А Карри вот уже четыре месяца находился в тюрьме.

Его преследовал жар.

Жар растекался под кожей, скользил по венам, пульсировал, точно вместо крови его накачали раскаленной лавой. Возбуждение находило волнами, снова и снова, и чтобы утолить этот голод, он должен был трахнуть ее – здесь и сейчас.

Она лежала перед ним на влажной простыни, совершенно обнаженная, бесстыдно расставив бедра и скользя между ними тонкими пальцами.

– Что ты делаешь? – спрашивал он хрипло, не в силах оторваться от завораживающего зрелища, чувствуя, как набухает член, как пересыхает во рту и как безумное сердце колотится где-то под горлом.

– Трахни меня, – просила она в ответ таким же хриплым голосом, выгибалась дугой, и ее соски были твердыми и острыми, а глаза смотрели нагло и призывно.

И он ее трахал – просто потому что не мог иначе.

Перехватывал ее руки, вытягивая их над головой, прижимал ее тонкое тело к матрасу, целовал ее губы почти ожесточенно.

Она обхватывала его талию бедрами, извивалась под ним, прижималась крепче, терлась животом о его член.

Он рычал, направляя член внутрь ее тела, вбивая до самого упора, грубо и быстро, точно от этого зависела его жизнь, и трахал, трахал, трахал ее до умопомрачения… Пот застилал глаза, волосы падали на лоб, влажные животы прилипали друг к другу, ее соски терлись о его грудь, а его губы лихорадочно шарили по ее шее.

Они взрывались одновременно – она запрокидывала голову, содрогаясь в конвульсиях, и стонала громко и надрывно, а он в последний раз вдалбливал в нее член, чувствуя, как в ее лоно ударяет теплая струя спермы.

– Я хочу сына, – говорил он ей.

– Договорились, – она кивала.

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

Карри открыл глаза.

В камере было сумрачно, и только тусклый свет из общего коридора просачивался сквозь решетку, ложась на холодный пол бледно-оранжевыми полосками.

Он невольно опустил глаза вниз. Штаны были мокрыми. Он кончил.

Этот сон снился ему снова и снова. Они с Кристен занимались любовью – несмотря на то, как откровенно и жестко это выглядело, он не смел назвать это трахом. Это была ночь любви. Ночь, когда они зачали сына.

Вот только в реальности все было не так уж радужно. Он был в тюрьме. И должен был остаться здесь примерно на пятнадцать лет.

Рожа Косого, красная, перекошенная и самодовольная, так и стояла у него перед глазами.

– Теперь пытаешься снова построить свое счастье, Карри? Ну что же, удачи. Давай, стреляй! Что же ты медлишь? Я не люблю ждать. Стреляй.

Карри нажал на курок.

Пуля просвистела в воздухе за одну сотую секунды – и вот Косой уже запрокидывает голову, встречаясь с ее ударной силой. Пуля входит в черепную кость и застревает где-то внутри его головы. В глазах Косого на одну секунду отображается недоумение, а потом глаза гаснут – навсегда. Радужка и зрачки мутнеют. Он свешивает голову на грудь, безвольным мешком повисая в руках своих товарищей.

На несколько секунд воцаряется молчание. Карри опускает пистолет. Сердце у него колотится так, словно вот-вот вывалится наружу через горло.

Что же он натворил? Он был уверен, что разум возобладает над эмоциями. Почему же он сорвался?

Косой назвал его маленьким мальчиком.

Сказал, что его не понимает отец.

Что его мать – алкоголичка.

Что Элисон была опасной шавкой, и потому ее застрелили.

Посмеялся над его отношениями с Кристен.

Это было слишком. Слишком… правдиво. И слишком больно.

Ему достаточно было одной секунды, чтобы в голове щелкнул какой-то переключатель, и эмоции взяли верх. Нажать на курок было так легко. Сосчитать до одного: раз! – и Косой мертв.

Во всем были свои плюсы.

Во всяком случае, он был почти уверен, что «Гиены» не тронут Кристен. На то было две причины. Во-первых, то, что он сидел за решеткой, автоматически отменяло месть за Косого. Да, Карри убил его, но кара уже настигла его. Именно ради безопасности Кристен он не стал сбегать с места преступления, послушно дождался копов, дал надеть на себя наручники и сел в полицейский автомобиль. Он сдался. «Гиены» были довольны. Во-вторых, Кристен была беременна. Теперь, когда это все знали, это практически делало ее неприкосновенной. Даже суровые байкерские законы чтили беременных женщин и матерей с маленькими детьми. Какое-то время он мог не беспокоиться за безопасность любимой женщины.

Но он, конечно, все равно беспокоился.

Он знал, что Кристен более или менее в порядке. Она жила у родителей, училась, с малышом все было хорошо. В клубе, конечно, ни отец, ни Лиам ее видеть больше не желали, и только Лэсси по-прежнему общалась и присматривала за ней.

– Зачем ты это сделал? – спросила сестра, когда им позволили встретиться. – Ты хоть понимаешь, под какой удар поставил Кристен?

– Это были эмоции. Я не сдержался.

– Ты не сдержался и убил человека? – поморщилась Лэсси.

– Этот человек сказал много дерьма о моей семье и о женщинах, которых я люблю, о Элисон и Кристен. Этот человек убил Эрика Ланберга. Он избил Кристен. Он заслужил свою пулю.

– Но ты не заслужил сидеть здесь, Карри, – девушка вздохнула. – Сколько тебе грозит?

– От десяти до пятнадцати лет.

Лэсси потерла лоб:

– Отец очень недоволен.

– Когда он бывает доволен? – фыркнул Карри.

– Но он наймет для тебя хорошего адвоката.

– Разумеется.

– Я передам ему, что ты говоришь «спасибо».

С Кристен они еще не виделись. Пока против нее было открыто дело, им нельзя было общаться. Теперь, когда обвинения сняли, он ждал ее со дня на день. И искренне надеялся, что им позволят говорить не через стекло, а сидя за одним столом. Он хотел обнять ее хотя бы на пять секунд. Хотел положить ладонь на ее растущий живот. Хотел сказать, что любит ее. Хотел попросить прощения.

При мысли о Кристен у него на глазах выступают слезы. Как же он вляпался. Как же они вляпались.

Он скучает по ней больше всего на свете.

Оранжевый свет стал ярче, раздался гудок, возвещающий о начале нового дня, и железная решетка с грохотом отъехала в сторону. Пора вставать.

Он снова опустил глаза вниз. Штаны высохли. Осталось едва заметное пятно. Он спустил ноги вниз и спрыгнул со своей второй полки.

– Подъем! Перекличка! – охранник с равнодушным лицом вел электрической дубинкой по прутьям камер.

Карри послушно вышел из своей камеры. Следом вышли его соседи – Сонни, Артан и Джимми. Из других камер тоже выходили заключенные. Все они становились в одну линию, готовые откликнуться, как только назовут их фамилию. Коридор заполнился темно-зелеными робами и сонными голосами.

– Абрахамс!

– Здесь!

– Аллен!

– Здесь!

– Андервуд!

– Здесь!

Когда надзиратель дошел до фамилии Карри, прошло уже минут пять. До конца списка – все пятнадцать.

– Теперь умывание и завтрак! Не задерживаемся!

И Карри послушно отправился к умывальникам.

Собрание, конечно, было неофициальным. На официальное собрание клуба никто бы не допустил ни женщину, ни посторонних людей, не относящихся к членам «Ночных демонов». И все-таки Лэсси была здесь, а напротив нее сидел Джон Монтгомери – первоклассный адвокат, отлично известный в байкерских и криминальных кругах. «Демоны» обращались к нему не впервые – Монтгомери давно зарекомендовал себя в делах самой разной сложности. Он был профессионалом своего дела и просто тактичным человеком, который лез только туда, куда было позволено, и знал слово «нельзя». Брэдли Джонсон это ценил.

– Итак, Карри Джонсон застрелил некого Родриго Лоуренса по прозвищу Косой, – Монтгомери набросал что-то карандашом в своем блокноте. – Давайте поговорим о мотивах. Ведь Карри сознался. Он сразу сказал полиции: да, я его убил. Вопрос – зачем?