Алиса старалась не отставать, но я припустила так сильно, что порой бедная костлявая путалась в ногах и падала, и приходилось тащить её ещё пару метров, как куклу, по земле. Луну над нами закрывали клубы дыма, и запах жареного мяса… он забивал ноздри. Крики полностью стихли, и теперь был слышен лишь огонь. Он снова забрал всё. Почему? Потому что мог.

Знала ли Алиса, какой выбор я сделала у тех стен? Что я посчитала важным? Уважение Гриши даже перед лицом смерти или его кончина, способная быть более мягкой? Он выбрал трудный путь, но так и не отошёл от своих принципов, они же его и сгубили, и я не знала, как правильно это преподнести Алисе. Мы прекратили бежать, когда солнце медленно стало подниматься над редеющим полем, и перед нами открывались голые холмы, растянулась серая полоса асфальта. Алиса всё время оборачивалась назад, бедный осиротевший ребёнок ждал, что папа вот-вот вырвется из густой травы, подойдёт, обнимет и скажет, что всё в порядке. Но даже я, будучи с Алисой рядом, не произнесла этих слов, потому что ничто не было в порядке. Гриша не взял в руки оружие и не позволил мне убить его, а я не смогла солгать его дочери, как и никогда не была способна. Кто из нас более прав? Наверное, тот, кто смотрит за нами с небес. Он позволил этой войне начаться, и, наверное, это было верным решением.

Люди слишком заблудились и забыли, кто они есть. Пора было им об этом напомнить. Жалко, что слишком многие оказались вообще не виноваты, в том числе и моя дорогая Алиса.

Очень сильно пахнет металлом. Этот едкий запах словно продирает себе путь через ноздри к самому мозгу. Над нашими головами висит одинокая лампочка, горящая из последних сил. Алиса прижалась ко мне своим тощим тельцем, поджав округлившиеся взбухшие колени к рукам. Вокруг нас сидели ещё несколько человек. Тень скрывала их лица, и по запаху я понимала, что эту комнату живые не покидают. Они молчали, сжавшись в углу. Может, все они смотрели на нас, может быть, они уже были мертвы.

Когда Сева довёл нас до этой камеры, я увидела, как Даша хотела что-то шепнуть мне на ухо, но скрежет железных ржавых дверей заглушил её слова. Уже оказавшись за решёткой под землёй, я повернулась к ней лицом. Дашины губы дрожали, она попеременно смотрела то на меня, то на Севу, пока тот закрывал двери на огромный висячий амбарный замок. Он проверил, запер ли нас надёжно, подёргав за прогнивающие прутья, затем кивнул мне, и тут же поторопился подняться. Даша последовала за ним.

Я думала. Я постоянно думала, и теперь, словно в моём распоряжении всё время этого мира, я стала размышлять ещё больше, и в первую очередь мои мысли занимала Алиса. Я права буду, если скажу сама себе, что пока жива она, то я справляюсь задачей, даже если сейчас обе сидим на влажном полу, практически в полной темноте? Пока я вижу, как эта девочка рядом со мной дышит, я буду знать, что всё делаю правильно.

Так ли это?

Когда мы шли по дороге, когда нам в спины был наставлен автомат того коротышки, Алиса молчала. Я пыталась с ней заговорить, но как только поворачивала к ней голову, тот тут же слышала крик за собой. Я ощутила гнетущую беспомощность, и она меня злила, но сейчас я забыла об этой злости. Я сижу и думаю, словно у меня много времени.

Люди в углу не двигаются. И со временем запах становится хуже. Тянет мочой и сырыми тряпками. Воздух стал медленно становиться вязким после того, как дверь наверху закрылась – дверь, ведущая наружу, в мир, полный опасностей. А мы сейчас здесь, и страх постепенно притупляется, или я схожу с ума.

Дверь сверху открылась, и луч солнца, вместе с потоком свежего воздуха прорвался вниз, пролился на голый бетонный пол. Свет упал и на лица тех, кто сидел в углу. Там была груда костей, обтянутая старым тряпьём. Я позаботилась о том, чтобы Алиса даже случайно не посмотрела в ту сторону.

Спустилась Даша в сопровождении охранника, на голове которого был старый мотоциклетный оранжевый шлем без забрала. Его щёки, с трудом помещающиеся в этот шлем, выпирали, сужая глаза. В его руках сжат идеально чистый автомат. Даша вела себя очень странно с того самого момента, как привела нас в ловушку, но она почему-то боялась больше, чем я. Её стеклянный бегающий взгляд смерил нас с Алисой и покосился на охранника. Тот хмыкнул и отвернулся, сделав пару шагов к лестнице наверх.

– Сегодня вечером. Не беспокойтесь и не поднимайте шума. Если придётся – делайте, что скажут. Всё будет хорошо.

Она хотела прошептать это, но боязливый срывающийся голос этого ей не позволил. Охранник точно слышал, что она сказала, но как раз это Дашу и не беспокоило. Она посмотрела на Алису и протянула руку, чтобы погладить по её макушке, Алиса улыбнулась и закрыла глаза, но я Дашину руку схватила и отодвинула от себя. Охранник видел и это. Он стоял к нам спиной и вполоборота наблюдал за тем, что происходит в этой полутемноте и сырости. Дашина губа затряслась, она размяла руку так, словно я её сжала не слабее тугих наручников, и, похлопав охранника по плечу, оголённому из-под рваной футболки, поднялась наверх.

Свет снова пропал. Лампочка почти не горела, и между закрытыми и открытыми глазами разницы практически не было. В голове мелькали образы, и всё это казалось бредовым состоянием перед тем, как обычно засыпаешь. Когда обычная мысль превращается в нечто странное, беря своё продолжение из твоего подсознания, которое является загадкой для тебя самого. По крайней мере тогда, когда ты спишь.

Я слышала, как снаружи резвится жизнь, она пытается прорваться сквозь слои земли и металла, но доходит до нас лишь в виде каких-то осколков и приглушённых звуков. Это голоса людей, и женские и мужские. Я слышу визг детей. Я смотрю на Алису, её силуэт рядом со мной похож на тень тоненькой берёзы по осени, и я не понимаю, почему она сейчас не наверху, а внизу, со мной. Если кто и виноват в этом, то только я – это я утащила свою дочь за собой, пытаясь сделать как лучше. Вышло плохо.

Я не знала, наступил ли вечер, прошли сутки или меньше? Дверь сверху скрипнула, но я не открыла глаз и не подняла головы. Наощупь нашла Алису, она всё ещё была рядом со мной, но, кажется, спала. Она тихо причмокивала в кромешной темноте. Тяжёлые глухие шаги медленно спускались к нам, и я сконцентрировалась полностью на слухе. Я стала неподвижной, как камень, и твёрдой, как камень, сжала каждую мышцу, которую могла. Я приготовилась защитить Алису хоть от самого дьявола, но когда глаза мои открылись, я, сжав зубы как оскалившаяся собака, увидела Севу. Он открывал замок нашей клетки, сжавшись в плечах, словно боясь, что его могут узнать лишь по одним очертаниям головы.

Свет за его спиной померк, я слышала, как ветер свистит в кромках металла, не давая шелесту листвы ни единого шанса. Он протянул мне руку… и я её приняла. Я встала, подняв с собой и Алису. Та тихонько застонала, и мне пришлось её разбудить. Вспухшие девичьи глазки наполнились слезами, но это лишь от того, что малышка в Алисе яростно сопротивляется её взрослению, и в особенности тому, что нужно просыпаться тогда, когда особенно не хочется.

– Идите за мной, только тихо. Ваши вещи у Даши. Алиса, – Сева обратился к моей дочери, – ты услышала меня? Ступай за мамой и ничего не бойся.

Алиса кивнула, протирая сонные глаза кулаками. Она стояла на шатающихся ножках, и мне приходилось удерживать её в таком положении, иначе она бы просто рухнула на пол. Сева прислушался и стал медленно подниматься по ступеням, дал мне отмашку, и я, прижав Алису к себе, двинулась за ним. Я поймала себя на мысли о том, что кое-что от меня ускользает. Я поняла, что только сейчас мне стало страшно. Не тогда, когда нас поймали как лесную дичь, не когда на нас наставили оружие и опустили в тюремную клетку, а только сейчас – когда я не знала, что нас ждёт впереди, наверху.

Сева буквально застыл перед тем, как высунуть голову наружу. Он выставил передо мной свою ладонь, и я чуть не упёрлась в неё лицом. Равновесие было на секунду утрачено, и Алиса меня поддержала. Я схватилась за её плечо, кажущееся ещё более худым в этих обносках, которые ей явно велики.