При появлении полкового командира оркестр мгновенно умолк и чей- то хорошо поставленный голос скомандовал: «Господа офицеры!» . В одно мгновенье в зале воцарилась оглушительная тишина, замерев, гусары приветствовали своего командира.

– Добрый вечер, господа. Прошу к столу.

Эта фраза была произнесена тоном доброго хозяина приглашающего к ужину дорогих гостей, демократично подчёркивая, что здесь он не столько командир, сколько старший товарищ, в тесном кругу единомышленников. Офицеры привычно, без суеты, заняли свои места. Предупредительный адъютант указал Лео место между командирами второго и четвёртого эскадронов. Длинный стол блистал серебряными приборами и хрусталём. Не смотря на то, что на белоснежной накрахмаленной скатерти не оставалось свободного места от изобилия блюд и напитков, искушённый взгляд Лео отметил разницу в изысканности и ассортименте по сравнению с теми столами, за которыми ему доводилось бывать прежде. Едва стихли звуки разливающегося по бокалам вина, во главе стола поднялся полковник.

– Господа! – провозгласил он зычным приятным баритоном – Сегодня у нас есть достойный повод для того, чтобы немного ослабить подпруги. Но с начала я хочу представить вам нашего нового товарища, который, как и наш прославленный герой Давыдов, сменил лейб-гвардии гусарский мундир на скромный, но не менее доблестный доломан Ахтырского гусара – полковник обратил свой взор на Лео.

– Прошу любить и жаловать командира 3-го эскадрона, ротмистра графа Гончарова.

При этих словах Лео поднялся и корректным кивком головы поприветствовал присутствующих.

– Леонид Георгиевич – продолжил полковник, прерывая лёгкий одобрительный гул голосов – прибыл в полк с радостным известием от нашего августейшего шефа великой княгини Ольги Александровны, которое сегодня же было подтверждено штабом дивизии – командир сделал паузу, обводя торжествующим взглядом присутствующих – Господа! Государь оказывает нам великую честь принять участие в летних Красносельских манёврах гвардии!

Громогласное «Ура!» сокрушительным шквалом сотрясло стены старого замка. Каждый понимал, что это неординарное событие в жизни полка, ставящее провинциальную армейскую часть в один ряд с элитой российской армии. Кроме того, многие из офицеров, не говоря уже о нижних чинах, никогда не бывали в столице и мысли молодых корнетов и поручиков уже закружили их в вальсе с обворожительными петербургскими красавицами, а седеющие ротмистры уже прикидывали в уме возможности своих кошельков, чтобы в полной мере реализовать свои мечты и шансы предоставляемые столицей.

Дружный звон бокалов дал старт безудержному застолью, одной из коренных традиций Ахтырских гусар, воспетой и благословлённой самим Денисом Давыдовым . Лео был заинтригован третьим тостом, который был выпит за здоровье французских монашек капуцинок, отдавших свои сутаны на пошив гусарских мундиров. Сидевший рядом с ним ротмистр Панаев охотно пояснил, что этот тост является традиционным для полка уже сто лет. В 1814 году, после взятия Парижа русскими войсками Ахтырский гусарский полк был расквартирован в Аррасе, неподалёку от женского монастыря капуцинок, волей судьбы носивших сутаны полкового коричневого цвета. Командовавший тогда полком Д. Давыдов, осмотрев своих гусар изрядно потрёпанных в боях и походах, нашёл их вид весьма плачевным. Исправить это положение он решил оригинально. По его приказу, на пошив новых мундиров с монастырских складов было изъято всё сукно, но его оказалось не достаточно, тогда пришлось раздеть самих монашек. Вскоре на параде в Париже полк заслужил одобрение царя, особо отметившего боевые заслуги и великолепный вид Ахтырцев.

Между тем всеобщее веселье набирало обороты. Вино, здравицы и тосты, сопровождаемые стихами и песнями, текли рекой питающей благодатную почву любви к Отечеству. Тем не менее, Лео не был оставлен без внимания. По традиции ему были преподнесены именные столовые приборы, как символ равноправного членства в офицерском собрании, и небольшой красиво оформленный томик стихов Д. Давыдова, знание которых вменялось в обязанность каждому не менее, чем положений кавалерийского устава. Постепенно Лео стал проникаться атмосферой душевного тепла, искренности и единения с этим, новым для него, провинциальным братством.

Гусар, везде гусар!

В радости и веселье время пролетает незаметно. Полночь уже давно осталась в прошлом, но никто и не помышлял о завершении застолья, в котором не было места непристойностям и хмельной развязности. Пирушка стала затихать только когда в зал, через тяжёлые портьерные шторы пробился робкий свет утренней зари. Захмелевший Лео пребывал в состоянии блаженного благодушия, робко надеясь, хотя бы на пару часов беззаботного сна.

– И это у них называется, немного ослабить подпруги – подумал он, прилагая титанические усилия, чтобы удерживать своё тело в вертикальном положении.

Через минуту Лео осознал бездну своей наивности, когда вестовые внесли в зал бездонную полковую серебряную чару до краёв наполненную шампанским. Начиная с полковника, чара пошла по кругу, бережно, как грудного младенца, передаваемая из рук в руки. Едва были допиты последние капли вина, как из-за стола поднялся на удивление бодрый командир и по его команде полковой трубач выдохнул в расцветающее зарёй небо сигнал тревоги.

Способность реалистично воспринимать окружающую действительность вернулась к Лео, когда он, в общем строю полка, во главе своего эскадрона, отвечал на приветствие командира. Это было начало полкового учения и началось оно стремительной атакой в разомкнутом строю на наступающую пехоту. О поблажках и скидках на плохое самочувствие и хмельные головы не было и речи. Истинный кавалерист, находясь в седле, презирает земное притяжение.

Воинский этикет обязывал вновь прибывшего офицера представиться всем равным по чину членам полкового сообщества, превосходящим же его в чине, он должен был нанести визит. В процессе этого ритуального знакомства стало очевидно одно любопытное обстоятельство. Определение «братство», обычно характеризующее сплочённость людей, здесь имело самое прямое значение, потому как духовное ядро коллектива составляли офицеры связанные кровными братскими узами. Достойным подтверждением этому является наличие в полку двух Лермонтовых, двух Елчаниновых и трёх Панаевых. С последними, у Лео сложились наиболее тёплые товарищеские отношения, несмотря на то, что все они были убеждёнными трезвенниками, и в этом вопросе составляли оппозицию сторонникам лихого гусарского пьянства, центром притяжения которых являлся ротмистр барон Зальц. Барон был признанным лидером офицерской молодёжи и имел репутацию полкового Бурцова, лихого повесы воспетого в своей лирике Денисом Давыдовым. Он об этом прекрасно знал, ревностно оберегая и поддерживая свой статус. Впрочем, не всегда уместно. Он единственный в полку манерно козырял в обиходе французской речью, очевидно полагая, что это придаёт ему оттенок светскости.

У Лео этот офицер не вызывал каких либо тёплых эмоций. Возможно, на это повлиял небольшой эпизод , произошедший сразу же после того, как он принял эскадрон. В тот вечер его новый денщик Мохов, ранее бывший в услужении у барона, допустил небольшую провинность. Лео, сделав внушение, резко поднялся со стула и приблизился к нему. В этот момент Мохов напрягся и, зажмурив глаза, слегка отклонил голову назад. Лео с негодованием понял – солдат ожидал удара.

Нужно ли говорить, что вся окружающая теперь Лео действительность была для него нова и непривычна. Сам уклад жизни местечка, тихий и размеренный, резко контрастировал с бурной суетой столицы. Люди, окружавшие его, были лишены столичного чванства, светской напыщенности и гвардейского лоска. Они жили интересами полка и до мельчайших тонкостей знали и любили кавалерийскую службу. Впрочем, провинциальная экзотика и стремительное погружение в службу, на некоторое время отвлекли его от сердечных переживаний. Новая весомая ответственность за своих гусар не давала ему права на уныние, а заботы об эскадроне не оставляли на это времени. Лео с головой окунулся в новую, неизбежную реальность – рутинную жизнь провинциального офицера, серую, как сукно солдатской шинели.