— Зачем? — спросила я.

— Затем, что эту вышедшую из строя деталь в наших условиях заменить нельзя, — ответил Булатов, который, кажется, наконец, разобрался в хитросплетениях коммуникативных каналов, хотя никто другой не смог бы этого сделать вот так, глядя на запутанную и мелкую трёхмерную схему. — Вот, видите, этот узел находится в пределах основного блока. Чтоб заменить его, нужно демонтировать киберпилота, а это в наших условиях невозможно.

— То есть развинтить весь супермозг по винтикам? — нахмурилась я.

— Образно говоря, — кивнул он.

— А если выключить этот супермозг и подключить резервный?

Булатов замотал головой.

— Видите вот этот внутренний канал? По нему сигнал ушёл в блок памяти, причём вот сюда… — он пару раз щелкнул по сенсору, разворачивая схему дальше и указал на спутанный клубок разноцветных линий. — Это стабильная память, куда мы тоже не сможем внести изменения. При выключении этого супермозга она автоматически перейдёт на дублирующий, чтоб обеспечить преемственность и стабильность системы. Эффект будет тот же.

— Здорово, — проговорила я, откинувшись на спинку кресла. — Ещё одна мина. Когда ж они кончатся?

— Выходит, с самого начала эта штука была встроена в систему, чтоб в нужный момент выдернуть у нас зубы, не повредив кораблю, — проговорил Вербицкий. — Мы могли лишиться орудий в любой момент и… Защита! — он с ужасом посмотрел на меня. — А вдруг что-то такое сделано и с защитой?

— Продолжить диагностику! — рявкнула я, обернувшись к пульту.

Кибер послушно принялся за работу.

Защита оказалась в порядке, но вооружение мы потеряли. Надёжность компьютерного оснащения звездолёта изначально оказалась обращённой против него самого. После длительных консультаций с механиками мне пришлось смириться с мыслью, что «Пилигрим» стал безвреден, как школьный автобус. У нас не было больше никакого оружия, если не считать того, что было установлено на маломерках и вездеходах.

Поздно вечером я вернулась в каюту Джулиана, чтоб перевести дух перед ночным дежурством. В голове у меня гудело от остаточного напряжения. Перед глазами всё ещё мелькали схемы, а на языке вертелись технические термины. И душу жгло чувство невосполнимой потери. Где-то в глубине души засела досада против Белого Волка с его ответственным отношением к работе. Впрочем, он как раз был ни в чём не виноват. Просто наш противник подготовился к этой экспедиции куда лучше, чем мы.

Сев на диван, я устало откинулась на спинку, глядя на изысканную резьбу дубового буфета у стены. Тишина давила со всех сторон, а с экрана, имитировавшего окно, враждебно заглядывала в окно наступающая ночь. Если сегодня что-то случится, я уже не смогу отыграться, сидя за пультом. У меня больше нет ни кинжальных силовых полей, ни электромагнитной пушки. Одна надежда на то, что наш противник всё ещё считает, что мы вооружены до зубов, и, наученный горьким опытом, не полезет на амбразуру.

Дверь каюты беззвучно открылась, и вошёл Джулиан. Он сел рядом, так же бессильно откинувшись на спинку.

— Переживаешь? — спросил он.

— Переживаю, — кивнула я. — А у вас как дела?

— Ничего… Появился свет в конце туннеля. Одна надежда, что это не прожектор встречного поезда.

Я подняла голову и посмотрела на него.

— Вы что-то нашли?

— Что-то… Мы нашли тот участок, который был заблокирован, и расшифровали его. У парня странная патология, она встречается не так уж часто и, в основном, у животных. Он представитель тупиковой ветви эволюции. Он не способен мутировать.

— Что? — недоумённо переспросила я.

— Он не может изменяться, вообще. Его организм не может развиваться, эволюционировать. Его геном врожденно стабилен, как скала. Двести лет назад он бы прожил жизнь, не заметив проблемы. Более того, он был бы здоровее других, потому что его организм не реагировал бы на негативные изменения внешней среды, плохую экологию и многие вирусы. А теперь, когда люди так стремятся усовершенствовать свою природу, Стэн просто реликт.

— Погоди, погоди… — пробормотала я. — Ты что-то не то говоришь. Он же мутировал, трансформировался в это существо.

Джулиан приподнял голову и внимательно взглянул на меня.

— Ты устала. Был тяжелый день… Поэтому ты упустила главное из того, что я сказал. Парень родился со стабилизирующим участком в геноме. В лагере псов войны, где их часто переделывают на генетическом уровне, ему заблокировали этот участок, потому что он мешал. И перестроили. Не сильно, но кое-что добавили, кое-где убавили. В общем, довели до совершенства. А этот стабилизирующий участок спит, как наша орудийная система. Только его, в отличие от системы, можно оживить, убрав блок.

— И что будет?

— Не знаю. В этом всё дело. Это, может быть, его единственный шанс вернуться в нормальное человеческое состояние. Стабилизирующие участки — это защитный механизм, который природа изобрела для защиты от агрессивной окружающей среды. Она дорого заплатила за него, отказавшись от возможности дальнейшего развития, но обеспечила его надёжность. Стабилизаторы генома работают очень жёстко. Если где-то есть память о первоначальном образе его генома, то при включении стабилизатора все последующие изменения будут устранены, как те, что произошли недавно, так и те, что были произведены в детстве. Он станет таким, каким должен быть от рождения.

— А если у него были какие-то серьёзные генетические отклонения или заболевания, которые были устранены после установки блока?

— Может быть, — кивнул Джулиан. — Этого я и боюсь. У нас нет возможности проверить весь геном. Мы не обладаем достаточной квалификацией. Автоматическая расшифровка тоже не даст стопроцентной гарантии. Нам придётся решать, оставить его таким, какой он сейчас, или дать шанс стать человеком, но, возможно, больным.

— А восстановить этот блок вы сможете?

— Мы — нет. На Земле, наверно, смогли бы. А может, это всё вообще не принесёт никакой пользы и, выбив блок стабилизатора, мы активируем силы, которые вообще могут вывернуть его наизнанку. Я не знаю. Я слабо разбираюсь в генетике, знаю только, что ошибки в ней дорого стоят.

— И кто в конечном итоге должен будет принять решение? — настороженно спросила я.

Джулиан удивлённо посмотрел на меня.

— Я, конечно. В вопросах, касающихся пациентов, решение принимает врач, если сам пациент не может принять такое решение.

— Ну, его-то мнение можно предугадать.

— Это в какой-то мере облегчает моё положение, — серьёзно кивнул он.

Этот разговор не добавил мне оптимизма. Наверно, будь я не так измотана, я бы порадовалась тому, что у Стэна появился шанс вернуться в нормальное состояние. Но вместо этого я ночью во время дежурства возвращалась к мысли о том, какую сложную проблему придётся решить Джулиану, и какая тяжёлая ответственность легла на его плечи.

Мрачно поглядывая на правый верхний экран, где наш противник уже заканчивал монтаж своей установки климатического контроля, я размышляла о том, что задумал колдун. Возможно, это безобидное сооружение на самом деле станет для нас бластером у виска, а я не могу даже сбить эту штуку, потому что у меня больше нет внешней орудийной системы. И что будет, когда противник поймёт, что мы безоружны? Снова начнёт магические атаки, шабаши у нас под носом? И что мы сможем противопоставить?

Я печально качала головой и возвращалась к созерцанию приборной панели. Всё было в норме. Город красноватой дымкой светился вдали, не проявляя к нам видимого интереса. На сей раз, это меня не огорчало. Мне нужно время свыкнуться с новыми условиями игры, когда у меня под рукой больше нет пушек.

Мысли снова возвращались к Стэну и к проблеме, которая стояла перед нашими врачами. Попробовать помочь ему сейчас, рискуя навредить, если не погубить вовсе, или держать в клетке до возвращения на Землю. Но смогут ли ему помочь там? Станут ли помогать? Крамольная, даже дикая мысль. Конечно, станут! Но это сомнение засело где-то глубоко. Даже у меня, что уж говорить о Джулиане, который видел больше зла, чем добра.