– На воздухе быть полезно, – заметил он, скрипучим голосом. – Так советовали древние, ибо подвижные занятия развивают тело и ум. Они сражаются в тригон?

– Да, – ответила с едва уловимой усмешкой Домиция. Регину, как старому воину, во всем виделись сполохи войны, и даже здесь он не удержался, чтобы сравнить безобидный тригон со сражением.

– Когда-то я был в нем хорош, теперь не могу. Быстроты не хватает.

– Зато в делах государственных ты успеваешь, – польстила Домиция, старавшаяся лишний раз угодить властному и честолюбивому родственнику.

Регин часто бывал у Домиции Луциллы, благо их виллы располагались вблизи, и можно всегда пройти друг к другу, не прибегая к паланкину26, а тем более к повозке.

– Это так! – благосклонно согласился прадед Марка, растянув в улыбке морщинистые губы. – Ты выполнила мою просьбу?

– Да, я пригасила Фаустину, но не понимаю, зачем? Она тетка Марка и сестра моего покойного мужа, мы с ней и так часто видимся на семейных праздниках.

Катилий Регин хитро прищурился:

– Я хочу побеседовать с сенатором Сервианом у тебя здесь, на вилле. Как мне сообщили верные люди, Сервиан был у императора на приеме. Он просил за отдельных сенаторов, людей из его партии, которые составляют мне оппозицию.

Домиция удивилась.

– Они чем-то недовольны?

– Рим большой город, а я его префект. В моей власти сосредоточены огромные деньги, которые дают возможность влиять на нужных людей, принимать серьезные решения, убеждать нестойких сенаторов. Этого, как выяснилось, им не хватает. Вот они и донимают меня мелочными сенатскими проверками, тормозят мои распоряжения или их полностью игнорируют. Теперь же Сервиан просит за них! Видите ли, им нужен водопровод в римские дома. Ничего, обойдутся!

– А зачем тебе Фаустина? Мне всегда казалось, что она не слишком разбирается в политике. Жена Тита немного легкомысленна, ветрена, и государственным умом не отличалась.

Регин внимательно посмотрел на Домицию.

– Я это знаю. До меня доходили сплетни о не совсем уместных для почтенной матроны увлечениях. Эти бани… Во времена моей молодости в них завязывалось большинство романов, но теперь Адриан запретил совместное мытье.

– Будто это кого-то останавливает! – хмыкнула Домиция.

– Итак, зачем мне нужна Фаустина? В Сенате существует некая часть колеблющихся, вроде болота. Такие люди там были всегда. Они не знают к кому примкнуть и не хотят торопиться с выбором. Муж Фаустины Антонин пользуется среди этой группы определенным влиянием и мне надо, чтобы он принял мою сторону, – все знают, что Антонин любит жену и прислушивается к ней.

Домиция Луцилла с подобранными в высокую прическу волосами выглядела достаточно молодо. Еще утром рабыни провели с ней косметические процедуры: нанесли на лицо отбеливающие мази, подкрасили ресницы, сделали ярко-красными губы. Ее тунику и верхний платок, которым она прикрывала голову, щедро окропили благовониями, и теперь мать Марка стояла перед Регин цветущая, благоухающая, манящая.

У него не раз возникала мысль найти ей супруга из знатной семьи, соединить две патрицианские ветви, чтобы еще более усилить свое влияния. Но Домиция противилась. Она была состоятельной, обеспеченной женщиной и ни в чем не нуждалась. Ее завод приносил хороший доход и Регин, будучи префектом города, доподлинно знал суммы, поступавшие от продажи кирпича с поставленным поверх клеймом «Домиция Луцилла».

– Не проще ли было договориться обо всем с Фаустиной наедине? – нарушила молчание Домиция. – Она родственница, она поймет!

Регин пожевал губами, подумал, ответил:

– Надо продемонстрировать нашу силу Сервиану, этому напыщенному павлину, пробившемуся в консулы благодаря Домициану. Я всегда был о нем невысокого мнения, хотя некоторые твердили о его уме, о неких выдающихся способностях. Пусть заранее знает, что Антонин будет на нашей стороне, тогда, возможно, не придется прибегать к давлению в Сенате, устраивать там войну. Наш Адриан не любит раздоров. Он хочет наслаждаться покоем в Тибуре, устав от путешествий и государственных дел.

Их беседу прервала рабыня, подошедшая из глубины атриума.

– Госпожа, к вам прибыли гости: сенатор Луций Юлий Сервиан и матрона Анния Галерия Фаустина.

– Проводи их в триклиний, и скажи поварам, что пора обедать. – Домиция в нерешительности обратилась к Регину: – Я думаю, мальчиков пригласим позже. Пусть еще поиграют!

– Хорошо! – согласился прадед Марка.

Жаровня уже разогрелась. Пламя, плясавшее внутри, обжигало закопченные стенки, взвивалось жалящими язычками к небу. Марк подошел к источавшему жар железу, чувствуя обволакивающее тепло, запах горящего дерева. Бока жаровни приобрели малиновый оттенок; древесные угли высоко, почти до колен, выбрасывали языки пламени. Гай стоял рядом бледный, молчаливый, но полный решимости.

Ох уж эта гордость!

Удивление пополам с укоризной шевельнулось в душе Марка. Раньше он не придавал значения: хорошо это или плохо быть гордым. Наверное, для империи хорошо, ведь римляне не привыкли проигрывать в споре, а значит, гордость толкала их быть лучше, чем окружающие, становиться сильнее. Лучшими должны быть селения, города, их страна. Планка все время поднималась, заставляя совершенствоваться в этих усилиях. Но чем большее совершенство достигалось, тем больше приносилось жертв.

– Не надо, Гай! – примирительно сказал он. – Не надо мне твоей клятвы на огне. Если считаешь себя правым, значит ты прав.

– Нет! – порывисто повернулся к нему Викторин. – Ты мне не веришь, а я докажу.

Он протянул руку к огню, но до конца не решался сделать последний шаг. Медлил, смотрел как завороженный на высокое пламя. «Вот глупец!» – подумал Марк. Он решительно подошел к приятелю, и с силой схватив за плечи, оттащил от опасного места.

– Прекрати! Ведешь себя как мальчишка. Мы уже взрослые! Наш великий император сказал, что в следующем году я получу тогу гражданина.

Фусциан и Бебий Лонг с видимым облегчением тоже присоединились к Марку. Они обняли Викторина за плечи, и повели дальше, к начертанному треугольнику, возле которого лежали маленькие мячи, набитые волосом.

Игра была еще не закончена.

В триклинии жена сенатора Тита Антонина, которую все звали Фаустиной старшей, чтобы не путать ее с дочерью Фаустиной младшей, опустилась на ложе возле Регина и Луция Сервиана. Ложе Домиции Луциллы было рядом, чуть правее. Вообще-то этикет не дозволял женщинам возлежать рядом с мужчинами – это было не совсем прилично. Обычно они садились на стулья. Но республиканские времена канули в лету, а в наступившую эпоху принцепсов старые общественные традиции были оттеснены в пользу женских свобод.

Фаустине миновало тридцать пять. Ее приятное лицо выделялось гладким матовым цветом кожи. Черные волосы были уложены в высокую башню. Голову, пальцы руки, запястья и шею она украсила разнообразными кольцами, браслетами и цепочками из золота и серебра. Прическу ее венчала алмазная диадема – Фаустина любила дорогие побрякушки.

Она казалась доброй, покладистой матроной, со спокойным нравом. Тем не менее, приятное выражение лица время от времени портило едва уловимое высокомерие, проявлявшееся в излишне поднятой тонкой брови, когда она кого-то слушала, или в резком изгибе губ, похожем на презрительную усмешку. Вообще, тетку Марка все звали Фаустиной старшей. Она родила четверо детей, но выжили только двое – мальчик и девочка, и поскольку дочь назвали в честь матери Фаустиной, то она стала Фаустиной младшей.

Перед каждым из гостей был поставлен небольшой столик с бронзовой столешницей на деревянных резных ножках, на который слуги приносили всякую еду, изготовленную искусным поваром Домиции. В большие кубки подливалось вино, по обыкновению, разбавленное. У выхода в триклиний устроился кифаред, наигрывающий незнакомую мелодию и негромко поющий песни на греческом языке. Под эти меланхолические звуки и протекала беседа.