– Слышь, Жор, а можешь немецкую финку мне смастырить, а?

– Во-первых, я тебе не Жора, а Георг, у меня в роду князья были, а во-вторых, тебе что, на виселицу невтерпёж – куда ты с немецким ножом, на рыбалку ходить будешь? Больше не спрашивай за это. А вот про ранцы еще подумаю, может быть, у кого и остались, но менять буду только на первак.

– Ладно не обижайся, просто у нас кто Георгий, то он же Жорка или Юрка. Но князь с тебя, честно скажу, прямо никакой! Чего только ботинки твои разбитые стоят! – Гришка громко засмеялся. – Видать вас, князьёв, хреново снабжают!

Георг хоть и был врагом, но не вредным. Он спокойно относился к насмешкам русского пацана и даже разрешал тому над собой подтрунивать. Вот и сейчас шутливо потрепав парнишку за ухо, прикурив от новой зажигалки, он продолжил путь по разномастному и кричащему городскому рынку.

При отступлении Советской армии к Дону в городке осталось много раненых красноармейцев. Румыны их не трогали, но в течение дня те не имели права появляться на улице. В случае неповиновения за дело принимались немцы. И тогда расправа часто была безжалостной. Поэтому раненых местные жители называли подпольщиками – потому что они жили под полом в подвалах, а ночью выходили на свежий воздух. Тот, кто мог что-то мастерить, с этого жил. Кто мог работать, тех использовали на работах, но держали уже отдельно от остальных, тяжелораненых не было, они не выжили.

Лешку ранили в ногу в боях под рекой Миус. Спешно отступавшие к Дону советские части оставляли своих раненых в населенных пунктах, которые проходили. Вот и Лёхе пришлось остаться в шахтёрском городке. Поначалу было страшно. Комиссаров, цыган и евреев нещадно расстреливали. Но потом стало как-то поспокойней. После тех драматических событий прошло уже какое-то время, но нога давала о себе знать, болела. Он не ходил на работы, зато умело ремонтировал разную хозяйскую утварь.

Лёхе в ту пору стукнуло чуть больше двадцати, он как раз из тех, кто в августе 1941-го в составе 395-й стрелковой дивизии принял воинскую присягу в парке имени Горького города Ворошиловограда. Он этим обстоятельством чрезвычайно гордился. Для местных мальчишек Лёха был чем-то вроде точки притяжения. Он умело рассказывал смешные байки, особенно удачно у него выходили истории про героев гражданской войны. Когда он заводил очередной рассказ о легендарных временах, то понижал голос и говорил тихо.

Нужно было знать мальчишек, воспитанных на примерах массового героизма советского народа. Все они только и мечтали стать чапаевыми, буденными, полярниками, ну и конечно же летчиками. Когда Лешка говорил, ребята его слушали, раскрыв рты от изумления. А как же иначе – Лешка комсомолец, но об этом никто не должен знать, это секрет, и если немцы прознают, его обязательно расстреляют наравне с комиссарами.

О том, что Лешка мечтает пробраться к своим, знали только трое: Гриня, Васёк и Толик, только с ними Лешка позволял себе секретничать.

Лето стояло в самом разгаре, было тепло, а на дворе была ночь. Во дворе рабочего барака под звездным небом, внимая каждому слову их кумира-комсомольца, расположилась тройка друзей. Гриша доложил, что с ранцами дело швах, румыны их уже давно попропивали, хотя Георг и обещал, но навряд ли. После этих слов все, кто был рядом, с досадой выдохнули и тут же напрочь забыли и про ранцы, и про румына.

– Смотрю я на вас, – издалека начал Лёха. Он с нескрываемой хитрецой посматривал на мальчишек, рассевшихся рядом с ним, а его самокрутка периодически выдавала порцию приятного дыма. – И не могу понять одного: вы здоровые хлопцы, Гайдар в ваши годы уже эскадроном командовал, а вы сидите и не чешетесь. Вы что, вашу дивизию ждете, когда вас в Германию угонят?

– Та не, мы не собираемся, но вот бабка сказывала, что в Краснодоне уже собирают списки для отправки туда. Говорят, что у немчуры сладко будет, жратвы вволю, даже учиться посылать будут, – последние Васины слова прозвучали неуверенно. Видно, бабке он верил, но в присутствии своих говорить про это не следовало бы.

– Не, Васька, то брехня немецкая, туда народ везут вкалывать на Гитлера как рабочую скотину. Счастьем там и не пахнет. А слыхали что-нибудь про партизан? – понизив голос до шепота, продолжил Лёха: – Нет? А я бы к ним подался. Правда, нога чертова, чую, что нескоро заживет.

– Дык где ж им тут взяться, – на манер донских казаков резонно заметил Гриня, – тут же одни степи, где им прятаться? Лесов-то нет.

– Та не про тутешних я говорю, а про тех, кто в черниговских лесах фрицев бьет. Слыхали?

– Да ладно тебе… чё мотню тянешь, как резинку? Если знаешь чего, выкладывай, – сказав это, Гриня поближе пододвинулся к нему.

– Это когда мы еще возле Миуса были, – негромко начал Леха, – нам политрук газету читал, и было в ней написано следующее, что, мол, несмотря на отступление советских войск, там, в черниговских лесах, сформированы партизанские отряды. А другие сведущие люди сказывали, что берут туда всех желающих, особенно солдат, отставших от своих по ранению, к примеру, таких как я. Вот и вас, бычков, туда непременно бы взяли, а вы тут задницы просиживаете без всякой пользы для нашего многострадального народа. Или в победу не верите?

– Да ты чё, Лёха! – перебивая один другого, зашипели пацаны. – Ты только скажи, как туда добраться? Поди, далеко?

– Проще простого – станция Должанская рядом, все фрицевские поезда идут на запад, везут наше добро, вот и прыгайте, через пару-трое суток будете на месте. А там в лесу найти партизан не так уж и сложно, если что, у местных спросите, они подскажут.

Если бы Гриша тогда знал, что этот разговор полностью и совершенно трагично развернет его судьбу, он наверняка бы подальше держался от Лёхи… но судьба, она всегда берет свое и чаще всего – за самые больные места.

Приняли решение быстро, правда, Толян не то чтобы не хотел пробираться к партизанам, а как-то без особой искры в глазах соглашался на это далекое и очень опасное путешествие. Чувствовал, что это не детские забавы, да и с немцами шутить нельзя. Но, с другой стороны, чего бояться, мы пацаны, какой с нас спрос, если немцы с поезда снимут, скажем, что в Германию шуруем, глядишь, пинками только и отделаемся. Примерно так думали ребята, собираясь в дальний путь.

Домашним ничего не сказали, до станции добрались быстро.

На запад поезда шли беспрерывно. Станция Должанская хоть уже и не была прифронтовой – фронт продвинулся далеко к Дону, – но от этого её значение не уменьшилось, скорее она стала еще важнее. Практически все эшелоны формировались здесь.

Очень много гражданских с мешками, сумками, детьми тоже куда-то ехали и пытались оседлать вагоны. Немцы к этому вопросу подходили организованно, позволяя в прицепленных к основному эшелону товарняках ехать и гражданским.

Друзья устроились в одной из теплушек. Интересная штука получается: никто их по пути следования особо и не тревожил. В Дебальцево пересели на другой эшелон, к которому так же были прицеплены вагоны для гражданских. Этот поезд двигался прямиком в Киев. Вначале поездка приносила сплошное удовольствие, ребята с любопытством рассматривали пробегающие мимо них застывшие картины войны. То и дело на глаза попадались разрушенные здания, остатки сгоревшей военной техники, много раненых немецких солдат.

Однажды на одном из полустанков они увидели пленных красноармейцев, целую колонну. Люди измученные, кто в чем, стояли вдоль дороги, старший немец через переводчика им что-то говорил.

На Гришу эта колонна произвела гнетущее впечатление. Он увидел людей с потухшими глазами, голодных и больных. Гриша приметил, как две женщины подошли к стоявшим пленным и быстро-быстро вручили им узелки с едой. Что было дальше, он уже не узнал – поезд тронулся, слышались крики охранников да лай немецких овчарок.