Так шло время, жизнь продолжалась, я вел себя, в общем-то как вполне вписывающийся в рамки хулиган, никого больше не пытался убить. И взрослые, очевидно, решили, что я повзрослел, изменился и все такое.

На самом деле, я просто научился смотреть по сторонам, анализировать и делать свои выводы. Научился говорить то, что от меня ждали услышать и, по большей части, не попадаться на своих хулиганствах. Еще немного, и я научился бы манипулировать людьми. Но произошло непредвиденное. Я влюбился. Хотя, это случилось уже позже.

«Не важно насколько близки люди. Их все равно разделяет бесконечность»

Декстер Морган

А еще, у меня был друг. Друг из приюта. Единственный и, наверное, настоящий. То есть, на мальчишеском уровне он, наверняка, считал меня своим настоящим другом. А я… Ну, насколько я был способен испытывать подобные чувства.

Если меня не усыновляли потому что я отталкивал от себя потенциальных родителей, видя в них колоссальную фальшивку, то его – просто потому, что он был больной и уродливый. Тощее тщедушное тело, огромная, покрытая нелепо растущими курчавыми волосами голова, очки с такими линзами, словно их сняли с телескопа Хаббл, и это было единственное, что помогло бы мальчишке увидеть мир. У него были какие-то проблемы с сердцем и жуткий, как будто даже видимый невооруженным глазом сколиоз. Его никто не любил. И он никому не был нужен. Кроме меня. Почему? Честно, я не знаю. Как мне кажется теперь, одной из моих основных психиатрических проблем была не тяга к насилию – никакой такой особенной тяги никогда и не было, – а избыток людей вокруг меня. Людей было слишком много, они слишком много говорили, требовали внимания. Почему-то считается, что люди должны взаимодействовать друг с другом все поголовно и стремится жить в социуме.

Мы с Крисом были вне социума. Разумеется, не потому что это был наш сознательный выбор – какой там к чертям выбор в сопливом возрасте. Просто так уж вышло.

Мы были отдельно. Так сложилось. И ему я прощал многое. Во-первых, потому что он был умен. Во-вторых, потому что – то ли от отчаяния, то ли еще по какой-то причине – ни черта не боялся. А в-третьих, потому что он казался мне родственной душой. Родственной в том смысле, что я сделал себя изгоем сознательно (ну, почти сознательно), а он был рожден изгоем.

Разумеется, я его защищал по мере сил, и изрядная доля моих драк происходила по отработанной схеме – он, будучи умным, но невоздержанным на язык, кого-то задевал, его пытались избить, и тут в процесс, с диким ревом и стремлением разорвать на части, врывался я. Думаю, если бы взрослые узнали о подобном раскладе, они стали бы относиться ко мне немного терпимее. Но они каким-то чудом не узнали. До сих пор теряюсь в догадках как такое могло произойти.

На протяжении тех немногих лет, что мы дружили, у нас выработалось некое подобие кодекса поведения, что ли. Разумеется, мы оба были уродами – он снаружи, я внутри. Только вот я-то до поры до времени ничего такого не осознавал, а ему… Ему было, наверное, намного хуже. Он точно знал что из себя представляет.

Не знаю как это заведено в других приютах (мне кажется, есть вещи, одинаковые всюду), но в нашем старались никогда не затрагивать тему родителей. Настоящих родителей. Спросить у сироты как он стал сиротой считалось верхом бестактности. Можно было и по морде получить. Точно так же старались не говорить о возможном усыновлении – боялись сглазить.

У нас с Крисом таких проблем не было. Я понятия не имел откуда появился на этом свете. Его мать была наркоманкой, которую избил ее дилер и которая скончалась за несколько минут до рождения сына. Так что Крис появился на свет посредством кесарева сделанного трупу. Ничего себе происхождение. Но он этого не то что не стеснялся – как будто даже гордился. Правда, говорить про его мать что-то плохое все-таки не стоило. Крис от такого становился невменяемым. Драться он толком не мог и не умел, но однажды бросился на здоровенного пацана именно по этому поводу. Разумеется, не то что поколотить – Крис даже дотянуться до него не мог. Но смог мертвой хваткой вцепиться в пальцы обидчика и два из них почти откусил.

До сих пор помню эту сцену – вопящий пацан на полу прижимает к груди окровавленную руку из которой яростным потоком хлещет кровь. И Крис с окровавленным лицом, залитыми красным очками, безумно вопящий, как маленький вурдалак. В тот момент он наводил ужас на окружающих. Я им восхищался. Но я сумасшедший урод, так что мое мнение явно не в счет.

Есть во всем этом что-то от Стивена Кинга, правда? Позже, спустя годы, когда я прочитал «Блэйза» меня как громом ударило. И появилось нестерпимое желание пощупать лоб на тему наличия там несуразной вмятины. Но я на Блэйза, разумеется, не тянул. Блэейз был добрый (по-своему) дебил, которому не повезло в жизни. Про себя я такого сказать не могу.

Разумеется, мы с Крисом зачитывались комиксами и обсуждали героев. Только вот, в отличие от других пацанов, мы, по большей части, считали их идиотами, поскольку мы на их месте поступали бы совсем по другому. Спасать людей? Защищать невинных? Что за чушь. Мы уже научились тогда ненавидеть, и мы обсуждали кого бы мы порезали на кусочки, имея когти Россомахи и на кого уронили бы что-нибудь тяжелое, обладая силой Супермена (но без идиотского красно-синего сочетания костюма). Разумеется, на Большого Папочку. Директора нашего приюта. Он нас, почему-то, особенно бесил. Может, потому что каждый раз во время своей ежегодной речи сообщал воспитанникам, что постарается хотя бы отчасти заменить нам отца. Строгого, но любящего и справедливого. А во время собеседований в своем кабинете, куда вызывались на экзекуцию провинившиеся, это говорилось намного чаще. И, поскольку мы с Крисом не были в числе хороших мальчиков, нам приходилось выслушивать подобное регулярно.

Нет, ну неужели человек, много лет проработавший директором приюта может не знать, что это полный идиотизм и последняя ошибка? Объявить сироте, что этот вот надутый дядя – некий заменитель отца. Родителя. То ли взрослые и впрямь напрочь забывают как мыслят и чувствуют дети, то ли Большой Папочка был просто идиотом. Вроде директора тюрьмы – он придурок, сам об этом не подозревает, но и сказать ему об этом никто не решается. Вечный синдром больших начальников и вообще всех людей обладающих властью.

Крис был прямолинеен, дерзок и отчаянно смел. Он как будто стремился постоянно нарываться на неприятности, получать по физиономии, чтобы его вечно пилили, вызывали в кабинет к Большому Папочке… Я и сам в этом смысле не был подарком, но он… Однажды я спросил его почему он все это делает. А он мне и сказал:

– Я себя ненавижу. – Спокойно так сказал, с жутковатой улыбкой на лице. – Я не должен был рождаться и не должен был выжить. Но родился, выжил… И вот я такой. Я все равно сдохну. Так почему бы не сделать это с большим шумом?

И вряд ли он понимал в тот момент, что жутковатые стекла в его очках увеличивают и глаза и отчаянные слезы.

Когда одиннадцатилетний пацан говорит такое… Я не знаю как это должно восприниматься и что бы при этом почувствовал обычный взрослый, или просто другой такой же пацан (нормальный пацан, не я).

А знаете что почувствовал я? То есть не почувствовал и не понял даже – увидел. Не хочет он умирать. Хотя, это, собственно, очевидно. Но я увидел и почувствовал, что он хочет жить так отчаянно, что аж дух захватывает. Ядерный реактор мог бы прикурить от такого желания. Но он не хотел жить так и таким. Он считал себя уродом намного больше, чем являлся на самом деле.

И только ему хватило ума понять когда я влюбился, что я влюбился.

«Влюбленный человек на пике влюбленности теряет в среднем от 20 до 40% интеллектуальных способностей»

Сугубо научный вывод влюбленных американских ученых