Лео, не отрывал взгляда от, тускло мерцающего, фонаря над входом в убогий трактир, размещённый в подвале углового дома.

– Брось паясничать, подойди сюда – прервал он покаянные страдания Ивана. – Не знаешь ли ты, часом, каков хозяин вон того шалмана?

– Помилуйте, Ваше сиятельство, почём же мне знать? Нешто я забулдыга какой, по таким ямам шастать?

– Не юли, шельма! Мне известно, что ты туда наведываешься!

– Ну, было разок, другой, на именины.

– Тогда говори. Хозяин этого трактира принимает вещи или украшения в счёт выпивки или долга? А, может быть, и скупкой краденого грешит?

– Грешит, Ваше сиятельство, точно грешит. Это шкуродёр известный. На моих глазах одного малого, в единых исподниках, на мороз выкинул. Крест нательный и тот снял, не побрезговал.

– А когда закрывается этот вертеп?

– Да, бог с Вами, Ваше сиятельство, никогда. Или, проще говоря, когда у последнего забулдыги в карманах одна вошь на аркане останется.

– Подай одеваться и сам соберись, со мной пойдёшь – распорядился Лео.                   Несколько минут спустя, Лео, слегка прихрамывая и опираясь на трость, решительно шагал на свет мерцающего на ветру фонаря. Колючий снег дробью стучал по козырьку, надвинутой на глаза, фуражки. За ним шагал негодующий Иван.

– Мыслимое ли дело гвардейскому офицеру, в этакий-то вертеп захаживать. Дозвольте, Ваше благородие, в эскадрон телефонировать, и от этого притона только запах кислой капусты останется.

Лео не удостоил его ответом. Думая о своём, он не обратил внимания на автомобиль, притормаживающий у края дороги и на сиплый, надрывный окрик у себя за спиной. Обернувшись, он увидел Раевского. В полутьме, его мощная фигура в «николаевской» шинели с бобровым воротником, имела вид ещё более внушительный. Лицо, наискось, перечёркивала чёрная повязка, прикрывающая правый глаз и придававшая лицу свирепое выражение.

– На ловца и зверь. Постой, Гончаров, надо объясниться – простужено закашлявшись, просипел кавалергард. Его взгляд, тон и выражение лица красноречиво свидетельствовали о весьма скверном расположении духа.

– Я охотно удовлетворю твою жажду общения, но несколько позже – ответил Лео – а сейчас у меня есть дело нетерпящее отлагательства.

– К чёрту дела, Гончаров! – мучительно сдерживая бешенство, произнёс Раевский. Разве ты ещё не знаешь, что произошло с Софией Николаевной?

– Как раз, в этом и состоит моё дело. Я намерен выяснить, кем совершено нападение.

– Каким образом?

– Видишь тот фонарь?

– Да, чёрт возьми!

– Это вход в трактир в котором собирается местное отребье и, хозяин которого, как мне кажется, знает или должен знать нападавшего.

– Вот как! – из ноздрей Раевского вырвались шумные потоки пара и заклубились в морозном воздухе – тогда, это и моё дело. Рысью, вперёд!

У входа в трактир, полупьяный мужик, без усердия расчищал снег. Увидев двух офицеров, он мгновенно вытянулся перед ними «во фрунт», вытаращив стеклянные глаза и прижав лопату к бедру. Из обшарпанной двери, навстречу им, выплыл изрядно хмельной бородач и, просияв лицом, как это бывает при встрече с родным человеком, повис на шее у Раевского. Гвардеец, не расположенный к сантиментам, воткнул «родственника» головой в снег и двинулся дальше.

Уже на первых ступеньках, ведущих в недра вертепа, была ощутима его тяжёлая атмосфера, насыщенная запахами плесени, табака и кислой капусты. Откуда-то сбоку выплыл мордатый половой с тщательным пробором посреди головы, разделяющим сальные волосы. Самоуверенный вид и внушительная фигура говорили о том, что он, видимо, здесь выполнял функции блюстителя порядка.

– Чего угодно господам?

Вопрос был задан без присущего прислуге подобострастия и демонстративной готовности услужить, а выпуклые глаза смотрели холодно и настороженно.

– Позови хозяина – распорядился Лео.

Офицеры присели на лавку за одним из пустующих столов и огляделись. Зал, с убогой обстановкой, был почти пустой. Только в дальнем углу, за продолговатым столом, сидели пятеро угрюмых пьянчуг каторжанской внешности. Над их головами, под сводчатым потолком, колыхалась пелена табачного дыма. Тем временем, в зале появился хозяин заведения, больше походивший на проворовавшегося приказчика. Нацепив на одутловатую физиономию парадную улыбку, он направился к офицерам.

– Чем могу служить дорогим гостям? – спросил он, застыв в почтительной позе.

– Нас очень интересует, кто прошлым утром, совершил нападение на молодую барышню, неподалёку от твоего трактира?– взял на себя инициативу разговора Раевский.

При этих словах фальшивая улыбка исчезла с лица трактирщика, и оно приобрело надменное выражение.

– Господа изволят шутить?

– Неужели ты думаешь, коровья морда, что мы пришли сюда ради забавы? – с трудом напрягая простуженные связки, прохрипел Раевский. – Если мне вздумается здесь пошутить, то смеяться будет весь Петербург, кроме тебя. Потому, что у нищего калеки в жизни нет радости.

– Ваши угрозы, господа, совершенно напрасны – голос трактирщика стал злым, с нотками обиды – Здесь уже были полицейские чины и, только напрасно потеряли время. И вы его теряете, тоже напрасно. Я ни чем не могу быть вам полезен.

– Бог свидетель, я долго терпел – прошептал Раевский и отвесил трактирщику такой щелбан, от которого тот завалился под стол. Тотчас же, на защиту хозяина, к офицерам угрожающе метнулось мускулистое тело вышибалы, но наткнувшись на свинцовый кулак Раевского, лишилось сознания. Драка в кабаке, в классическом исполнении, не бывает локальной потому, что любой порядочный забулдыга считает своим долгом принять в ней участие. Поэтому поддержка хозяину шалмана появилась без задержки. За угловым столом, решительно и враждебно, поднялись пятеро острожников, красноречиво демонстрируя свою порядочность.

– А, вот это, напрасно, могли бы жить – просипел Раевский – Сейчас я, из этого балагана, братскую могилу сделаю.

Пока Лео спешно освобождался от шинели и шашки, он, вооружившись лавкой, смёл троих нападавших, двоих из которых, этой же скамьёй, прижал к стене. Лео, увернувшись от размашистого удара, успел свалить бородатого с картофельным носом противника, но от удара в ухо сам отлетел на руки, успевшего его подхватить денщика. Иван, до этого не встревавший в господские дела, бережно положил офицера на лавку и бросился на обидчика своего хозяина. Раевский, тем временем, опустив скамью на головы своих придавленных к стене противников, обернулся и от удара в челюсть завалился под стол. Лео был уже на ногах. Избежав сокрушительного удара бутылкой, он расплющил нос нападавшему, имеющему колоритную внешность законченного бандита. Противник устоял на ногах и, размазав по щетине хлынувшую из носа кровь, достал из-за голенища сапога финку.

– Ну вот и всё, офицерик, сегодня твои кишки собакам на ужин достанутся.

Лео успел заблокировать удар в живот и, сильным ударом в висок, заставил противника уткнуться расплющенным носом в пол. Между тем, Раевский, поднявшись на ноги, скинул шинель и, накрыв ей одного из противников, направил его головой в стенку. Потом он вышиб сознание из верзилы, душившего Лео узловатыми руками и перегаром. Довершая картину побоища, кавалергард остановился только тогда, когда в пределах досягаемости не осталось ни одного шевелящегося тела. С чувством исполненного долга он откупорил бутыль водки, стоявшую на стойке буфета и, сделав хороший глоток, захрустел солёным огурцом.

– Пойло, конечно дерьмовое, но забористое – Раевский перешагнул через бесчувственное тело и протянул бутыль, присевшему на лавку, Лео.

– Славно покуражились, прямо как на масленице, стенка на стенку – продолжил он, поправляя повязку на лице и присаживаясь за стол напротив Лео.

Лео, сделав глоток, вспомнил своего наставника в кулачном деле – Спасибо Кузьме за науку. У нас в именьи был конюх Кузьма, боец не превзойдённый. Помещик Мухин, против него, даже француза выставлял на пари. Так и тот, чуть было не отправился к своей Парижской Богоматери.