– Ребята, а я сам вам звонить собирался, – сообщил Пашкин друг и любимый собутыльник. – Надо встретиться.
Договорились вечером у Пашки. Вася сказал, что купил Пашкиному коту подарок.
– Мышку? Шарики? – спросила я.
Вася купил гладильную доску. Женщины в морге, имеющие котов, объяснили ему, что гладильная доска – важный атрибут в жизни кота. Я рассмеялась. Мои оба любят полежать на гладильной доске, но на теплой – после того, как я закончу гладить.
– Паша, у тебя утюг вообще есть? – спросила я, зная, что Пашка носит только ту одежду, которую не нужно гладить.
Оказалось, что утюг у Пашки есть, но не современный, а чугунный, оставшийся от бабушки. Осенью Пашка квасит капусту (закуска – святое), тоже по бабушкиному рецепту, и, как и бабушка, использует утюг в, так сказать, целях производства желаемого продукта.
Но до встречи дома у Пашки нам еще требовалось заехать в холдинг.
Перед дверью ждала Фомичиха, правда, без Петеньки.
– Юля, я к вам, – сразу же метнулась она ко мне.
– Нам нужно сдать материал и готовить программу к эфиру.
– Я посижу в уголочке.
Я поняла, что мне от нее не отделаться, пока не выслушаю. И, признаться, ее было жалко.
Она на самом деле сидела тихо, с вопросами и комментариями не лезла, наблюдала за нашей работой с большим интересом. Наконец я смогла с ней поговорить.
– Юля, как нам с Петенькой попасть на похороны к Леше? – спросила Фомичиха.
– Вообще-то похороны закрытым мероприятием не являются. И похороны Сыроварова ими точно не будут. В Интернете уже висит программа. Все желающие могут прийти попрощаться. Я читала в ленте новостей, что поклонницы из других городов едут. Пиар-менеджер Наташа объявила, что доступ к телу для прощания будет круглосуточным, чтобы все могли принести цветы любимому актеру. Для народного прощания на сорок восемь часов снят небольшой и не самый известный спортивно-концертный комплекс, потом будет отпевание, в церковь, конечно, все желающие не поместятся, но процедура будет транслироваться через громкоговорители. Потом непосредственно захоронение. От церкви к месту захоронения все пойдут пешком. Гроб на плечах понесут коллеги по цеху. Наташа специально так договаривалась, чтобы не было лишнего переезда. И тот СКК в пешей досягаемости от церкви и кладбища.
– Петя хочет нести гроб, – сообщила мне Фомичиха. – И мы оба хотим быть рядом. Не прийти одними из тысяч, а как родственники…
– Вы хотите сидеть в зале рядом с гробом?
– Не обязательно. Мы хотим в церкви стоять рядом, когда его отпевать будут, а потом на кладбище у могилы. На местах для родственников.
– Вы спрашивали у…
– Спрашивала, – перебила Фомичиха. – Наташа сказала, что теперь, после выступления Алексы перед журналистами, ей придется делать «перегруппировку», это она так выразилась. То есть с одной стороны Алекса будет стоять с этим своим хахалем из депутатов, а с другой Вероника Алексеевна и Кристина.
– А Степанида? – спросила я.
– Степанида заявила, что в этом балагане участвовать не собирается. Скажите Наташе, что я помогу справиться с Алексой, если потребуется.
Я считала, что справиться поможет возлюбленный Алины, и после встречи с его кулаком Алекса вполне может лишиться и второй части лица. Или они не придут?
– Вы думаете, что Алекса может устроить драку в церкви или на кладбище у гроба?
– Не знаю, – ответила Фомичиха. – Мне все равно. Пусть дерутся с Вероникой. Мы просто с Петенькой хотим прийти попрощаться с Лешей. Не как поклонники, а как члены семьи. Он к нам хорошо относился. Он умер и… Все изменилось. Все на Леше держалось. Я молюсь за него каждый день. Юля, сделайте что-нибудь.
«Им нужно, чтобы их засняли в ряду членов семьи?»
– Хорошо, я поговорю с Наташей.
– И Кристиной. Я думаю, что все дело в Кристине. Эта она не хочет нас пускать. Юля, что мне вообще делать?
– В смысле? – не поняла я.
– Ну, я же целый день занята была. Вы знаете, сколько времени отнимает огород? И ведь без меня там все пропадет. Столько усилий…
Фомичиха разрыдалась. А она ведь на самом деле лишилась занятия, без которого не мыслит своей жизни. Насколько я понимала, огородом она занималась всегда, с раннего детства. И ей это нравилось! А ее дети огород ненавидят.
– Вы не думали уехать домой? – спросила я.
– Да я бы уехала, но Петенька… Я не могу его оставить, пока он не пристроится.
– Вы сейчас делаете ремонт в квартире Ирины Геннадьевны?
– Петя нанял женщину, которая все сделает. Мы там живем, жить можно, и она тоже. Она весь день работает. Петя тоже работает. Клиентов ищет, встречается с ними. Петя у меня молодец. Моя надежда и опора.
«Петя достаточно зарабатывает своими инсталляциями, чтобы оплатить ремонт? Работу и материалы? Это в дополнение к питанию и прочим ежедневным расходам?»
– Петя мне и сказал, чтобы я к вам ехала, – продолжала Фомичиха. – Ему совсем некогда. Вы сами будете снимать похороны Леши?
– Только на кладбище. И мы с Пашей не собираемся подходить к могиле. Немного в стороне будем стоять. Так сказать, общий план.
«В надежде, что родственники что-нибудь устроят», – добавила я про себя. Да и друзья из правоохранительной системы просили поприсутствовать.
Я прямо при Фомичихе позвонила Кристине и попросила пустить мать и брата к гробу. Кристина была в прекрасном настроении – только что купила роскошное платье, вероятно, поэтому легко согласилась и сказала мне, чтобы утрясла этот момент с Наташей. Я утрясла. Наташа, как я поняла, уже всех «перегруппировала» и вполне можно было «вставить» Фомичиху с Петенькой – на прощании в спортивно-концертном комплексе, в церкви и на кладбище. Только нести гроб у Петеньки не получится – все места заняты.
– Вы довольны? – посмотрела я на Фомичиху.
– Спасибо, Юля. Но у меня жизнь лишилась смысла!
– У вас есть сын, – напомнила я.
«Надежда и опора», – добавила про себя.
Фомичиха опять разрыдалась. А я подумала о том, что она сейчас напоминает вышедших на пенсию людей, вдруг лишившихся привычного уклада. Потом я вспомнила одну знакомую, которая нашла для себя новый смысл жизни. Муж и сын умерли. Есть племянница с двумя сыновьями, с которыми Марина Петровна почти не общается, считая их старыми душой. А Марина Петровна пускает всю энергию на «борьбу за правое дело», как она это называет.
Живет она в старой части Петербурга, в доме, где родилась до войны и прожила всю блокаду, только теперь в отдельной двухкомнатной квартире. В девяностые годы они с соседями поставили стену (как, впрочем, сделали и в других квартирах, и не только в ее доме, но и во многих зданиях в старой части Петербурга). У нее второй этаж (дом четырехэтажный), на первом этаже на протяжении всей истории дома располагались магазины. В новые времена прямо под Мариной Петровной много лет работал салон связи, и никаких проблем с ним не возникало, а потом площадь то ли арендовал, то ли выкупил один сетевой продуктовый магазин. И владельцы этого магазина отключили отопление в спальне Марины Петровны, потому что именно там поставили свои холодильники. Вначале Марина Петровна хотела решить вопрос по-хорошему. Но ей ответили: вы живете одна, у вас две комнаты, вы можете переехать во вторую. Она решила, что такую наглость прощать нельзя. Да, в блокаду она жила с матерью и братом как раз в этой комнате. Спали на одной кровати, чтобы теплее было. И буржуйка была только одна. Но сейчас не блокада и буржуйки давно нет. Она не знакома с соседями на третьем и четвертом этажах (и там большие неразделенные квартиры) и вообще ее волновала своя жизнь, своя квартира, своя спальня. Марина Петровна пошла по инстанциям, даже оказалась на приеме у губернатора (вернее, кого-то из помощников). Я узнала про нее, когда моя подруга, проживающая неподалеку, прислала мне видео – Марина Петровна надела все свои ордена и медали и встала в одиночный пикет перед входом в магазин, четко изложив на плакате свои требования. Руководство магазина вызвало полицию. Но в полиции Марина Петровна уже была, и дело ее было правое. Да и возраст – за восемьдесят. Полиция приехала и уехала. А местные граждане стали магазин бойкотировать, благо он не единственный в районе.
