– Но скажи, – теперь уже и Давид тянется к бутылке.

– Понимаю. Ты наверняка придумал очень жесткую месть. Но! На хрена! Ты. В свой дом! В собственный, мать твою! Взял эту девчонку? Дочь поганого отродья не должна собой марать даже воздух, которым мы дышим!

– Нет. Я понимаю. Женщин после такого надо пускать в разнос. Всех. И мать непутевую, и младшую дочь и уж тем более эту суку. Это же не женщины. Это, блядь, дно такое, которое даже в «Энигме» продавать клиентам, как игрушки, непристойно.  Охране отдать. Привселюдно чтоб драли. На глазах у всех. Прямо во дворе. Да хоть отморозкам потом отдать. Самым голодным уголовникам. Или извращенцам из тех, что любят по последнего издыхания трахать, играя в свои больные игры. Алексу! Эту дрянь! В первую очередь! И даже, на хрен, их конченного отца! Но отпустить, а младшую дрянь оставить в доме! Что ты задумал, брат? Реально. При всей фантазии. Я не понимаю!

– Даже если она сидит у тебя в собачьей будке и наручниках и жрет с земли, – хмуро кивает Арман. – Я тоже понять не могу. На хрена. Эта шваль. В твоем доме.

– Я. Не собираюсь. Давать отчет. Никому в этой ситуации.

   Сжимаю руки в замок.

– Ты что, брат? Какой отчет? Мы же не за этим! Мы семья! И просто пришли тебя поддержать!

   Арман, как всегда, начинает психовать. Похож. Похож на брата-близнеца. Тот тоже всегда вскипал, как спичка. До пара из ушей.

   Так и ушел из семьи. На своих психах. С раздувающимися от дыма ноздрями.

   Но я знаю.

   Импульс и эмоции – самое дно. Наворотить можно таких дров, каких потом могильщик не растащит с твоего тела.

   Никак не вытравил в брате эти его порывы. Вон и сейчас. Он уже готов крушить все вокруг. Даже кулаки сжатые дрожат. И ноздри раздуваются.

– Понимаю, – протираю пальцами виски. – Все понимаю, братья. Но сейчас мне хотелось бы остаться одному. Это личное дело. И только мне его решать.

– Конечно, брат.

   Оба понимают. Поднимаются. Арман таки захватывает со стола бутылку, прикладываясь к ней уже на ходу.

– Конечно. Но мы ждем. Ждем твоего решения и твоей расправы. Оооооо, я даже представить не могу, какой она будет страшной!

– Надеюсь, в этот раз ты не решишь справляться со всем сам! – кивает Давид. – В таком у меня даже пальцы горят поучаствовать! И есть идеи! Но план, конечно, твой!

– Мы ждем, брат! Ждем, когда все по-настоящему начнется!

   Братья выходят, громко хлопнув дверью.

   Дьявол!

   Челюсти хрустят до крошева зубов.

   Сам не замечаю, как в руке лопает стакан, а кулак жестко опускается на стол.

   Твою мать!

   Слабость.

   Слабость, это трещина, которая разрушит на хрен человека изнутри.

   Один. Один единственный раз ты допустишь слабость и можешь себя закапывать. Сам.

   Откидываюсь в глубокое кресло, тяжело протирая виски.

   Я и слабость. Это несовместимо. Никогда. Никогда я не давал трещин и слабинок!

   Прикрываю глаза, глотая уже по-плебейски. Из горла. Как Арман.

   Блядь.

   И все равно.

   Она перед глазами.

   Такая, какой увидел в первый раз.

   В этой, блядь, солнечной дымке света.

   И дергает.

   Снова дергает, сука, в сердце.

   Рвано. Резко. Жестко.

   Так, как будто руками она его держит и на себя тянет.

   Губами своими. Нежными. Розовыми.

   Глазами огромными черными распахнутыми. Как два черных солнца. Как, блядь, два алмаза черных.

   Улыбкой своей невесомой. Запахом. Каждым изгибом тела. Каждым движением.

   И закипает.

   Внутри все просто закипает.

   Кровь дымиться так, что все тело начинает реветь.

   Закипает бешенной. Безумной. Отчаянной яростью.

   Сметая на хрен все мое хладнокровие.

   Слабость.

   Я и слабость это несовместимо!

   От девчонки надо избавляться.

   Удивительно, как я вообще выслушал ее просьбу.

   И даже сумел прикоснуться. После всего.

*   *   *

Мари.

  Я просто сижу, как птица в клетке.

   Поначалу металась и вздрагивала от каждого звука. От каждого шороха.

   Дергалась.

   Боялась, что войдет Бадрид.

   Даже не знаю, чего боялась больше.

   Того, что просто появится.

   Полыхнет своими мрачными, злыми, прожигающими яростью и ненавистью глазами.

   Снова дернет на себя. Заставит обслуживать.

   Заглатывать его член или раздвигать перед ним ноги.

   Льда его черного, страшного в глазах. Злобы его. Того, с какой силой меня брал.

   Или другого.

   Того, что придет и просто вышвырнет. Скажет, что передумал. И все отменяется.

   Да.

   У меня было время подумать.

   Верно ли я поступила, пойдя на эту страшную жертву? По сути, загубив свою собственную жизнь?

   Возможно, был другой выход.

   Быть может, учинив расправу над семьей, меня Бадрид бы не тронул. И был бы не так жесток с ними, как того требуют нравы и негласные законы… Ведь он…

   Боже.

   Сердце до сих пор дергается.

   Дергается так, что приходится прижимать к груди ладони. Чтобы не вырвалось.

   От нашей первой встречи. От тех искр, что пролетели, когда он просто коснулся меня рукой.

   И не могу. Не могу не думать о том, насколько все могло было бы быть иначе! С ним…

   Ведь тот разъяренный зверь, который меня брал, холодно и жестко, совсем не тот Бадрид, какого я встретила! Не тот, каким он мог бы быть со мной… Не тот…

   Но нет.

   Я отметаю иллюзии. Сжимаю руки в кулаки, царапая ладони, чтобы отрезветь.

   Он не простил бы. Я не выпросила бы у него ни своей жизни, ни жизни нашей семьи. Выхода, другого выхода не было!

   Но какая участь теперь ждет меня?

   Тело постепенно перестает гореть.

   Как ни странно, оно приходит в себя быстро.

   Тягучие ощущения во влагалище еще тянут. Внутри все подергивает. Но… Почему-то от этих ударов внутри какое-то странное тепло отдается в сосках…

   Прислушиваюсь к собственным ощущениям, просто стараясь унять нервы.

   Я стала женщиной. Это странно. До жути. И неважно, как.

   Изменилось ли что-то во мне?

   Не знаю.

   Но ощущение как будто в теле появилась какая-то струна. Натянутая до предела. Дрожащая. До звона. До разрыва.

   Три дня.

   Три дня я так и проторчала в этой комнате!

   Никто не появился.

   Никто со мной не заговорил.

   Только поднос с едой регулярно появлялся в комнате.

   Его приносила хмурая женщина средних лет с поджатыми губами.

   Не глядя на меня. Даже не поднимая глаз.

   Просто оставляла еду на столе, а после убирала.

   А я, естественно, так и не решилась с ней заговорить.

   Да и зачем?

   Вряд ли в этом доме я смогу завести друзей или хотя бы поговорить с кем-то нормально, по-человески.

   Ну, а про мою дальнейшую участь она наверняка ничего не знает.

   О том, чтобы повернуть ручку двери и попробовать выйти, даже и речи, естественно, нет. Кто я? Я даже не имею право на собственное имя. И уже тем более, на то, чтобы осматриваться в коридорах. Дома своего хозяина.

   Хозяина.

   Ведь я теперь его рабыня.

   Как он со мной поступит?

   Ледянящий страх оцепляет изнутри.

   Как поначалу я боялась, что Бадрид снова придет и начнет меня брать. Грубо, жестко. Резко.

   Настолько же сейчас ждала.

   Ждала, чтобы хоть немного прояснило мое будущее.

   Что он сделает со мной?

   А может, лучше бы не знать.

   Иногда ожидание лучше той реальности, в которую ты попадаешь.

   Остается только надеяться, что он просто обо мне забыл. Уехал. У него много дел, и уж точно не до какой-то там девчонки.

   И что он все же сдержал слово.

   Ведь слово Бадрида Багирова нерушимо, да?