«Дедовщина» поддерживалась офицерами. «Деды» блюли порядок в казарме и в караулах лучше сержантов. Их больше боялись. Они могли избить и избивали молодых солдат за любые нарушения по службе, неизбежные в первое время по незнанию, непривычке или усталости.

И вот Марк, худющий книгочей, из родной атмосферы музыки и стихов, КВН, концертов и «голубых огоньков», обласканный аплодисментами и теплом друзей и совершенно не готовый к такому жуткому физическому и тем более моральному напряжению, попадает в атмосферу полукриминального «штрафбата» с его волчьими «законами»-традициями.

Взбунтоваться – налетит вся стая, и от здоровья останутся лишь воспоминания. А солдаты его призыва, ещё даже толком не узнавшие друг друга, на помощь не придут. Каждый сам за себя.

Став комсоргом, Марк сразу взялся за комсомольскую работу, которой Иванников никогда не занимался. Впервые стал проводить комсомольские собрания, готовить концерты, читать новости.

Он начал подготовку праздничного вечера в честь Дня Советской Армии вместе с техникумом за пределами части, что позволяло выходить в город, не дожидаясь разрешения идти в увольнение.

Должность комсорга роты дала ему некоторое преимущество. Отношение «дедов» было иным. Обидное «салага» в его адрес не прозвучало ни разу.

Зато сержант Иванников сделал все, чтоб «служба мёдом не казалась» – любимое выражение дедов и сержантов. Понимая, что тронуть комсорга, к которому благоволят «деды», он не смеет, Иванников принялся медленно «уничтожать» его по уставу.

Каждый день он заставлял Марка до изнеможения подтягиваться на турнике, пока тот с него не падал. Ползать по-пластунски в противогазе, даже когда взвод отдыхал, пока и противогаз, и глотка не забивались песком.

Уборка – мытьё полов – в огромной комнате, где спали все тридцать человек их взвода, в основном падала на Марка.

Но дни в казарме были ещё «цветочками» – хоть поспать восемь часов и поесть нормально удавалось. А что такое «ягодки», Марк узнал уже в карауле, куда они ездили через день охранять завод.

Первый день на посту. С полудня и до четырёх часов дня.

На высокой деревянной вышке Марк острым взором бдительного погранца осматривает свой участок.

Сначала внимательно, через час – спокойнее, ещё через час становится просто скучно.

Лето, погода прекрасная, солнышко. Приятный ветерок освежает лицо. За колючей проволокой приветственно помахивает зелёными ветками близлежащий лес. Начинает горланить песни. Громко, во весь голос – кругом-то никого.

Так и пропел до смены караула всё, что знал. И первый раз служба на посту показалась ему совсем не тяжёлой. Правда, проголодался. Время обеда давно прошло.

Приходит в караулку и мухой в столовую вместе с четырьмя сослуживцами, тоже притопавшими с постов. Настроение – слона бы съел не задумываясь.

Получает свою миску жидкого супа. Проглотил. Второе – три ложки картошки. «А мясо?» – «Не выслужил ещё мясо хавать, молодой ещё! – скалится Иванников во весь рот, полный чёрных, гнилых, никогда не знавших щётки зубов. – "Деды" мясо съели. Ещё вопросы?»

Компота тоже не хватило. По-прежнему голодный выпил кружку воды и только лёг на койку, как дикий крик Иванникова:

– Караул, в ружьё! На одиннадцатом посту нападение. Тревожная группа – Рубин и Гульмамедов (ещё один азербайджанец из его призыва). Время – двадцать минут, проверить и доложить! Получить оружие! Бегом марш!

И вот уже они с Керимом с автоматами на плечах трамбуют сапогами тропу не хуже орловских рысаков, ведь за двадцать минут добежать до одиннадцатого поста совсем не легко, а за опоздание – наряд. Примчались. Гимнастёрки – хоть выжимай. Хватают трубку телефона:

– Товарищ старший сержант, докладывает рядовой Рубин, на одиннадцатом посту происшествий не обнаружено.

– Ладно. Через двадцать минут чтоб были в караулке.

И снова мчатся, хватая ртами остывающий от дневной жары воздух и мысленно проклиная Иванникова за «плотный» обед и послеобеденный «отдых».

«Ну, теперь-то хоть полежу немного…» – облегчает существование мысль.

Не тут-то было. Не успели сдать оружие, новая команда:

– Рубин, «плавать» в столовой, Гульмамедов – в спальне.

«Плавать» – хорошенькое словечко. Сержант льёт на пол столько вёдер воды, сколько в голову взбредёт. Выдаёт щётку и мыло. И вот они «плавают» до изнеможения, драя пол щёткой и мылом, а потом долго собирают воду и насухо протирают пол другой тряпкой.

Глупейшее занятие. Вполне достаточно было бы вымыть и высушить полы шваброй. Но нет. «Чтоб служба мёдом не казалась!» – любимое выражение «дедов» и сержантов.

Итак, Марк пришёл с поста. Пообедал, сбегал в тревожную группу, «поплавал» в столовой. Поужинал: каша и чай. Только прилёг, снова команда:

– Наряд на девятый пост – получить оружие!

И снова на пост. С двадцати до двадцати четырёх. Вернулся в ноль тридцать. Сразу «плавать», в этот раз подольше. Затем провалился в глубокий сон. Крик Иванникова: «На восьмом посту нападение. Тревожная группа – Рубин, Алиев!» – снова бросил в ночную тьму.

Бежать полегче – не так жарко, но после изматывающего дня и короткого сна силы таяли быстро. В норматив скорости не уложились и, вернувшись в караульное помещение, снова должны были «плавать» почти до утра.

В семь часов уснул на полчаса, и снова подъём на пост с восьми утра до двенадцати дня.

И так почти каждый день службы в карауле. Поспать удавалось урывками, дай бог, часа три-четыре в течение суток, что было равносильно пытке сном. И потому не раз сержанты, проверяя посты, находили молодых солдат, уснувших и сидя, и стоя, и ночью, и днём, что считалось грубейшим нарушением, за которым следовало и наказание по уставу, и обязательное избиение «дедами».

Самим «дедам», да и «полудедам» спать на постах не возбранялось. Кто ж их накажет. Наоборот, сержант по телефону разбудит и предупредит: идёт проверять офицер.

На следующий день они оставались в казармах, и это было не намного легче. Правда, еда и сон – в норме.

Но и здесь Иванников находил любой предлог, чтобы армия стала для Марка похуже каторги. Особенно зверствовал сержант на физической подготовке, заставляя по десятку раз преодолевать полосу препятствий, до крови обдирая бока и набивая синяки.

После этого хотелось только одного – умереть.

Через несколько месяцев такой жизни Марк превратился в настоящий прозрачный скелет. Постоянно хотелось спать. Постоянно хотелось есть. Все сны о еде.

Случайно узнал, что есть посты, откуда ночью, рискуя попасть под военный трибунал, солдаты проникают на охраняемый завод, ищут в рабочих столовых еду и с ней возвращаются на пост. Не поймали – повезло. Поймали – тюрьма.

Дважды попадая на эти заветные посты, он не рискнул бросить их и пройти внутрь объекта. И лишь на третий раз сила голода подавила разум.

Осень. Ночь. Ветер с завыванием мрачно гнёт ветви чернеющих деревьев. С автоматом и боевыми патронами Марк пролезает под колючую проволоку. Прячась и перебегая от дерева к дереву, пробирается к рабочей столовой.

На дверях огромный замок. Обдирая ногти и пальцы, выдирает гвозди, придерживающие оконное стекло. Вынимает стекло. Сбрасывает солдатский ватник и в одной гимнастёрке с автоматом с трудом протискивается внутрь. Удары сердца, стиснутого страхом, гулко бьют в голову, превратившуюся в один гудящий колокол.

Шарит в темноте. И вот: «Есть!» – находит в углу на полу полмиски сметаны. Одним духом выпивает и облизывает, почти сдирая зубами верхний слой алюминия со дна миски. Лёгкий шум снаружи. Бросается в оконный проём, хватает с земли свой ватник и бегом обратно на пост.

«Фух! Кажется, пронесло». Проверка пришла только через час.

Через пару недель повторяет маневр. На этот раз подворачиваются две чёрствые, позеленевшие от плесени буханки хлеба. Пока вернулся на пост, давясь, сгрыз их, даже не очистив от плесени.