Тяжело вздохнув, Яшка постучал в дверь, и тут же из-за неё раздался жизнерадостный баритон:

– Заходите!

В небольшой комнате за стандартным письменным столом восседал совершенно бесцветный мужчина в сером костюме, белой рубашке и галстучке. Аккуратная стрижка, выбритые до синевы щёки – вот, пожалуй, и всё. Да ещё такие же серые, как костюм, глаза. Из мебели в кабинете был только большой коричневый сейф, стоявший за спиной хозяина кабинета.

– Садитесь, – кивнул мужчина и мельком глянул на листок, полученный Яшкой от старосты. – Как ваша фамилия?

– Яков Рабинович.

– Ага, Рабинович! – почему-то обрадовался мужчина. – Сочинитель песен! Давайте знакомиться. А я – Карасёв.

Яшка покосился на Карасёва, но ответной радости от встречи почему-то не испытал.

– Ну, и как вам у нас в институте? – зачем-то поинтересовался мужчина. – Нравится?

Вопрос был исключительно странный и даже неуместный, потому что Яшке оставалось до окончания меньше года, и любопытствовать, нравится ему здесь или нет, было уже поздно. О таких вещах четыре года не раздумывают. Но он решил не вступать в бесполезную дискуссию и, помня слова Курочки Рябы, только послушно кивнул головой.

– Как ваши оценки? – не отставал от него Карасёв. – Все экзамены сдаёте без пересдач?

– Нет, – Яшка развёл руками. – Всякое бывало…

– Верно! – Карасёв чуть не захлопал в ладоши от радости и вытянул из стопки, лежащей перед ним на столе, листок. – Тут помечено, что у вас была дважды пересдача по высшей математике, потом с физикой на втором курсе были неполадки… Но последние два семестра, вижу, всё сдаёте более или менее нормально. На троечки и иногда даже на четвёрки…

– Ну, это уж как получается. Меня устраивает, – Яшке совсем не нравился разговор про его успеваемость. Кто ему этот жизнерадостный Карасёв – отец родной, что ли, отчитывать за успеваемость?

Но собеседник его недовольства, кажется, не замечал:

– А скажите мне такую вещь: вы собираетесь заканчивать институт и потом работать в народном хозяйстве?

– Не понял… О чём вы?! – Яшкина челюсть отвисла, и он с удивлением принялся разглядывать хозяина кабинета. – Неужели непонятно?!

Мужчина скорчил постную физиономию и проговорил, словно отчитывал неразумное дитя:

– В том-то и дело, что непонятно. Сочиняете какие-то непотребные стишки, делитесь ими с друзьями, а те начинают распевать их при большом стечении народа… Только не говорите мне, что сами не понимали, что делаете! Как нам, скажите, к этому относиться?

– Кому вам?

– Вы ещё не поняли, с кем разговариваете? – он вытащил из кармана какое-то удостоверение и сунул Яшке в нос.

В общем-то нечто подобное Яшка предполагал, но переспросил на всякий случай:

– КГБ, что ли?

– Да, Комитет государственной безопасности СССР.

Об этой печально известной организации Яшке было, конечно, хорошо известно. Разговоров о конторе в студенческой среде ходило немало, но его они не касались, поэтому он чаще всего пропускал мимо ушей упоминания о доблестных чекистах. В беседах с отцом о лагерях он невольно отмечал, что тот тоже старается не упоминать о конторе, наверняка сыгравшей в его судьбе большую, если не главную роль.

– И что же понадобилось от меня… Комитету? – спросил Яшка тихо, уже готовый к гадостям, которые непременно последуют дальше.

– А как сами думаете?

Яшка молча пожал плечами и отвернулся. Но Карасёв от него, как видно, отвязываться не собирался:

– Повторю вопрос: вы планируете заканчивать институт? Ну, чтобы никаких проблем не возникло ни на защите диплома, ни при последующем распределении. Если вас по какой-либо причине отчислят, то вы сразу потеряете всё, что имеете сегодня, и отправитесь в армию. Недавние трёхмесячные сборы в Кантемировке покажутся вам курортом… Что скажете?

– Хотелось бы закончить институт без проблем, – опустив голову, проговорил Яшка. – Если вы имеете в виду песни, которые мы написали с Сладковым, то они, поверьте, шуточные, и ничего вредного в них нет. И подтекста в них нет никакого. Мы их и сочиняли лишь для того, чтобы просто посмеяться…

– Тем не менее ваш друг Григорий Сладков вышел с ними на сцену и исполнил на очень большую аудиторию. Вы знали, что он планировал это сделать?

– Знал… Не знал лишь, что вы это воспримите так…

– Как?

– Ну как песни антисоветского содержания. Негативно… – он и сам не заметил, как стал употреблять какие-то казённые слова, которых раньше никогда не употреблял.

Карасёв удовлетворённо потёр руки:

– Вот видите! Вы умный человек, сами всё прекрасно понимаете и чувствуете, какой нехороший душок исходит от этих ваших песенок! Чем армия перед вами провинилась?

Наступила тягостная пауза. Яшка сидел перед комитетчиком, низко опустив голову и печально размышляя о том, что вот наконец встреча с этой страшной организацией и состоялась, и ему было не по себе уже от одного упоминания про неё. Совсем как отцу, натерпевшемуся от неё ранее.

– Что же мы с вами будем делать дальше? – напомнил о себе Карасёв, всё время пристально наблюдавший за Яшкой.

– Больше такого писать не буду, честное слово! – Яшка преданными собачьими глазами глянул на собеседника, и ему стало крайне противно из-за того, что он словно в чём-то виноват перед этим серым мужиком, и сейчас чуть ли не просит прощения. Однако ничего поделать с собой не мог. Откуда только в нём эта боязнь всесильной конторы? Наследственное, что ли?

Комитетчик вздохнул и посмотрел на часы:

– Через двадцать минут будет звонок на перемену. Первая пара закончится, и я не хочу вас задерживать. Вы сейчас напишите одну бумагу и свободны, можете идти заниматься дальше.

– Что ещё за бумага?

– Кратко изложите, как и когда сочинили эти песни, кто явился настоящим инициатором написания, кто посоветовал устроить концерт в институте. С фамилиями непременно… Короче, всё, что можете сообщить по этому вопросу.

– Но это же… Я не… – Яшка набрал побольше воздуха, чтобы гордо отказаться от написания доноса, но так этого и не сделал. – Давайте бумагу…

Донос – а как это ещё назвать? – он писал почти под диктовку Карасёва, который, оказывается, прекрасно владел ситуацией и знал такие подробности, о которых Яшка уже не помнил. Наверняка кто-то успел подробно доложить ему обо всём. Значит, Яшка был у него в кабинете не первым. Кого-то этот комитетчик уже таскал к себе ещё до концерта. Но кого?

– Молодец! – похвалил Карасёв, бегло просмотрев лист и уложив его в папку перед собой. – Выполнил свой гражданский долг, – он исподлобья глянул на Яшку, но тот сидел отвернувшись. – Приятно иметь дело с умным человеком. Думаю, что это не последняя наша встреча…

– Но я же вам уже всё написал! – взмолился Яшка. – Чего вы от меня ещё хотите?!

– Всё да не всё… У нас есть ещё много тем, по которым мы могли бы побеседовать. Я или кто-то из моих коллег чуть позже свяжемся с вами. Договорились?.. Всё, свободен!

Настроение было испорчено окончательно, и Яшка решил не оставаться на последние лекции, потому что кто-то обязательно поинтересуется, зачем его вызывали в первый отдел. Курочка Ряба непременно это растрезвонил уже по всему потоку.

Никуда идти не хотелось, поэтому Яшка отправился прямиком домой. Может, любимые битлы хоть как-то развеют навалившуюся тоску. Больше всего ему сейчас не хотелось, чтобы пришёл кто-то из друзей – тот же Гриша или вездесущий Лобзик.

Но никто в тот день так и не пришёл.

Уже позднее Яшка узнал от знакомых, что в первый отдел таскали и Гришу, и всех музыкантов из его ансамбля, но сам Гриша об этом упорно отмалчивался и даже словом не обмолвился о встрече с комитетчиком. Не избежал визита в первый отдел и Лобзик, который наоборот был страшно горд своей причастностью к этому легендарному, по его мнению, бардовскому вечеру.

Новая встреча с Карасёвым не заставила себя долго ждать. Но продолжалась она всего минут десять-пятнадцать, не больше. Комитетчик сразу перешёл в наступление. Начав со стандартных вопросов об учёбе и желании успешно окончить институт, он неожиданно принялся рассыпаться в похвалах аналитическим способностям Яшки и умении верно оценить ситуацию.