Они, отойдя метров на пятнадцать, услышали за спиной короткую автоматную очередь. Гриша невольно обернулся – на пригорке стоял бородач, держа дулом вверх автомат. Стоял молча и просто смотрел вслед уходящим пацанам, которым он, урка и авторитет без будущего, спас жизни. Неизвестно, как сложится судьба у мальцов, может, проживут еще пару дней, а может, повезёт и прибьются к нормальным людям, это не важно. Важно то, что на душе у него теперь легко и радостно. Важно, что не дал свершиться тому, отчего проклинал бы себя всю свою не очень фартовую жизнь.

Ребятам повезло – в селе их приняла сердобольная бабка, приютив на несколько дней, дав возможность отлежаться и прийти в себя, благо немцев в селе не было. У этой на вид очень старой женщины двое сыновей еще в 1941-м погибли на фронте, на мужа получила похоронку в начале 1942-го. На самом деле доброй женщине не было и пятидесяти, но жизнь её так истрепала, что выглядела она настоящей старухой.

– Оставаться вам тут, соколики, нельзя, нужно куда-то прибиваться.

Ребята, сидя за столом, жевали вареную картошку, а баба Галя наливала им в чашки квас. Картошка была вкусной, особенно если перед этим макнёшь ее в соль, а потом закусишь луком с грядки да хлебом черным. Молодые организмы с готовностью поглощали всё, что предлагала приветливая хозяйка, силы прибывали, мысли становились яснее. Женщина права, не до конца ж войны тут отсиживаться, но к кому прибиваться?

– Баб Галь, если можно, мы еще пару деньков у вас погостим, а потом и выдвинемся. – Гриша сказал эти слова, а сам подумал, что и понятия не имеет, куда они выдвинутся через два дня.

– Добре, гостите, только недолго, а то Маруська уже косится и всё норовит в хату заглянуть. Так что вы уж поосторожнее – на улицу ни ногой.

Вечером Гриша и Вася обдумывали дальнейший план действий. От пережитого и увиденного, а главное, от постигшего их разочарования, искать партизан пропало всякое желание. Но нужно отдать мальцам должное, они по-прежнему хотели попасть на фронт. Только теперь решили двигаться не на запад, а на восток – фронт там. Возвращаться домой нельзя – засмеют и не поймут, а вот рвануть в сторону Сталинграда – это да, это как раз то, что нужно. Опыт есть, с немецкими эшелонами они уже имели дело, главное – запастись продуктами. Казалось, всё решено и ничто не отвратит пылкие сердца от страстного желания сражаться за Родину.

Но что-то ныло в груди, что-то говорило: бросьте эту затею, езжайте домой к мамкам, вас там ждут, вы и так натерпелись, куда ж еще больше?

– Гриш, а ты видел, как Толяна подстрелили?

– Видел и никогда не забуду. Полицаи когда-нибудь ответят за это. – Гриша говорил искренне, но смерть друга, история с ложными партизанами, где их до полусмерти избили, а потом и вовсе чуть не расстреляли, – это давило и вселяло тревогу.

– Может, ну его всё к черту? Айда домой! Хватит, навоевались. Ты как, Гриш? Ты только не подумай, я готов на фронт, но вот как представлю, что будет с нами, если опять попадем в лапы немцам. – Вася смотрел на Гришу, а тот не знал, что ответить. Оно и вправду, как-то уж больно всё выходит не так, как планировалось. Да и риск, понятное дело, велик – оба могут так же, как и Толик, сгинуть где-то по дороге.

– Бес его знает, как лучше. А как приедем домой, а мы уже в списках на отправку в Германию? Тогда что? – в воздухе повисло молчание, через мгновение Гриша продолжил: – Давай сначала выберемся отсюда, а дальше дорога длинная, будет время поговорить, там и порешаем, что делать.

Не дожидаясь окончания двухдневного срока, ребята собрали свои нехитрые пожитки, уложили продукты, которыми снабдила приютившая их женщина, и наутро вышли в дорогу. Документов не было, они остались у немцев в Крюковке, это осложняло путешествие, но подростки, как правило, не интересовали патрули и полицейских, главное – откровенно не маячить на глазах.

Через два дня Вася и Гриша добрались до Харькова, удалось даже разжиться продуктами. Один предприимчивый и общительный дядька подрядил их на разгрузку картошки, даже выдал две бумажки с их фамилиями, на которых стояли немецкие печати. Мальчишки их показывали охраннику при въезде на базу. Кроме картошки, за отдельную плату они еще и на самом складе навели порядок. Теперь у них всё наладилось: вещмешки, забитые жратвой, да эти две бумажки, которые при случае можно предъявить. Откуда пацанам знать, что эти бумажки – всего лишь разовые пропуска на овощную базу.

Теперь с выбором направления поездов сложностей не было вовсе. Все эшелоны прямёхонько шли на фронт, т. е. к Сталинграду. Единственная незадача – в основном это эшелоны с войсками и техникой, на таких не покатаешься. Значит, нужно искать что-то более подходящее.

– Глянь-ка, – Вася толкнул товарища в бок, тот поморщился, – видишь, стоят платформы с трубами, диаметр под метр будет, а может, и больше?

– Интересно, куда немчура их везёт?

– Не важно, главное, что в сторону фронта. Я вот что подумал: платформы уже прицеплены к поезду, тот на парах, значит, скоро будет отчаливать. Трубы не танки, охраны вообще нет, только иногда обходчик там лазит. Заберёмся в них и вперёд без остановок! Как тебе?

Устроились в трубе удобно. Ночи были холодные, баба Галя прониклась к ним жалостью и одарила каждого телогрейкой, – теперь забота женщины пришлась как нельзя кстати. На полном ходу нутро трубы превращалось в сплошной сквозняк, поэтому телогрейками закрывали конец трубы и ехать было можно, хоть и совсем не комфортно. Но на каждой станции телогрейки обязательно снимали и засовывали вовнутрь, чтоб обходчик или охрана станции не видела.

Ребята, выполняя эту несложную операцию, могли не волноваться за собственную безопасность.

Труба и вправду была широкой, поэтому мальчишки расположились голова к голове – в случае необходимости без труда можно обползти рядом лежащего, крайний отвечал за маскировку. Вот уже и Донецкая область – всё чаще на станциях слышен лай собак, а значит, путники становятся всё ближе и ближе к фронту.

Невероятно громкий стук о трубу разбудил мальчишек, кто-то неистово молотил чем-то металлическим по трубе:

– Эй, безбилетники, на выход, пока не пальнули в середину!

Оцепенение, страх, досада. Твою ж мать, проспали станцию и не сняли телогрейки с трубы! Так и было. Рабочий, обходивший платформы, постукивая молотком по колёсным парам, увидел торчащие из трубы тряпки, сначала подумал, что ветром задуло. Потом решил, что уж лучше быть от греха подальше и пригласил охрану – оказалось, что два пацанёнка таким вот замысловатым способом пытаются проследовать до линии фронта.

Собаки, оскалившись, ненавидящими глазами смотрели на нарушителей порядка и были готовы в любую секунду в них вцепиться. Узнав наспех выдуманную историю о том, что они возвращаются из Харькова, где пытались подзаработать, немец громко рассмеялся и сказал, что им хорошие работники нужны. После чего Гриша и Вася вскоре оказались в вагоне для скота, который следовал в Германию. Он был забит такими же, как и они, с той лишь разницей, что те добровольно изъявили желание ехать туда, а они ехать совсем не хотели.

Мысль, что их сняли в Дебальцево, особенно не давала покоя, ведь от этой станции до Свердловска всего километров сто. Получается, что завернули их прямо у домашнего крыльца. От обиды хотелось кричать. Вася, насупившись, сидел в углу вагона, сейчас он ненавидел всех: немцев, Гришу, себя и глупое решение идти искать партизан.

Жизнь снова безжалостно кидала их в водоворот трагических событий. О том, что будет дальше, страшно было даже подумать.

Концентрационные лагеря Третьего рейха существовали до начала и во время Второй мировой войны на подконтрольной Германии территории. Множество узников этих лагерей было убито, погибло от жестоких издевательств, болезней, плохих условий содержания, истощения, тяжёлого физического труда и бесчеловечных медицинских опытов.

В связи с аншлюсом Австрии, а также в связи с тем, что после Хрустальной ночи в концлагеря заключили около 35 000 евреев, к 1938 г. общее число заключённых увеличилось до 60 000. Однако до начала Второй мировой войны евреи, если им удавалось получить эмиграционные документы, могли добиться освобождения. Это привело в 1939 г. к значительному уменьшению числа евреев, заключённых в концлагерях. Накануне войны общая численность узников концентрационных лагерей составляла 25 000 человек.