Я выпрямился и сказал:

– Беги, Форрест, беги!

Он орал. Встать не мог. Даже перевернуться на спину не мог – просто лежал мордой на грязном асфальте и вопил.

Я присел сбоку от него на корточки и заговорил:

– Знаешь, мне плевать что ты там знал или не знал. Мне плевать раскаиваешься ты или нет. Наверняка раскаиваешься. Наверняка ты ничего такого не хотел. Плевать. Перед тем, как я отрежу тебе яйца, ты должен знать. Раскаяние ничего не значит! Потому что оно ничего не может изменить. Я отрежу тебе яйца, а потом буду очень раскаиваться. Но новые яйца у тебя не вырастут.

Он заорал еще громче. От боли, от страха… Нет, не просто страха – от дикого ужаса, который испытывает обычный трусливый взрослый, обнаружив в тринадцатилетнем мальчишке монстра.

Из школы уже бежали к нам другие взрослые и охранники. Мне было плевать. Я готов был порезать и их. Но они сперва побоялись сунуться. А я все медлил… Но потом все-таки решился. Резать ему яйца было противно – я просто ухватил его за волосы и забрал голову так, как задирают баранам на бойне. И тут же ощутил мощный удар по голове.

Но перед тем как отключиться, я успел вдруг понять, что вселенная мне улыбнулась. И это была самая страшная улыбка, которую можно себе представить. Сатанинская улыбка.

«Даже путешествие в ад начинается с маленького шага».

Лао-Цзы в соавторстве с Крисом Риа

О чем я думал, как видел свое будущее и последствия? Смешной вопрос. Кто мыслит подобными категориями в тринадцать лет? В неясной перспективе, рисующейся в мозге подростка, фантазии из комиксов перемежаются с непроглядным мраком от малейших местечковых неудач, кажущихся концом света. Где-то так. Своим поступком – и не поступком даже, а манерой исполнения – я похерил всю науку Виктора. Со временем, разумеется, мне даже стало льстить, что меня обучал выживанию серийный убийца. Наверное, потому что в глубине души я никогда не верил в то, что Виктор им был. Но если разобраться… Я мог подкараулить этого преподавателя в тихом месте, мог подсыпать ему что-нибудь в кофе, чтобы он, перед тем как подохнуть, корчился от боли… Поганые мыслишки, наверное. Но они посещали меня. После. А тогда… Мне было просто плевать. И я был даже благодарен охраннику, вырубившему меня ударом дубинки по башке (но если разобраться, зачем вообще школьным охранникам дубинки?). И ненавидел его за то, что он меня не убил. И даже не покалечил. Просто выключил.

На самом деле, после этого моя судьба могла сложиться по всякому. И вероятнее всего, меня должны были упечь в психушку. Где мне, я думаю, было бы самое место. Нет, не потому что я и впрямь чувствую вину за свои поступки и жажду какого-то там искупления (подобные мысли – не более чем замаскированная трусость импотента) – просто вполне логично для общества изолировать и пытаться исправить (вылечить) тех, кто не вписывается в рамки этого самого общества, его стандартов мышления и поведения. Даже если лечение подразумевает полное разрушение личности. А я, вдобавок ко всему, оказался опасен. Но общество раздираемо противоречиями и интересами отдельно сидящих на местах своих членов, каждый из которых склонен прикрывать именно свою задницу. Лично я бы меня попросту запер. Не лечил, не наказывал – просто запер. Вы же не лечите тигра или волка, дабы жрали траву и прониклись духом пацифизма. Вы запираете их в клетку, чтобы они никому не навредили. И водите детей на них смотреть. Такое мне тоже предстояло, и это было в сто раз логичнее дурацких попыток «помочь», «вылечить» или «исправить».

Но меня всего-навсего отправили в Шестерку. Благо по возрасту я подходил теперь вполне.

Шестерка. Воистину, самые страшные страхи живут в нашем воображении и питаются нашим незнанием. Ну и желанием дальше воображать. Чего мы только не сочиняли про это заведение, какие только детские фантазии не крутились вокруг нее. Монстры-надзиратели, сумасшедший директор, разборка невинных детишек на органы, карцеры, пыточные камеры… Какая пошлость. И что удивительно, никто из нас никогда в фантазиях своих не предполагал очевидного – того, что такие места опасны не сами по себе, а благодаря их обитателям. И главные страхи любой тюрьмы не решетки, стены и надзиратели – оставьте это клише для кино, – а основные его жители. Что, в общем-то, очевидно.

Шестерка оказалась вполне чистым, хотя и строгим заведением. Никаких потеков крови на стенах, никаких пыточных камер (во всяком случае, едва я переступил ее порог, в пыточные камеры вериться стало с трудом). Все чистенько, все ровненько, шныряют туда-сюда вполне себе зашуганные воспитанники в одинаковой полувоенной-полутюремной форме. Но ничего полосатого с номерами на спине.

Странно, но я почему-то думал, что куда бы меня не определили после расправы над физруком, доставка к месту пребывания будет осуществляться либо в наручниках (полицейские), либо в смирительной рубашке (санитары). Но за мной приехали двое вполне адекватных хотя и достаточно мордоворотистых мужиков на мини-вэне, а один из них даже помог мне с чемоданом в котором были все мои немногочисленные пожитки.

Один из них вел машину, другой пытался развлечь меня светской беседой. Пытался, потому что едва он спросил: «Ну и что ты натворил?», я моментально ответил: «Зарезал учителя физкультуры». Прозвучало, наверное, как шутка. Я как-то сразу не сообразил. Мой собеседник хмыкнул, но потом посмотрел мне в глаза и, кажется, растерялся. Ну правильно, у каждого из нас три опции активации психики. Первая – небольшая – это когда мы что-то знаем. Всем всегда кажется, что эта область чуть побольше, чем есть на самом деле, но это нормально. Всяк считает себя умнее, чем является в реальности. Вторая – то во что мы верим. Тут, как правило, живет полная хрень, ее достаточно много и она всегда страшно запутана. И третья – самая обширная – называется «А хрен его не знает». И вот посмотрев на меня мои конвоир (сопровождающий?) неожиданно для самого себя провалился в эту область. Потому что, глядя на меня, наверное, невозможно было понять шучу я или нет. Но так же достаточно отчетливо, видимо, ощущалось, что я способен на многое дерьмо.

– Ты серьезно? – спросил он.

– Ага.

– Наверное, страшно не любишь физкультуру, – хмыкнул водитель.

– Не люблю козлов, убивающих моих друзей, – отозвался я. Тонны три пафоса.

Они переглянулись и, словно сговорившись, пожали плечами. Не они первые и не они последние, кто не знал как на меня реагировать. Мне было наплевать.

– Ничего, – сказал водитель, – Капитан тебе мозг вправит.

Я не знал кто такой Капитан, но сильно сомневался в его способности вправить мне мозг. В максимальном варианте – сломать.

Мы ехали часа два, и за все это время ни у кого из моих сопровождающих больше не возникало желания поболтать.

Шестерка располагалась за городом на собственной большой территории, ожидаемо огороженной высоким забором, но без всякой там колючей проволоки и вышек с часовыми. Блин, в конце-концов, это было воспитательное учреждение для трудных подростков, а не тюрьма строгого режима.

Территория была достаточно ухоженной, хотя ее облик несколько портили всякие там полосы препятствий и прочие полувоенные радости. И в глубине этой самой территории высилось пятиэтажное кирпичное здание с двумя немалыми пристройками – очевидно, спортзалом и еще чем-то.

Машина подкатила к белому крыльцу, мы вышли. На этот раз сопровождающие не стали помогать мне с чемоданом, и я, отягощенный грузом прожитых лет, потащился по ступенькам куда указывали. Мы прошли по коридору первого этажа – не чистому даже, а стерильному, со сверкающим паркетом и идиотскими плакатами на стенах то про патриотизм, то про уголовный кодекс, то про героев, то про то, что надо хорошо учиться. В конце коридора авторитетно ограничивала реальность могучая полированная двустворчатая деревянная дверь с надписью на сверкающей латунной табличке «Директор», Я ожидал увидеть за дверью обычную приемную с секретаршей, и я не ошибся. Правда, секретарша была жутковатая – тощая сухая дама предпенсионного возраста с таким лицом и застывшим на нем выражением, что вот в ее причастность к пыткам поверить было достаточно легко. Разумеется, в приемной была еще одна дверь – обитая казенным винилом. И разумеется, на ней тоже было написано «Директор». Я искренне порадовался местной заботе о кретинах.