Профессор Наум Фейнман, единственный и к тому же незаконный постоянный обитатель системы Урана, поднялся ему навстречу из-за широкого, усеянного старомодными лампочками индикаторов приборного пульта:

— Искренне рад видеть вас, мой юный друг! Всякий раз в ваше отсутствие печалюсь и тревожусь: не замучили бы вас, не разобрали бы на запасные части в этой вашей дьявольской лаборатории! Надо заметить, впрочем, что в этой тревоге есть и доля корыстного интереса; ведь вы привозите мне сюда колбасу и галеты, и больше мне в этом вопросе абсолютно не на кого рассчитывать.

— Я не подвёл вас и на этот раз, — ответил Кейт. — А пока, профессор, надевайте-ка скафандр. Я привёз вам сюда много свежего земного воздуха, он пахнет оливками, дождём и девушками Южной Африки. Но прежде чем я впущу сюда новый воздух, следует с гарантией избавиться от старого. Я заберу его обратно на Землю и выпущу там, простерилизовав предварительно солнечными лучами; пусть позже природа возьмёт своё и восстановит его.

— О-о, этот неоценимый дар свежего воздуха! — с вожделением простонал Фейнман, упаковываясь поспешно в космический пустолазный скафандр. — Послушайте, Кейт, вам ещё никто никогда не говорил, что вы бог? Зря… Женщины должны были оценить вас в этом качестве, пожалуй! Должно быть, на Земле совсем не осталось настоящих женщин. Да и мужчины, похоже, тоже мало что понимают в жизни.

— Я слышал, что обитатели лунных баз чтут мою сестру как богиню, — улыбаясь, заметил Кейт. — Что до меня, так меня куда больше предпочитают называть несносным мальчишкой. Особенно в этом преуспевают почему-то как раз земные женщины. Впрочем, они не одиноки в этом мнении; так же, по всей видимости, считает моя младшая сестра Айота. Кстати, она тоже богиня… Так что я в семье, по всей видимости, уникум. Давайте-ка я вам помогу затянуть шлем, ведь здесь уже положительно нечем дышать!

Пока Кейт менял старый воздух на свежий, Наум Фейнман воспользовался случаем и, выйдя наружу, проверил работу кое-какого оборудования. Когда он вернулся, в помещениях станции и в самом деле пахло дождём и оливками. Кейт уже накрывал на стол, ловко нарезал колбасу, вскрывал консервы в специальных сеточках, намазывал маслом тонкие ломти хлеба, казавшиеся почти невесомыми из-за едва выраженной искусственной гравитации.

— Кушайте, профессор. Потом мы поговорим о делах.

— А вы разве не составите мне компанию? В вашем возрасте вам непременно надо много и вкусно кушать!

— Мне уже тридцать два, профессор. Кроме того, если я начну кушать по-настоящему вкусно и много, то ваша станция сойдёт мне за аперитив, а на обед, возможно, я удовлетворюсь каким-нибудь из главных спутников Урана — каким-нибудь, в котором поменьше аммиака. Аммиак вызывает у меня несварение… Впрочем, чтобы не нарушать правил хорошей компании, я съем несколько мидий, с вашего позволения, — Кейт удобно разместился за столом.

— Вы слишком церемонны даже в таких простых вопросах, как еда. Иногда у меня ощущение, что вас воспитывал гувернёр, занимавшийся до этого почти исключительно британскими лордами эпохи королевы Виктории, — заметил Фейнман, принимаясь шумно набиваться. — Ешьте что хотите, мой друг. И чувствуйте себя как дома, тем более что, судя по всему, ваш дом — это вся Вселенная! Не надо всех вот этих вот церемоний, сделайте мне немножко жить без них. У нас и так уши глохнут от постоянной трескотни! Все болтают, болтают, болтают без умолку по любому поводу. А правда, что там, на Земле, хотят разогнать Совет планеты и созвать парламент для внесения поправок в конституцию?!

— Болтают подобное, — сказал Кейт. — Но мне не очень нравится, как вы говорите это «там, на Земле». Как будто вы отстраняетесь.

— А я и отстраняюсь, — заметил Фейнман обиженно. — Моё исчезновение там не очень-то заметили, а пока я с ними знался, меня все называли выжившим из ума старым дураком. Так что я уже давно не часть человечества. Более того, открою вам страшный секрет: иногда, в ответ на некоторые новые инициативы человечества и на повседневные реалии нашей современной жизни, мне очень хочется начать в это человечество стрелять! У-нич-то-жить! У-нич-то-жить! — сказал профессор подчёркнуто механическим голосом. — Удивительное дело. Вот доделаем мы с вами свои эксперименты, освободим вашу сестру, и давайте тогда захватим весь мир. Вы будете им править в своё удовольствие, а я буду изображать злобную космическую угрозу, от которой вы, весь такой сияющий, отважно защищаете Землю. Маньяк-учёный в маске, коварный и злющий профессор Уран! — И Фейнман, продолжая жевать, скорчил страшную рожу, от которой Кейт невольно расхохотался.

После обеда (который по часам станции был, пожалуй, завтраком, а для Кейта поздним ужином) Фейнман принялся выспрашивать своего гостя о делах на Земле.

— Ужасно обидно и глупо, — сказал он, узнав о смерти Адриена Лури. — Что могло толкнуть его на такой шаг, я лично ума не приложу. Ведь все его идеи показали нам отличную перспективу, и благодаря им все наши исследования продвигаются неплохими темпами. Значит, о научной неудаче речь идти точно не может. Быть может, личная драма? Но у него нет семьи, а посторонняя женщина вряд ли могла бы вызвать у доктора Лури такую бурю эмоций. Он был очень уравновешенным человеком. Что остаётся? Предательство ученика, этический кризис, конфликт интересов… Я ничего не слышал об этом, и вы, как я понимаю, тоже. Удивительно не ко времени он умер! Кто теперь будет руководить его темой?

— Доктор Анитра Нилумба. Моя нынешняя хозяйка и госпожа, в самых тёмных смыслах этого слова.

— Но она же психолог, а не биофизик?

— Она — психофизиолог! Кроме того, там ещё затесались какие-то неясно выраженные распоряжения на мой счёт в бюрократической структуре Астрофлота. Меня передают, как ценное оборудование, из рук в руки, а за право руководить любыми исследованиями на нынешней Земле идёт настоящая стратегическая игра: кто — кого. Словом, как я понял, вопрос насчёт Анитры уже можно считать решённым.

— Интересно… — Фейнман отчего-то глубоко задумался. — А о ваших опытах Анитра что-нибудь знает?

— Я с ней об этом стараюсь не говорить. Она считает меня неприспособленным к занятиям наукой. Ведь у меня нет ни университетского образования, ни семейной традиции в науке, ни системного мышления, — ответил Кейт.

— О слепота! — воскликнул постоянный обитатель станции, глядя на своего гостя. — А как у вас, прошу прощения, дела с ней на личном фронте?

— А, всё так же. Не даёт приблизиться, не даёт отдалиться. И знаете, профессор, мне всё чаще кажется, что это игра в одни ворота, причём я заранее назначен на роль проигравшего. На Земле что, так теперь принято?

— Современная Земля — штука очень сложная, — ответил Фейнман. — Женщины в наши дни снова стали бояться прогадать, вступая в отношения любого рода. Идеальный спутник жизни — молчаливый, открытый и ясный, а хорошо бы ещё и отосланный как можно дальше от семьи, чтобы не раздражать впоследствии родственников своим присутствием. Высоко ценятся, кстати, аугментаты — не те, которые имеют удлинённые ноги для танцев и глаза как прожекторы, а те, которые в силу условий профессиональной деятельности именно под эту деятельность перемоделированы. Считается, что у них очень мало потребностей, а право на пользование экономическими ресурсами у них приоритетное: ведь от каждого, как известно, по способностям, а каждому — по труду. Коммунизм у нас ещё отнюдь не построен. Поэтому все ресурсы потребления, на которые они имеют право, попадают в итоге их семьям… Страшная это штука — экономическое неравенство; в нём и раньше-то был корень всех бед, а теперь уж и подавно… — Профессор Фейнман сжал кулаки. — Впустить в наш общий дом такого врага! Это же надо было умудриться — снова, с размаху, да на те же грабли! Строили, строили научно организованную экономику, а построили в итоге вот это вот! Вот вам снова и боязнь проиграть, вот вам и вечная осторожность женщины в современном издании…

— Но ведь современные дети воспитываются в коллективе, — заметил Кейт. — Семья не несёт бремени непосредственных затрат на воспитание младших поколений, это делает всё общество. Какая же тогда нужда у женщины в экономической осторожности?