Спустя пару мгновений возле т’Эр Поэля оказался одетый в оранжевую рясу юный жрец, передавший ему погребальный огонь в виде особого, золотого факела. Сиар молча кивнул ему в знак благодарности и юноша удалился. После этого, т’Эр Поэль вознёс огонь над своей головой, что должно было придать ему более драматичный вид и, вобрав побольше воздуха в легкие, герцог заговорил:

– Приветствую каждого из Вас, дорогие друзья! – Сиар поклонился сначала королю, а после толпе. – Сегодня мы проводили солнце, ставшее последним для этого замечательного и доброго человека. Сердце епископа Эниадона всегда принадлежало всем и каждому, но не самому себе. Он всегда боролся и сражался за простой народ несмотря на то, что принадлежал к великому и древнему монгеянскому роду т’Эр Аннай. Я сегодня потерял не просто хорошего человека, но и друга. Оттого я и печалюсь вместе с вами, потому что он был общим другом и для всех нас. Его смерть – начало поистине темных времён. Нет, не потому что нас ждут бедствия и катастрофы, а потому, что погасло одно большое огненное сердце, согревавшее всех нас. – Сиар занёс факел и бросил его на специально подготовленные ветви и огонь мигом обвеял всю конструкцию погребального костра, да так сильно и ярко, что у т’Эр Поэля полились слезы, а люди, стоящие под пьедесталом, резко отступили от испуга. – Да поскорее он соединится с Эйденгардом! Прощай, друг. – Добавил герцог шёпотом.

Сиар оглядел толпу, некоторые из людей зарыдали, другие помрачнели, третьи просто опустили головы. Герцог начал медленно пятится и оказался на помосте, с которого, резко, словно птицы, поднялись гости. Каждый из них начал вставать, а королевские гвардейцы создали безопасный коридор до ворот в собор. Сначала проехала коляска с королём, управляемая Алией, следом пошёл её сын и остальные гости. Т’Эр Поэль же смотрел как полыхает погребальный костер, пока сзади до него кто-то не дотронулся. Обернувшись, Сиар увидел перед собой невысокого и тощего канцлера Флария Ганимедия. Это был жалкий и тщеславный человек, который добился столь высокого поста канцлера благодаря интригам и уловкам своего отца, некогда советника отца короля Ксеона, Илиана II. Фларий был немногим старше Сиара, однако похвастаться изрядным боевым опытом не мог, что, впрочем, не мешало ему носить походные доспехи королевского гвардейца, да ещё и покрытых вместо бронзового напыления золотым. Курносый нос и глубокие серые глаза делали его похожим на крысу.

– Блестящая речь, – печально улыбнулся Фларий, пожимая своей костлявой рукой с аметистовым перстнем ладонь Сиара. – Действительно, потеря Эниадона откроет начало темного века. Как жаль, что такие замечательные люди покидают этот мир. Как жаль, что земля всё ещё продолжает носить на себе целую плеяду подонков и лжецов, избавляясь от праведников.

– Как я думаю, – ответил Сиар, вырываясь из железных клещей Ганимедия. – Праведников в этом мире как раз-таки большинство, только они, в силу своей праведности, никогда не смогут стать правителями, ибо, это удел как раз-таки подонков и лжецов.

Фларий кивнул головой и с кислой миной продолжил:

– Знаете, теперь я боюсь жить в этом мире. Порой мне кажется, что подобная хворь, охватившая епископа, без труда может, охватит и кого-либо другого, – Ганимедий слегка ухмыльнулся. – Кто знает, может быть ею может заболеть и какой-либо член Регентного Совета.

– Хм, – задумался Сиар, – и кто же, по-вашему, может ею заболеть?

Фларий пожал плечами.

– Надеюсь, что не я, – Фларий прибавил тише. – Эниадон любил общаться с чернью, кто знает, какими болезнями кишат их кварталы. А вы, впрочем, всегда были с ним близки.

– Возможно, – ответил Сиар. – Но помните, что даже в случае схожей агонии, я всегда найду способ разобраться со своими проблемами. А теперь, милый друг, я думаю, что нам с вами пора. – И т’Эр Поэль указал Фларию рукой на уходящих в собор гостей.

Тот кивнул и, опустив голову, отправился в собор. Сиар же в последний раз взглянул на огонь и молча двинулся за Ганимедием.

Спустя некоторое время король и свита были доставлены в замок, где тут же был устроен прощальный пир по Эниадону. Однако царившая там атмосфера лицемерия и пошлости заставила Сиара покинуть пиршество одним из первых. И вот когда он спускался по одной из лестниц в свои покои, его чуть не сбил, мчавшийся на всех парах Лорис. Увидев своего начальника, т’Эр Райтер улыбнулся, словно бы у него только что родился сын.

– Что, одна из служанок родила тебе ребёнка? – так и спросил т’Эр Поэль, с недоумением смотря на довольное лицо Лориса.

– Упаси Эйденгард, я ещё слишком молод для этого! – отрывисто, переводя дыхание, ответил рыцарь. – Пришли известия из Поэля, произошло очередное нападение. Жертвой стал местный лесоруб, но на этот раз тот псих напал на него и изрядно покусал. Теперь бедолага лежит в лихорадке.

– И что хорошего я должен найти в этом?

– А то, что его можно детально допросить, Вы сами хотели этим заняться.

Да, действительно, Сиар хотел разобраться в этом деле лично, потому что даже полуживой Эниадон обратил внимание на эти происшествия. А приехав и лично допросив лесоруба, он смог бы найти безумца и сам разобраться в том, что привлекло внимание умирающего епископа.

– Где же сейчас этот малый? – спросил герцог.

– В деревне что у Ведьминого Холма, господин.

– Ворожеи? Что ж, прикажи седлать лошадей – мы поедем с тобой вдвоём, а впереди себя пусти гонца, чтобы возле каждой придорожной крепости для нас готовили свежих лошадей. К утру мы должны быть на месте.

Лорис отсалютовал и побежал вниз, сделав самое серьёзное выражение лица в своей жизни. Сиар же несколько секунд простоял, слушая доносящиеся из гостиного зала шум, гам, пение и музыку. От этого он понял, что остался во дворце совсем один и с такими грустными мыслями, прибавив шаг, отправился к конюшням.

Она вновь медленно проплывала над хорошо знакомым тёмно-фиолетовым песком. Её ноги по-прежнему не касались земли, впрочем, они и вовсе отсутствовали в этой фантазии, как и всё её тело. Она была лишь некоей субстанцией, проплывавшей по этому миру грёз. Вокруг неё не было ни души, а лишь пустыня, наполненная аметистовой пылью. На горизонте были видны лишь барханы этого песка, хотя ветра она не чувствовала, но была уверена, что здесь он бывает очень и очень сильным.

Она видела это место не раз. Этот кошмар, впрочем, без явных на то признаков ужаса, посещал её последние месяцы. Стабильно. Каждую ночь. Трудно было осознать, дар ли это, или проклятие, но сон повторялся изо дня в день, начинаясь с того, что её призрачная материя неслась в бесконечную даль этой безжизненной пустыни, а заканчивался внезапной остановкой посреди пустоши.

Но сегодня всё пошло по-другому, это, безусловно, застигло её врасплох. Конечно же, сон начался точно также как и всегда – она мчалась, преодолевая целые сотни шагов за считаные мгновения, но потом она заметила грозу в небе. Небо в этом сне тоже было фиолетовым, сплошь окутанное бесконечной пеленой облаков, природу которых она объясняла себе поднятыми ввысь частицами этого проклятого аметистового песка. Во всяком случае, так ей казалось до сегодняшнего дня.

Однако гроза ярко красного цвета пробила отверстие в облаках, на миг, обнажив огненно-рыжее светило (во всяком случае, таково было её предположение). Хоть в этом сне она и была нематериальна, но на мгновение ей всё же пришлось зажмурить глаза. До этих самых пор ей казалось, что они у неё отсутствовали, но яркий ослепляющий свет заставил её переосмыслить их наличие.

Но это было не единственное новшество во сне. Она вдруг остановилась, не проделав и части своего еженощного маршрута. Конечно же, она испугалась, пускай сам по себе этот фантазийный мир и не был знаком, но и покидать просто так она его не хотела, ведь он стал за это время ей чуть ли не вторым домом. Вторым миром.

Впервые за несколько месяцев она начала различать звуки. Сначала они походили на некое кряхтение, и сквозь сон она подумала, что это кто-то шуршит над спящей ней. Однако природа звуков с каждым мгновением становилась всё более и более явной, как будто бы кто-то действительно приближался к её спине. Во сне она не могла оглядываться, однако приложив некую силу воли, она сумела развернуться, обнаружив, что окружающий её мир словно бы развернулся вместе с ней. Барханы и ярко-рыжий кусочек неба не переместились, впрочем, она не стала сильно заострять на этом внимание.