Столяр. Старается держаться ближе к Кашевару, поскольку только с ним может найти общий язык. Когда были живы Рыбак и Бондарь, — общался с ними, такими же «лопухами» по натуре. При горном переходе очень помогал в ремонте телег; руки у него золотые. Исполнителен, послушен.
Шмель. Разжалованный сотник, хороший солдат. Понимает, что ссориться со мной нет смысла: падать ниже ему просто некуда. Пожалуй, для командования десятком он подходит лучше меня, поскольку в этой войне от меня не требуется заниматься… хм, «бандитизмом», а для «обычных дел» лучше всего подходит обычный командир.
Двое трусов, переданных мне на перевоспитание. Во время ракетного обстрела не обмочились, не побежали. Возможно, я дам им клички…
Мечника Коня, которого я получил одновременно со Шмелём, я после боя отдал в десяток Грача, понесший потери. Кстати, у меня есть некоторое подозрение, что Грач — неслыханное дело! — в богов не верит. Как он вообще воюет и до сих пор с ума не сошёл — загадка… впрочем, говорят, что, если человек — неверующий, то ему помогает сам Нечистый. А на войне любая помощь не лишняя.
Мы заняли и обжили новую позицию, вырыли новый окоп для укрытия от шрапнели. Если сначала нас никто не понимал, то после первого боя подобные укрытия появились у всех десятков, без исключения. А фланговые траншеи Сивобородый копать не приказывал: просто огородились наклонными кольями — и всё. Похоже, зрелище месива раздавленных тел очень сильно на него подействовало…
Мы стали свидетелями ещё одного полёта «летучего змея», только на этот раз смельчак не падал, а благополучно приземлился возле позиции центрального легиона. Если бы ему опять не повезло, то спасти его мы бы точно не успели: слишком далеко отошли от старых позиций. Если верить Механикусу, то первый небесный разведчик получил тяжёлые травмы, и не успел бы за пару дней встать в строй — очевидно, это был совсем другой летун. Наверное, у него в подчинении и правда целая команда…
Не успели легионеры обсудить чудесное летание человека по небу, как со стороны нашего тыла опять прилетели два «дракона». Я не сомневался: ЭТИ появились конкретно по наводке летуна, сразу спешно отправленного в тыл под усиленной охраной, чтобы сбросить свой груз на указанные им площади.
Даже издали вскипавшие стены багрово-чёрного пламени поражали воображение так, что все зрители непрестанно осеняли себя знаком Пресветлого. Что творилось в стане ледогорцев — про то лучше вообще не думать. Но определённые выводы их командование сделало: ледогорская армия… исчезла. От слова «совсем». Утром мы протёрли глаза — а на другой стороне во всём обозримом пространстве никого нет. Пусто и голо. Не считая разрушенных, обугленных остовов метательных машин, еле-еле заметных из-за дальнего расстояния.
Несколько дней мы торчали в гордом одиночестве. Надо полагать, в это время божегорская сторона пыталась протолкнуть условия капитуляции ледогорской, но явно неудачно, поскольку мы получили приказ решительно выдвигаться на территорию Ледогории.
Вообще говоря, есть два вида наступления. В первом случае армия, разбив противника, преследует его, захватывая территорию, града и веси, упиваясь эйфорией славной победы. Наступление продолжается столько времени, на сколько хватает сил рубить бегущих, грабить и насиловать мирное население, которому бежать некуда. После этого отцы-командиры пытаются разобраться, кто и сколько сумел натворить, сколько набралось пленных и трофеев, и насколько пьяны и вменяемы их подчинённые, которым предстоит разбивать новые лагеря для дислокации. В эти лагеря идут опоздалые обозы с прежних мест, доставляя оружие, амуницию, продовольствие, метательные машины, а также весёлых химиков и опухших тыловиков, несколько дней проживших без контроля высокого начальства и пьяных не менее, чем легионеры. Если от рук одуревших от крови бойцов сельское население в ужасе отсиживается в укромных погребах, умоляя Пресветлого о защите, то на обозниках весёлые дечата-вдовушки, наоборот, виснут гроздьями, получая щедрые подарки отрезами тканей для палаток и бинтов и даже продовольствие. Те, в свою очередь, получают от девок ласку, а от мужиков — разнообразную выпивку в обмен на обломки стального оружия, которые сельские кузнецы потом превратят в плуги, подковы, топоры и лопаты.
Во втором случае армия покидает обжитый лагерь по приказу. Нам не требовалось срочно идти кому-то на выручку, и поэтому не имело смысла двигаться в отрыве от обозов. Собственно, мы именно так и двигались от столицы к границе, а теперь нам приказали тем же порядком войти в Ледогорию.
Читатель, конечно, уже успел сделать вывод, что второй способ передвижения не имеет никакой романтики. Любая вставшая из-за поломки телега сразу становится видна почти всем командирам, обозники не имеют возможности отрываться на всю катушку, а обустройство ночлега производится вдали от деревень, — без милого сердцу звука дудочки, свирели, а то и скрипки, звучащих под булькание крестьянского пива. Конечно, можно сорвать и схрумкать то же яблоко, висящее на ветке, склонившейся от своей щедрости за жидкий плетень едва ли не до земли, а вот курице шею свернуть, или, упаси Пресветлый, быстренько попользоваться неосторожной или любопытной девицей — ни-ни! Если селяне успеют пожаловаться, пока армейская колонна растянулась чуть ли не на неделю, то тебя ведь и вздёрнуть могут без лишних базаров, на первом же суку — сам не рад будешь.
И как может возрадоваться душа подобномупоходу, когда постоянно слышится только ругань, мат и проклятия, — вперемешку со звуками мордобоя? Только Кашевар чувствовал себя лучше всех, постоянно находя те или иные травки для специй и радуясь, словно ребёнок.
Наш легион должен был выступать первым. Передовые части перешли на тот берег и начали втягиваться на дорогу, а мы ещё только палатку сворачивали, как вдруг началось…
Жахнуло весьма знатно и неожиданно — я не успел отвесить Бому подзатыльник. Столб огня и дыма рванулся прямо с дороги, хотя ни ракет, ни «драконов» не наблюдалось. Я увидел, что мгновенно убило лошадь, тащившую телегу десятка, а идущих слева и справа от места взрыва отшвырнулодальше обочины. Телеге, шедшей впереди, переломило заднюю ось, выбило колесо, и она припала на задок, уткнувшись углом в землю; я видел возницу, бессильно распластавшегося ничком. Его лошадь контузило, она припала на бок и задёргалась.
Рвануло ещё раз. Поскольку я теперь смотрел только на дорогу, то успел разглядеть всё с первого мгновения: второй взрыв произошёл под днищем фургона. Его сила была такова, что вверх взметнуло практически весь уложенный в него скарб. На высоте в три человеческих роста воздушная волна ослабла, дав нам возможность разглядеть то, что она сумела поднять: обломки колеса, стана, дрог, разорванные полотнища, сено; затем всё это разом рухнуло вниз, словно кто-то резко развёл в стороны невидимые ладони, державшие всё это на весу.
Началась паника: самые смелые возницы изо всех сил принялись разворачивать лошадей прочь с дороги, а самые умные попрыгали наземь и бросились врассыпную, как зайцы, предоставив перепуганным животным самим выбирать, куда бежать дальше. Между тем взрывы продолжали бУхать то тут, то там, но все — только на дорожной колее. Ржание перепуганных и раненых коней; крики, ругань и стоны перепуганных и раненых солдат, взрывы шрапнели, вспыхивающие то впереди, то сзади — и безо всякого объяснимого порядка. Повозки сталкивались, сцеплялись, и вконец ополоумевшие животные ломали упряжь, вырывались, ржали испуганно так, что нас даже издали пробирало, — особенно моих впечатлительных недоделков. Пытаться залечь, спасаясь от картечи, оказалось просто искать себе более страшную смерть, ведь повозки и кони, бросившиеся прочь с дороги, давили лежавших без разбора.
«Вот гады: горшки в землю зарыли, а сверху какие-то замедлители присобачили. Давишь тележным колесом замедлитель, он возгорается через несколько минут, а под ним — порох… и время возгорания у всех разное.» Мне оставалось только восхищаться выдумкой ледогорских химиков. Эх, жаль, в моё время пороха ещё не было! Это сколько же проказ можно было подстроить! — это вам не фекалии в хранилище заливать.
