как она догадалась, а она поржала и сказала, что у нее музыкальный слух, и она знакомые говоры на раз определяет. Я погуглил и узнал, что это, оказывается, та еще засада, Гурченко, когда стала актрисой, долго пыталась от этого акцента избавиться. Ну и что? Ни мой акцент, ни происхождение ни разу здесь мне проблем не создали. В отличие от… Там у меня акцент был правильный, но им пофиг… Все, Влад, давай закроем эту тему, я и так наговорил лишнего.

Мы действительно тему закрыли, это был наш единственный разговор о его прошлом. Но из этого разговора я понял, что он очень скучает, и почему-то все мои мысли в последующие дни были заняты только тем, чтобы эту его проблему… не решить, нет, я понимал, что это не в моих силах. Но хоть как-то облегчить то, что его так мучило, мне очень хотелось. Однажды у меня даже получилось что-то близкое к этому, правда, пришлось некоторое время выглядеть полным идиотом, но зато Ян ржал так, что я не очень-то и расстроился. Но случилось это много позже, уже после зимних каникул. А пока лучшее, что я мог сделать, – это не бередить его раны, он ведь и сам не горел желанием делиться со мной. Предательство близких – не та тема, о которой хочется рассуждать бесконечно.

– Уйди, животное!

Этим стоном начинался теперь каждый мой день. Допускались некоторые вариации – "отстань, сволочь", "отвали, скотина", "сгинь, каналья". А по воскресеньям такое, что и повторить совестно в будний день. Все потому, что соскучившийся за ночь Вонючка минут за пятнадцать до будильника запрыгивал на меня и начинал топтаться по моей расслабленной тушке, аккуратно ввинчивая в меня по четыре булавки с каждой лапы. Ян сказал, что это называется "молочный шаг", типа такими движениями котята молоко из сиськи добывают. Какое это все имеет отношение ко мне, я так и не понял, но так себе удовольствие, если честно. Прогнать его рука не поднималась, потому что вся эта экзекуция сопровождалась громким урчанием и потиранием морды обо все поверхности моего тела, до которых эта морда дотягивалась. И… ну… как ни крути, а это приятно, когда тебя так с утра любят. Наверное, примерно с таким же настроением от минета просыпаются всякие счастливчики, которым такое счастье обламывается. Однако это не отменяет того факта, что спать при этом хочется невыносимо, особенно если до этого полночи с каким-нибудь каталогом трахался. А если этот котоло́г еще и с ошибкой был заказчиком написан, то с утра я ощущал себя несчастным кото́логом, периодически подвывая от особо пронзительных булавок Вонючкиным взмуркиваниям.