А что рядовые граждане? В таких условиях они чувствовали в себе всё большее сомнение, особенно те, кто успел растратить и отдать большую часть своей жизни ещё до наступления эпохи перемен. Инженеры, космические строители, работники опасных производств, труженики заводов и фабрик, машинисты и операторы, они не попадали ни в список аугментируемых, ни в новые планы по преобразованию Земли. Их работа объявлялась вредной, жертвы — напрасными, руководство — некомпетентным; от них требовали признать и исправить свои ошибки там, где они вообще не видели никаких ошибок. Над ними смеялись, их выставляли ретроградами, закоснелыми консерваторами, глупцами, бездушными машинами, солдатами некоей чуждой армии, пришедшей разорять и грабить мир, нуждавшийся в отдохновении. Это не могло не сказаться наихудшим образом на психологическом климате в обществе. В знак протеста многие тысячи людей сводили счёты с жизнью самыми странными способами; в ответ, словно по команде, общество предоставило всем желающим целые центры обслуживания для желающих расстаться с жизнью, с молодыми образованными психологами-утешителями, помогающими без колебаний принять роковое решение, и специально оборудованными газовыми камерами, где люди легко и спокойно уходили в небытие на глазах у пришедших посмотреть на это родственников и свидетелей, задохнувшись без боли и мучений в атмосфере из чистого азота. Этот вид смерти был обратимым в течение целых двадцати минут, но только считанные единицы решались в последнее мгновение изменить свой выбор и вернуться в жизнь. Репутация человека, пытавшегося или хотя бы пообещавшего воспользоваться азотной камерой, но не выполнившего этот замысел, в земном обществе считалась непоправимо испорченной.

И вместе с тем, на Земле продолжалось какое-то развитие. Создавались новые технологии, делались открытия; писатели создавали книги, музыканты писали песни и симфонии. Где-то строились новые подводные рудники (для работы аугментированных специалистов!), где-то испытывали новый космодвигатель, по слухам, безопаснее предыдущих, и лидеры человечества каждый день рапортовали о взятии новых рубежей, преодолении новых границ, о достижении новых, немыслимых ранее высот.…

В смятении Кинтия Астер дождалась корабля, который пришёл на станцию с грузом припасов и оборудования, а её и Юсуфа Куруша — забрал на Юпитер. Экипаж корабля, трое молодых пилотов, отнеслись к истории Кинтии с большим интересом и даже с энтузиазмом.

— На Земле об этом уже что-то знают, — заметил один из пилотов. — Но всё это, естественно, давно потонуло в ворохе брехни о контактах со сверхразумными инопланетянами. Ну что ж, раз там, на дне, они не хотят знать правду, то её будем знать, по крайней мере, мы…

— Кто — мы? — спросила Кинтия с нескрываемым интересом.

— Мы, звёздные жители. Авангард человечества на его единственно возможном пути. На пути вперёд и вверх, в космические дали! И вы, Кинтия Астер, теперь станете нашей новой путеводной звездой, нашей богиней; мы, астролётчики, даём вам на этот счёт своё слово!

Они лежали друг у друга в объятиях, глядя, как над страной встаёт заря. Веранда, укрытая от насекомых тонким пологом, уже постепенно нагревалась по мере того, как ночная сырость уступала место тёплому, пряному воздуху рассвета, бегущего от Занзибара в глубину континента. Сквозь дымку полога угадывались стрелы звёздных кораблей, контуры высоких гор, далёкие силуэты стартовых башен за Элдоретом… Узкая, гибкая ступня Анитры легонько, рассеянно скользила по бёдрам и голеням Рикарда Морьера; полуоткрытый влажный рот молодой женщины выражал неотчётливый каприз.

— Ну… — тихо сказала она. — Рикки, не надо быть таким букой. Я вовсе не хотела тебя обидеть!

— Я на тебя и не обижаюсь. Я обижаюсь на жизнь. Столько лет мы вместе, и ты до сих пор не веришь мне?

— Не верю, — сказала Анитра. — Ты стремишься к власти, а властолюбцы всегда коварны. Вдруг ты используешь меня и бросишь, как бросают ненужную… женщину?!

— Сомневаюсь, что я смог бы позволить себе такую роскошь. Ты не из тех, кто легко смиряется с потерями. К тому же, там, в наших новых мирах, мне понадобятся союзники, с которыми я всегда смогу договориться. И как раз с тобой — смогу всегда! Ты властолюбива, ты хочешь казаться непредсказуемой, ты никогда не знаешь границы в своих диких желаниях, а это всё значит, что ты зверь по природе своей, что ты проста душой и что управлять тобой будет легче лёгкого. Ты будешь моей ручной тигрицей; накормлена, обласкана, имеешь собственную территорию — чего же большего ты можешь желать?!

— А если я не смирюсь с положением второй разумной воли во Вселенной? И захочу стать первой и единственной?

— Попробуешь стать первой, и либо погибнешь, либо добьёшься успеха. Во втором случае — тоже погибнешь, потому что ты ничего не знаешь ни о природе власти, ни о её ограничениях. Подлинная власть — всегда дело мужчины. Тебе не справиться и с толикой этой власти. В лучшем случае, ты будешь менять фаворитов, которые будут освобождать тебя от тягостных забот о власти, пока очередной не окажется дураком и не уничтожит всё, сделанное нами и миллиардами других людей. В худшем — начнёшь сама проявлять ответственность за Вселенную, и тогда весь адский труд падёт на тебя, как на Дидону в «Энеиде» Вергилия. Помнишь? «Res dura et legni novitas me talia cogunt». И маяться с этим тебе придётся вечно, если ты наделаешь глупостей.

— Ну, я могу и наиграться… — Анитра потянулась. — Никто не должен жить вечно, и, испытав в жизни все возможные радости, кто не захочет уйти из неё? А уходя из круговорота мироздания — почему бы не прихватить и всё мироздание заодно с собой? Загробной жизни ведь нет, а значит, нет и посмертной ответственности. А умирать, зная, что вместе с тобой умирает всё вокруг, наверняка намного веселее, чем в одиночку. Я могу убить твой мир, если захочу… — Она лукаво посмотрела на Рикарда, и вдруг, опершись на локоть, прижалась долгим влажным поцелуем к его губам.

— Я никогда не задумывался об этом, — сказал Морьер, осторожно отстраняя Анитру от себя. — Мне сложно понять это, а тем более поверить в это. Ведь я-то хочу жить вечно! Для меня жизнь — это вечный прогресс, вечное развитие разума. Ради него, подлинного разума Вселенной, я и делаю всё, что делаю. Я просто ищу выход из тупика, который у нас отчего-то принято любить и считать настоящей жизнью.

— Природа давно предусмотрела выход из тупика жизни, — сказала Анитра, — этот выход называется смерть. Это всеобщий выход, это конечное решение для любых противоречий. Не будь ты необразованным технарём, чуждым гуманитарного знания, ты наверняка знал бы, что в средние века «комедией» называли любое произведение, где поставленное противоречие обязательно решалось, пусть даже и через гибель героя. И наоборот, «трагедия» — это оставленное противоречие, сознательно заложенное несходство натур. Ты полон трагических противоречий, Рикки, как и все мужчины. Чтобы придать своей жизни возможность разрешения конфликтов, вам, мужчинам, необходима либо смерть, либо женщина, либо бог. Без этого вы неполны, оттого и мечтаете всегда о бессмертии — не для себя, так для своего убогого вида.

— Я мечтаю только о бессмертии для Вселенной, для разума, о вечном бессмертном движении всего человечества. Индивидуальное бессмертие меня совершенно не интересует.

— Это потому, что человечество — твой бог. А со смертью ты давно смирился. Осталось тебе найти женщину, которая убьёт в тебе последнюю треть твоей мужской пустоты; так вот, это я. Прими же как данность, что я заполняю всю твою жизнь — примерно так же, как ты сейчас заполнишь меня…

Рикард Морьер склонился над Анитрой, и их тела сплелись в страстных объятиях.

— Не надо воспринимать слишком серьёзно то, что я сказала, — заметила Анитра, выскальзывая из-под Рикарда несколько минут спустя. — Но главное ты должен усвоить; ты — простой фанатик идеи, ты служишь отвлечённым вещам, а окружать тебя всегда будут люди, которых тянет к неминуемо конкретному, простому. Тебе придётся иметь с этим дело, Рикки, а ты к этому не готов. У каждого свой нрав, свои простые заботы, которых ты, со своим технарским снобизмом, просто не сможешь понять. Поэтому дай нам, гуманитариям, помочь тебе определить их цели, дай помочь тебе удовлетворить их тайные чаяния. Ты так невежественен, Рикки!