Приободрившись, Марк вместе со всеми поплёлся к другому огневому рубежу: стрельба очередями.

На счёт «двадцать два», отсекая два патрона, надо пробить деревянную в рост человека зелёную мишень, появляющуюся на три секунды. Расстояние – триста метров. Пробьёшь с первой очереди – отлично, со второй – хорошо, с третьей – удовлетворительно, не попал – двойка.

И опять Марка вызывают последним. И опять взвод стреляет на тройки, кроме одного, выбившего мишень с первого раза, но не попавшего в неё второй и третьей очередями.

Марк опускается на линию стрельбы. Снимает с предохранителя. Снова упирает рожок автомата в землю – устойчивость лучше, чем на весу, на дрожащих руках. Ловит мушку в прицел. Ничего не видит, и вдруг далеко, из-под земли, поднимается зелёный фанерный силуэт человека.

Нажимает курок, считая: «Двадцать два». Мишень падает: «Есть! С первого раза!»

Подходит офицер. Машет рукой оператору:

– Поднимите ещё раз!

Опять встаёт зелёный силуэт. Ещё очередь. Мишень падает.

– И ещё раз! – командует командир взвода.

Третья очередь – и третья мишень сбита. Три отлично.

– Взвод, построиться! Рядовой Рубин, два шага вперёд! – кричит командир.

Марк не выходит – вылетает, не чувствуя горящих ног, задохнувшись от счастья и гордости.

– Лучше всех в третьем взводе стреляет рядовой Рубин. Марш-броски для него отменяются. На стрельбище он будет ездить на машине, отвечать за оборудование, мишени, бинокли. А вам, троечникам, команда: «Газы!»

Солдаты быстро нырнули в противогазы, что в полуденной жаре равнялось удушению.

– Взвод, по-пластунски вперёд!

И бедные новобранцы поползли в противогазах, считая секунды до команды снять их и снова бежать проклятые шесть километров по песку и лесу, подгоняемые прикладами и матом сержантов.

Стрельба была главнейшим делом – полк охранял военный завод. Ну очень большой важности! Высшая степень секретности! Они даже не предполагали, что там производят.

Правда, по тому, с какой скоростью редели шевелюры у молодых ребят, можно было догадаться: чего-чего, а радиации там хватало. Завод окружали посты на вышках вдоль взрыхлённой контрольно-следовой полосы, за которой колючая проволока.

Постепенно, хоть и трудно, он втягивался в будни учебной роты. Самым тяжёлым оказалась физподготовка. Бегать, прыгать, полоса препятствий, отжимания, упражнения на турнике: подтягивание, подъём силой, подъём переворотом.

А у него (при росте под два метра) вес – семьдесят килограммов. Кожа да кости. Проблема. Конечно, не один такой, но от этого не легче. Зато стрельба и политическая подготовка – главные предметы – только отлично.

Приближался день окончания учёбы, принесения присяги и распределения по подразделениям: музыкальный взвод, взвод связи, хозвзвод и семь рот по сто солдат в каждой.

Марк узнал, что караульная служба в ротах отнюдь не сахар: через день надо выезжать из города на охрану военного завода, а второй, свободный от караула день – занятия на стадионе и в казармах те же, что и в учебке.

Но он ничуть не беспокоился, так как всё это время они с Витей были уверены: раз их брали только для музвзвода, значит, и попадут они в музвзвод.

Двадцатого июня. Присяга – двадцать второго. Неожиданно их обоих вызывает начальник штаба полка подполковник Матросов – громадный, с чапаевскими усами мужик. Умница и полиглот (через год его арестуют за издание на Западе антисоветской книжки).

– В общем, так, ребята. Послезавтра распределение. В музвзводе два места. На одно мы берём вашего земляка Льва Липовича, он на всех инструментах играет, а на второе… Знаю, что вы друзья не разлей вода (откуда узнал?), вот сами и решайте: кому в музвзвод, а кому в роту. Тот, кто пойдёт в музвзвод, пусть сочинит речь и выступит на присяге у Вечного огня.

Коротко и ясно. Ну что ж, сели они с Витей вечером перед отбоем на лавочку, открыли банку сгущённого молока, и началось:

– В музвзвод пойдёшь ты.

– Нет, ты пойдёшь.

– Это к тебе домой пришёл капитан Кошкин.

– Не имеет значения, я тебя сюда притащил.

И так далее. Спорили до тех пор, пока не съели всю сгущёнку и Марку в голову не пришла мысль:

– Вить, а ведь двадцать второго июня у тебя день рождения! Музвзвод – это мой тебе армейский подарок. От подарка не отказываются.

На том и порешили.

Через день на распределении, когда прозвучала фамилия Рубин и Марк строевым шагом подошёл к начальнику штаба, тот, пожав ему руку, произнёс:

– Третья рота. Ничего, Марик, послужишь немного в карауле. А когда освободится место в музвзводе, мы тебя переведём.

«Когда» так и не наступило. Не наступило никогда.

Учебный пункт, где Марк, Витя и Лёва проходили курс молодого бойца, и казармы полка, в котором придётся служить, располагались хоть и недалеко друг от друга, но о порядках, царящих в казармах, новобранцы так ничего и не узнали. Ни плохого, ни хорошего. Информация не доходила.

Поэтому, услышав, что попал в третью роту, Марк не испытал никаких эмоций.

Эмоции хлынули уже в первый день прибытия в казарму, в расположение третьей роты.

Эта рота, как оказалось, была негласным «штрафным батальоном» их полка. Всех пьяниц, хулиганов, самовольщиков ссылали сюда. Во-первых, потому, что её командиром был капитан Борщ, умевший и ладить, и держать в руках эту публику.

А во-вторых, служебная лямка была самой тугой. Людей не хватало, и вместо положенных восьми часов караула на постах и в зимнюю стужу, и в летний зной приходилось стоять и по двенадцать, и по четырнадцать часов. Плюс расстояние между постами было самым большим: на пост и с поста топать и топать.

Марк попал во второй из трёх взводов, где замкомандира взвода старший сержант Иванников был царь и бог.

Уроженец полузабытой липецкой деревеньки, нескладный, маленького роста, сутулый и белобрысый, истерик с хриплым, но зычным голосом. Садист и антисемит до мозга костей. Подарочек ещё тот!

С первой же минуты он невзлюбил Марка. А после того, как буквально через неделю того назначили комсоргом роты, сместив Иванникова, он его просто возненавидел.

В полку, как и во всей Советской Армии, махрово цвела «дедовщина».

Не по уставу, а по сложившимся традициям все воины делились на категории.

«Салаги» – не солдаты – солдатики, только что призванные на службу. Ничего не знающие, не умеющие и потому совершенно бесправные, выполняющие любые требования «дедов» и сержантов.

Их приказы: «Три минуты – сапоги почистить и доложить; койку заправить и доложить; белый воротничок к гимнастёрке подшить и доложить…» – выполнялись беспрекословно. Полы в казарме и караулках в основном драили «салаги». Сплочённости – ноль.

«Черпаки» – солдаты, прослужившие полгода. Разливали еду по мискам. Не намного больше прав, чем у «салаг», но уже не прислуживали «дедам». Хотя уборку делали тоже.

«Полудеды» – солдаты и сержанты, прослужившие год. К уборке не привлекались. По учебным тревогам на посты среди ночи не бегали. Как и «деды», могли ходить в увольнения в город.

И наконец, «деды», прослужившие полтора года из двух.

Их положение было даже выше, чем у сержантов, замкомандиров взводов, если те прослужили меньше.

«Деды» – дружная команда, сплочённая общими испытаниями во времена, когда сами были «салагами» и «черпаками», а также полутора годами совместной службы, закалившими их физически.

Сплотила неписаная, но незыблемая традиция льгот и привилегий: в карауле, куда привозили еду в бачках, «деды» первыми наполняли свои миски, выбирая лучшие куски мяса. Они же делили сливочное масло и сахар: сначала в палец толщиной себе, остальное – сослуживцам. В результате такой делёжки «салагам» доставалось по несколько ложек жидкого супа, а масло на хлебе чуть блестело пятикопеечной монетой.

«Деды» стояли на постах по шесть часов, а «салаги» за них – по двенадцать. «Деды» в первую очередь ходили в увольнения в город: прогулки, танцы, мороженое, спиртное, девушки.