Дрожащими руками откладываю свечу. Ставлю на стол.

   Расстегиваю пуговички халата, стараясь не смотреть ему в глаза. Не задыхаться от его бешеной энергетики, которая даже так. На расстоянии. Пропитывает меня насквозь. Прошибает.

– За этим, – выдыхаю, наконец сумев поднять на него взгляд.

   Халат падает к моим ногам.

   Я остаюсь перед ним в одном прозрачном, как паутинка балдахоне.

   Совершенно голая. Без белья.

   В приглушенном свете мое тело все перед ним нараспашку.

   Одним рывком подымается с кресла.

   Оказывается передо мной. Как скала, нависает, буравя черными порочными глазами. Хлещет, как плеткой. Ударом лупит взглядом.

   Опаляет обжигающим и ледяным одновременно дыханием.

   Теперь я чувствую себя совсем крошечной. Он как скала. Как зверь. Способный растерзать.

– Значит, твой отец вырастил двоих шлюх.

   Его голос лупит похлеще взгляда.

   Презрением, от которого скручивает руки.

   И мощной силой, что заставляет врасти ногами в этот проклятый пол.

– Одна, которая должна была завтра взойти со мной на алтарь и стать супругой, войти в благородный род, решила трахнуться перед этим с каким-то заморышем. А вторая пришла отработать ее вину?

– Я девственница, – шепчу на грани потери сознания. – Я чиста, Бадрид. К моему лицу и телу никогда не прикасался ни один мужчина. Мы все понимаем, что Александра поступила непростительно. Покрыла страшным пятном позора нашу семью. И перед тобой… Перед тобой совершила страшное. Этому нет ни оправданий, ни прощения. Но… Мой отец… Послал меня… Загладить ее вину. Перед тобой.

   Руки дрожат.

   Лучше бы не ставила свечу. Не отставляла.

   Хотя. Наверное, и не удержала бы ее сейчас в руках. Уронила бы на пол. И еще сильнее разозлила и без того разъяренного Багирова.

– Вот, значит, как.

   Наклоняется.

   Диким, пронзающим взглядом ощупывает все мое тело.

   Не смотрит.

   Словно уже берет.

   Рвет. Распинает на части.

   Клеймо выжигает.

   А я… Я не могу даже закрыться.

– Ты понимаешь, что это значит, Мария?

   С шумом, как дикий зверь втягивает воздух прямо у моей груди. Прямо над напряженными сосками, которые сейчас выкручивает от страха.

– Ты будешь никем. Даже не наложницей. Меньше, чем рабыней. Я буду трахать тебя где захочу, когда захочу и как захочу. Молча. Утоляя свою похоть. Как вещь. Как самую поганую тряпку. Ты никогда не выйдешь замуж. Не родишь детей. У тебя никогда. Не будет. Ничего своего. Никакого права голоса. Ты рот открывать будешь только для того, чтобы ублажать мой член. Никто и ничто. И. Если. Мне не понравится. Я просто вышвырну тебя отсюда. Ты будешь изгоем и позором. Твоя семья не примет тебя обратно.

– Я знаю.

   Нервно тереблю подол прозрачного балахона руками.

– Я знаю, на что иду. Бадрид.

– Думаешь, твоя девственность способна отменить войну? Смыть унижение и позор? Плевок, который швырнула мне в лицо твоя семья?

   Ежусь.

   Еле сдерживаюсь, чтобы не обхватить плечи руками.

   И не сбежать отсюда со всех ног.

   Это была очень слабая надежда.

   Род Багировых жесток. Силен. Властен.

   Такого не прощают.

   И…

   Это дикий, безумный план. Прийти сюда и предложить себя ему! Совершенно безумный!

   Но…

   Это единственный шанс. Единственный выход.

Такого никогда не прощали. Никогда. Такое оскорбление во все времена стирается только кровью.

– Бадрид…

   Опускаю глаза.

   Стараюсь оградиться от его тяжелого дыхания, что пульсом гудит в висках, раскалывая их насквозь.

– Я прошу. Принять. Меня как извинение моей семьи.

– Хорошо, – его пальцы смыкаются на моем соске, заставляя вздрогнуть.

   Острый поток тока в один миг пронзает насквозь. Кипятком. Прошибает так, что еле сдерживаюсь, чтобы не застонать. Не отпрянуть.

– Хорошо, Мария. Я приму твою девственность. Но ты понимаешь. За это я ничего тебе не обещаю. Ни-че-го.

*   *   *

– Сбрасывай это.

   Его голос лупит приказом. Ледяным. Пробивающим до костей.

   Задираю подол, пытаясь снять чрез голову.

   Но Багиров перехватывает мою руку.

   Резко дергает ткань на груди, заставляя ее с треском разойтись.

   Последняя одежда тонкой лужицей падает мне под ноги.

   Кожа покалывает. Зудит. Трещит под его яростными глазами.

   Больше не прикасается. Только смотрит. Но и этого хватает, чтобы чувствовать, будто он сдирает с меня кожу. Заживо.

– Тебе придется серьезно постараться, Мари, – выдыхает с рычанием, пробирая все нервные окончания до вспышек перед глазами. – Очень серьезно, чтобы погасить мою ярость.

   Не дышу. Не поднимаю глаз. Просто стою, как изваяние.

   Его руки начинают скользить по моему телу.

   Сильно. С нажимом. Как будто он месит мое тело, как тесто.

   Ведет по груди. Болезненными прикосновениями. Сжимает соски с грубой, животной силой.

   Меня разрывает. Простреливает. Перемалывает. Кожа горит. На кончиках сосков дикие вспышки, отдающиеся в голове.

   Но я молчу. Не шевелюсь. Жду приказа, если он последует. А если нет? Что я должна делать?

– Раздвинь ноги, – отходит на полушаг, и только тогда я снова обретаю возможность вдохнуть воздух.

   Рефлекторно дергаюсь. Наоборот. Еще сильнее стискиваю вдруг бедра.

   Колени белеют от напряжения.

   Но, услышав его недовольный рык, тут же послушно расставляю ноги.

– Раздвинь складки, – лупит по нервам новым приказ. – Покажи мне. Я хочу видеть. Все.

   Трясет. Как же невозможно меня трясет!

   Особенно, когда начинаю думать, что все могло бы быть по-другому… Нееет! Вот об этом думать нельзя! Ни на секунду! Иначе я совсем, окончательно свихнусь! Думать надо только о них. О родителях. О том, что сейчас я выкупаю их жизни. Выдираю из лап чудовища.

   А про Алексу… Про Алексу я думать просто не могу!

   Дрожащими руками скольжу по гладко выбритому лобку.

   Опускаю ниже. Медленно раздвигаю эти губы.

   Краем глаза замечаю, как чернеет его взгляд. Глаза превращаются в черные угли, что прожигают снова и снова. Насквозь.

   Обходит меня яростными шагами хищника.

   Усаживается обратно в свое кресло.

   Просто смотрит. Прямо туда. В самую распахнутую для него. По его приказу сердцевину.

   Лениво тянется за своим стаканом. Медленно делает новый глоток.

   И я не понимаю. На миг его глаза хищно вспыхнули. Но теперь он снова смотрит на меня ледяным, равнодушным взглядом, под которым я замерзаю в лед.

  Ему интересно? Ему вообще это нужно? Или я зря пришла и меня сейчас отсюда вышвырнут на улицу? Голую…

– Сожми свою грудь, – новый приказ. Резкий. Четкий. Без всякого интереса.

   Послушно поднимаю руку.

   Обхватываю полушарие.

– Не так. Сожми сосок. Сильно.

      Сжимаю двумя пальцами разбухший после его касаний сосок. С силой. Так, что пробивает до самого низа живота. На глазах вспыхивают слезы.

   Он может делать со мной, что угодно. Избивать. Хлестать ремнем. Все.

   Я рабыня теперь. В его полной власти. Я обязана подчиняться всему. Терпеть все, что ему придет в голову.

____________

– Иди сюда.

   Стараясь не пошатываться, делаю осторожный шаг. Еще один. Еще.

   Оказываюсь рядом.

   И вот он одним рывком усаживает меня себе на колени, раздвигая ноги.

   Прямо горящей промежностью чувствую огромный бугор у него между ног.

   Бадрид резко ведет по себе моим телом. Распахнутыми бедрами.

   Жесткая ткань брюк впивается в нежные складочки. Они горят. Трутся о его член через штаны. Все печет.

   Но он не останавливается. Продолжает мной просто по себе елозить. Вжимает все крепче и крепче. С яростно сжатыми челюстями.