Но долгожданная слава и известность всё не приходили… Впрочем и сегодня, пожалуй, когда он давно распрощался с детством, ожидать особо нечего. Хотя в сердечке до сих пор не угасает надежда – та, наивная, детская, а по спине всё так же пробегает лёгкая радостная дрожь в предвкушении будущего триумфа…

У Яшки сегодня есть всё, что нужно для жизни: жена, сын, квартира, работа, машина, собаки, и… всё равно он до сих пор не чувствует себя самым счастливым человеком на свете. Какая-то маленькая незаконченная деталь, что-то незавершённое из прошлого – постоянно ускользают от него.

Когда-то в детстве ему очень хотелось иметь крохотный перочинный ножик, мимо магазинной витрины с которым он проходил сто раз на дню, отводя взгляд и завистливо вздыхая. Этот ножик был самой заветной его мечтой. Маленький, с ладошку, с перламутровой рукоятью в латунном обрамлении и блестящим лезвием, которым ничего нельзя было порезать, только если поцарапать… Но это было пределом мечтаний. Ножик непременно должен лежать в его кармане и греть ладонь своим перламутровым теплом.

Однажды он всё-таки накопил денег из тех, что выделяли родители на школьные обеды и наконец купил себе его! Каким же счастливым человеком Яшка ощутил себя тогда, честное слово! Все мечты сбылись… Все без исключения!

А сейчас? Куда делся тот счастливый перочинный ножик? Никак не находится. Потерялся, наверное. Но… ощущение былого счастья тем не менее осталось, и оно до сих пор греет Яшкину душу… Нет больше в магазинах таких ножиков – а жаль…

В школе у Яшки было три друга, с которыми он был не разлей вода. Одного звали Витькой, второго – Юркой, а третьего – Серёгой. И каждому из них он в чём-то завидовал. Конечно, втайне и белой завистью – друзья всё-таки. Витька рисовал намного лучше, чем он. Юрка лучше его играл в футбол. А Серёга – тот вообще учился лучше всех в классе. У самого Яшки… были ли у него какие-нибудь достоинства, которым кто-то мог бы позавидовать? Едва ли.

Может, ребята дружили с ним лишь из-за того, что он был неутомимым весельчаком и острословом? Едва ли это было достойное качество, из-за которого стоило дорожить дружбой, но ребята дружили между собой по-настоящему, и все вокруг знали: где появляется один из них, там непременно появятся и остальные.

К концу школы приоритеты несколько поменялись. Витька стал неутомимым сердцеедом. Юрка подался в общественники и в комсомольские начальники. Серёга как всегда во всех науках был первым. А Яшка… Яшка по-прежнему шутил и балагурил, что-то смешное рифмовал, не проявляя при этом никаких выдающихся качеств, кроме шуточек над одноклассниками и отличных сочинений по литературе.

Сегодня он знает о своих друзьях совсем немного, ведь живут все в разных уголках земли. Яшка в Израиле, Серёга на Украине, а Юрка с Витькой остались в родном российском городе. Витька стал отцом многочисленного семейства и, кажется, оставил навсегда свои художественные амбиции. Юрка поставил не на того коня и, выдвинувшись на высокие райкомовские посты, не сумел «перестроиться» и нынче не у дел. Серёга защитил кучу диссертаций и стал большим учёным в какой-то очень узкой отрасли науки. Один лишь Яшка, как и раньше, продолжает шутить, но шутки получаются всё более и более грустными…

И всё-таки они были друзьями, а это самое главное.

Теперь одно из самых страшных Яшкиных детских воспоминаний.

Однажды для новогоднего утренника в детском саду папа купил для него маску жуткого мультяшного повара в скошенном набок колпаке, с подбитым глазом и раздутой от флюса щекой. Тогда ещё не показывали по телевизору диснеевские мультики с подобными страшными рожами, но фантазии отечественных изготовителей новогодних масок уже тогда были ого-го какими! Может, жить в окружении перекошенных физиономий – было их привычное состояние и ничего изобретать им не приходилось?

Войдя в тёмный подъезд, папа в шутку надел маску и позвонил в дверь. Ему открыла мама, и какова была её реакция, стало ясно по истошному крику. Выбежав в прихожую, Яшка увидел жуткую ухмыляющуюся физиономию в уродливом поварском колпаке, которая пыталась удержать папиными руками отбивающуюся в истерике маму…

Маску после этого надевать он так и не решился, а на утренник отправился в изготовленной собственными руками невинной маске кролика, вырезанной из толстой бумаги и раскрашенной цветными карандашами. Однако с тех пор стал немного заикаться, и эта ужасная поварская рожа время от времени снилась ему в кошмарных детских сновидениях. Она оказалась даже страшнее голливудских циклопов из фильма про Синдбада. Маска оживала, гнусно ухмылялась и пыталась схватить его невесть откуда взявшимися папиными руками, а Яшка отбивался, убегал и каждый раз падал в какую-то чёрную бездонную пропасть, кишащую всякой нечистью…

Современные резиновые маски-страшилки всевозможных зомби и космических монстров, увы, и в подмётки не годятся тому жуткому повару. Исчез в них, что ли, элемент неожиданности, а старые детские страхи, увы, ничем не уступают страхам взрослым, сегодняшним, реальным, после которых, если только заикаешься, то это ещё цветочки…

Но детские страхи, слава богу, остаются в детстве, хоть до конца и не забываются. В школе начиналась новая жизнь со своими радостями и неприятностями, открытиями и разочарованиями. Порой не всегда легко во всём этом разобраться даже взрослому человеку, а тут ещё и память с годами искусственно вытравливает из себя незначительное и мелкое, выстреливая иногда такими вещами, что дух захватывает. И ведь раньше этому ты просто не придавал значения, а вот сегодня…

Не раз уже Яшка обжигался на том, с какой беспечностью относился спустя некоторое время к событиям, в которых участвовал. Может, задумался бы сразу и сделал правильные выводы, тогда и жизнь сложилась бы иначе, но… стоило ли сегодня корить себя и ругать задним числом? Оставалось только вспоминать и грустно усмехаться…

А волны ностальгии, как ни странно, накатываются с годами всё чаще и чаще. Иногда кажется, что недалеко и до шторма, когда, сам не ведая, по какой причине, вдруг выступают горючие слёзы на глазах, сердце бьётся как сумасшедшее, места себе не находишь, неизвестно по какой причине… Пока очередной раз не прокрутишь в памяти эту свою старую киноплёнку от начала до конца и не встанет в глазах именно тот кадр, на который раньше просто не обратил внимания.

Вот ещё одно воспоминание, уже школьное.

…Май в том году был колюч и капризен: поутру на траве не роса, а чуть ли не шуршащая под ногами снежная позёмка, и холод такой, что пар изо рта валит. Часам к десяти солнце всё же раскочегаривалось и незаметно припекало, да так, что нос, самая незащищённая часть лица, уже обгоревший и облупившийся, снова начинал потихоньку полыхать.

– Поскорей бы лето наступало и каникулы, – лениво рассуждал Яшка, сидя за партой в своём седьмом «Д» рядом с закадычным другом Юркой Скворцовым. – Ух, погуляю!

Торопить конец учебного года не стоило, и так оставалась неделя занятий, а впереди три долгих летних месяца, на которые строишь кучу планов, а потом не знаешь, чем эти месяцы заполнить. Правда, и пролетают они стремительно, оглянуться не успеваешь. Остаётся только лёгкая горечь словно после какой-то непонятной потери, но это будет потом, ближе к осени, когда нужно будет собираться в школу, а сейчас самое приятное время – ожидание каникул, ожидание свободы.

– Скворец, – шепнул Яшка, – ты куда летом со стариками намыливаешься?

Юрка неопределённо махнул рукой:

– Тут намылишься, как же! У матери отпуск только в феврале, а батю, как всегда, на уборку в Казахстан до белых мух загонят. Буду дурака валять и с пацанами на речку ходить…

– А мои в Крым собираются, – Яшка усмехнулся. – Говорят, надо ребёнку море показать.

– Ого, ребёночек! – хрюкнул Юрка на весь класс и воровато оглянулся на учителя истории Моисея Захаровича.