– Элла говорит, ты почти пропал. Без Анны и не появляешься нигде. Устал от старых друзей? – спросил Фейерверк.

– Только от тех, которые всегда готовы подумать обо мне лучшее. Я работал.

– Новый фильм?

– Не только. Телевидение, театр. Но в основном фильм, да.

– О чем фильм?

– Ни о чем. О ком. О Бинго.

– Кто такой Бинго?

– Ты действительно дремучий, Фейерверк, – рассмеялся Науэль. – Об этом трубили все газеты. Два года назад.

– Два года назад я был не в том состоянии, чтобы читать газеты, – напомнил Фейерверк. – Да и сейчас не читаю – опасаюсь, что меня от них заново вздрючит.

– Даже Анна знает, кто такой Бинго. Деверек Гароко. Он был конкретно поехавшим: открыл стрельбу в торговом центре. Семь человек уложил, пятнадцать ранил – и добился бы большего, если бы понаехавшая полиция не обломала все планы. Бинго закрыли, но до суда не удержали – вскрылся заточенной ложкой. По итогу всей истории шум стоял до небес. Народ обиделся, что вот уже и шмотки не дают покупать спокойно. К тому же Бинго был транссексуалом, – добавил Науэль, и Фейерверк с улыбкой переглянулся со мной: «Вот где собака зарыта». – Убийства, безумие, мини-платья и клёвые красные туфли – все ингредиенты для отличного скандала.

Я взяла четвертую папиросу, отпила из бокала и поперхнулась, обнаружив, что с вина мы перешли на что-то покрепче.

– И все нормальные… – Науэль надавил на это слово, размазал его, как муху, – естественно, сказали, что он стал убийцей, потому что был транссексуалом, а транссексуалы сказали, что он убил, потому что был психопатом.

– А что сказали психопаты? – заинтересовался Фейерверк.

– Я не знаю, что сказали остальные, но лично я говорю, что когда фильм выйдет, это будет бомба! – Науэль вдруг пришел в страшное оживление. Он готов был вскочить и начать размахивать руками. Меня радовало, что он наконец-то сбросил свою эмоциональную заторможенность, пусть и далеко не естественным способом, но настораживало, что близорукий, расфокусированный взгляд Науэля иногда упирался во что-то позади меня. Оборачиваясь, я не находила ничего заслуживающего внимания – только серая дощатая стена. – Какую отборную однополую порнуху мы с Янисом протолкнем на большой экран! – ликовал Науэль.

– Порнуху? Правда? – спросил Фейерверк.

– На самом деле нет, хотя в фильме много эротических сцен той или иной степени отвязности, – признался Науэль. – Янис предлагал эту роль нескольким молодым актерам, но они побоялись загубить себе репутацию. Как хорошо, что на моей репутации клейма ставить негде, а значит, я могу презентовать насилие и секс в каком угодно виде.

– Тебя это радует? Возможность презентовать насилие и секс?

– Еще как. Так и представляю, как наши бедные незамутненные обыватели потянутся в кинотеатры и будут два часа наблюдать то, от чего их воротит.

– Ты уверен, что они потянутся?

– Куда они денутся.

– С чего такая убежденность? – не понимал Фейерверк.

– Потому что мы ярче их. Потому что как бы мы ни были убоги, мы хотя бы живы, в отличие от них. Потому что они смотрят в нас, как в окна, а без нас для них сплошные стены, сложенные из их же собственных условностей, – выпалил Науэль.

Я вдруг прыснула.

– Такая точка зрения кажется мне несколько предвзятой, – дипломатично высказался Фейерверк и, потянувшись за папиросой, сбил мой пустой бокал. – Анна, твой бокал намекает, что его пора наполнить.

– Ну конечно! – пылко подтвердил Науэль Фейерверку. – Я же убежденный гетерофоб!

– Он напился, – резюмировал Фейерверк.

– Он напился, – согласилась я.

– Я напился, – сообщил Науэль. – Я думаю, их нужно согнать в резервации и посмотреть, как при отсутствии иных объектов для ненависти они начнут уничтожать друг друга, – предложил он и рассмеялся.

Я посмотрела на Фейерверка, и он показался мне похожим на сказочное чудовище.

– И мы напились, – заключила я.

Видимо, Фейерверку тоже показалось, что он показался мне похожим на сказочное чудовище, потому что он состроил непонятную гримасу и предложил:

– Выйдем на свежий воздух.

– В холод, мрак и забвение, – продолжил Науэль.

– Забвение у нас будет завтра, – возразил Фейерверк. – Сегодня только холод и мрак.

Я уже схватила пальто.

Спотыкаясь, перебрасываясь глупыми шуточками и сдавленно хихикая, наша маленькая компания выкатилась в темный лес. Если и было холодно, то мы, разгоряченные, этого не ощутили. Темнота стояла кромешная, и Науэль довольно заметил:

– Как в ужастике.

Он любил фильмы ужасов.

– Кого из нас убьют? – спросила я.

– Меня. Но, как вы знаете, в мою смерть верить нельзя.

Он намекал на вышедший года три назад фильм, в котором сыграл одного из группы отправившихся в поход студентов. В начале фильма герой Науэля совращал главную героиню, пятнадцать минут экранного времени смачно трахал ее на лесной поляне, а потом становился первой жертвой. Ближе к финалу он внезапно восставал из мертвых, чтобы преследовать немногих уцелевших, по клочьям теряя на кустах одежду, – безжалостный, сексуальный и щедро заляпанный бутафорской кровью. По непонятным причинам шедевральная лента не была отмечена наградами, но приглашения в не менее достойные фильмы посыпались на Науэля дождем. Сам Науэль обожал эту роль. Мы смотрели фильм трижды. Посмотрели бы еще раз пятьдесят, но у меня начались рвотные позывы и я решительно воспротивилась.

– Темнота, – протянул Фейерверк и поднял нос, как будто нюхал ее. – Когда я был маленький, меня толкнули на детской площадке. При падении я ударился головой и ослеп на несколько недель. Вот это была тотальная тьма. Когда зрение начало возвращаться ко мне, первое, что я увидел – синее пламя на газовой горелке. Когда после затяжного мрака ты видишь свет… он приобретает для тебя сакральное значение…

– Понимаю, – пробормотала я, покосившись в сторону Науэля.

Фейерверк потянул нас куда-то.

– Пойдемте, там есть такая полянка… – и добавил почти без паузы, лишенным всяких эмоций голосом: – Не люблю темноту.

Мы добрели до полянки – я догадалась, что это полянка, по тому, что перестала натыкаться на деревья.

– У кого-нибудь есть зажигалка? – спросил Фейерверк.

– Аннаделла, у тебя есть зажигалка, – напомнил Науэль.

– Да, точно, – мои глаза приноровились, и я смутно различала силуэт Фейерверка. Я протянула ему зажигалку. Фейерверк мягко извлек ее из моих пальцев, чиркнул колесиком и посветил на свое лицо. Мерцающие глаза в глубоких глазницах. Жуть.

– Только без фейерверков, взмывающих в небеса, – предупредил Науэль. – Не время для манифестаций. Фейерверк без фейерверков. Надо же, – рассмеялся он. – Это же как…

Фейерверк зашуршал, отыскивая что-то в карманах. Производимый им шорох почти полностью тонул в шелесте листвы, невидимо покачивающейся в темноте. Я попыталась достать из пачки сигарету, но бестолковые руки меня не слушались. В итоге я уронила две сигареты и сдалась.

– …как снег без блеска, – произнес Науэль задумчиво.

Фейерверк снова чиркнул зажигалкой и что-то бросил на землю. Сначала я увидела маленькую зеленую искорку, которая затем раскрылась, ярко вспыхивая и освещая землю вокруг. Фейерверк бросил еще одну искру, красную, и она заискрилась рядом с зеленой, брызгая раскаленными каплями.

–…как аллергия без весны, – продолжал Науэль, полностью сосредоточенный на своих мыслях.

– Трава не вспыхнет? – почему-то шепотом спросила я.

– Не должна. Разве что ее подпалит немного, – ответил Фейерверк. – То есть я так думаю, что не должна. Она сырая.

Я не стала расспрашивать, как часто его предположения оказывались опровергнутыми. Лес раскачивался вокруг меня – я видела в красно-зеленом свете, как темные стволы тихо кренятся из стороны в сторону. Меня тоже качнуло.

– Как мороженое без сахара, как музыка без ритма, как пустыня без оазиса, – скороговоркой проговорил Науэль. – Как Анна без Деллы, – завершил он и рассмеялся. – Но все видят только Анну. Дураки.