Они зашли в свой подъезд, в котором пахло цветами, распустившимися в свете узких окон, и Матвей уже подумал, что отец смягчился после последней стычки сегодня утром, но нет, это было бы слишком просто.

– Я не видел твоих контрольных по химии, не даешь просмотреть, ты что, не готовишься? У тебя ведь западает неорганика, и это огромная проблема.

Матвей сбросил рюкзак у двери и молча прошёл в ванную у входа, чтобы помыть руки. Под ноги ему бросилась абсолютно белая персидская кошка Николь, его любимица. Она громко мяукала, проголодавшись и истосковавшись в одиночестве.

– Я сделаю. Просто времени не хватает. В выходные покажу тебе, точно.

Когда он вышел и взял наконец кошку на руки, увидел на лице отца так ненавидимую им пренебрежительную ухмылку, которая всегда уничтожала морально. И похоже, она у него была так же естественна, как и тёмные глаза.

– Ты провалишь экзамены, на курсы ты не захотел ехать, – уже зло сказал Егор.

– Па, ну как это возможно? Мне школу надо окончить. Кто меня отпустит?

– Всё решилось бы.

– Я и так поступлю…, – примирительно сказал Матвей, но тут же зажмурился от боли в голове, потому что отец закричал. Николь у него на руках дёрнулась и соскочила вниз, поцарапав руку хозяину.

– Тогда какой, к чёрту, баскетбол? Что за дурь, осталось пару месяцев до экзаменов в школе, а потом сразу туда? Ты хоть понимаешь, сколько это времени? Ты ничего не успеешь!

Матвей постоял молча, опустив голову, чтобы самому не завестись, а потом пошёл на кухню.

– Кто она? – услышал он за спиной голос отца, и его рука дрогнула, когда попытался налить себе сока в стакан.

– О ком ты? – спросил он и помрачнел.

– Та девчонка, с которой ты спишь. У тебя это на лице написано, и про баскетбол мне можешь не рассказывать.

– Ладно, – кивнул Матвей и повернулся, встретившись своими серыми глазами, доставшимися от матери, с обсидиановыми – отца. – Не буду. Какая разница – кто она?

По лицу отца пробежала волна насмешки.

– Вот именно. Я об этом и хочу тебе сказать. Она никто и ничто, ты скоро будешь строить свою судьбу…

– Чем тебе не нравится наш медуниверситет, не пойму. Сюда даже арабы едут учиться, – спокойно пожал плечами Матвей. – Всегда славился и…

– Потому что в Москве у тебя будут другие возможности и перспективы, и я тебе помогу, если надо. Но поступить и сдать экзамены ты должен сам, и подготовиться к ним тоже. Так что о своей подружке надо забыть, пора уже сосредоточиться.

– Её зовут Тоня, – с вызовом, твёрдо произнёс он. – Она бы тебе понравилась.

По смуглому лицу отца пошли багровые пятна.

– А ты наверное знаешь её мать, она тоже врач-хирург, фамилия Карева, – добавил Матвей.

– Нет, не знаю, и не хочу знать. Давай будем понимать друг друга, или ты вообще не слышишь меня?

– Я слышу и понимаю, я не тупой, – кивнул Матвей, отрезая себе щедрой рукой кусок колбасы. К ним по средам приходила готовить домработница тётя Аня, а сейчас был вторник, и в холодильнике выжила только колбаса и немного сыра. – Всё будет нормально, пап. И Тоня мне не помешает.

– Только если ты этого не позволишь и займёшься делом наконец, – буквально выплюнул Егор и ушёл к себе в комнату переодеваться.

Матвей покачал головой, быстро прикончив бутерброд. Нужно было ещё накормить Николь, которая снова появилась на кухне, его зеленоглазая красавица. Вспомнив о том, что у Тони тоже зелёные глаза, он тихо рассмеялся.

– Вот вы, девчонки, точно найдёте общий язык.

Отец нервничал, и Матвей понимал, почему. Очень скоро он останется в этом доме совсем один. Жена бросила его, сын уедет учиться и вряд ли вернётся, настоящая переоценка ценностей. Поэтому у Матвея не было злости на него, только сочувствие.

А насчёт Тони он и сам стал много думать. Может быть, даже слишком. Эта изо всех сил независимая девчонка остаётся здесь, в Ростове, и куда поступит – не известно, потому что её родители в процессе развода. Она ничего не говорит об этом, но заметно, что слишком сильно переживает. Её жизнь уже рушилась, а она смотрела на это и не могла ничего сделать. Даже если бы захотела. Что тут можно сказать? Банальности типа – это судьба?

Получалось, что для неё же лучше было не сближаться с ним. Да и ему тоже скоро уезжать, быть может навсегда, тогда зачем привязывать к себе девчонку?

Миллион вопросов, слишком сложных и неразрешимых. Одно только было очевидно – их тянуло друг к другу, и этому противостоять было глупо и опасно для здоровья.

Он тяжело вздохнул и пошёл в душ.

Я открыла массивным ключом нижний замок и тихо вошла в квартиру. Мы жили на первом этаже старой хрущевки, за неё родители ещё выплачивали ипотеку и были когда-то очень рады этой покупке. С тех пор прошло моё беззаботное детство, из которого я больше всего помнила поездки в Крым и появление маленького братика, а теперь даже родные стены не помогали осознать, что время это безвозвратно ушло. Здесь больше не пахло мамиными ароматными блинами, не слышались наши с братом шумные игры в прятки, редко бывал папа. Всё это исчезло, и не по себе даже было заходить домой.

Я поставила рюкзак на пол и прислушалась. Дверь в детскую была открыта, и оттуда доносился тихий разговор мамы и Тёмы. Он сегодня наверняка рано укладывался спать из-за перелома. Наверняка ему дали обезболивающего.

Повесив джинсовую куртку на вешалку, я взглянула в большое зеркало и чуть пригладила волосы, стоявшие дыбом после встречи с Матвеем. От этих мыслей мне стало смешно, и я показала отражению язык.

Из полутёмной комнаты появилась мама и спросила: – Ты очень уж поздно, не могла раньше прийти?

– Прости, мам, я старалась, – сделала я виноватое лицо и проскользнула в комнату мимо неё.

На кровати слева бледнело личико брата, и было заметно, что его накачали таблетками, глазёнки он уже почти закрыл.

– Привет, Тёмыч, что с тобой сегодня случилось? Ты с ума сошёл ноги ломать?

Он улыбнулся почти счастливой улыбкой.

– Зато я Лузгину дал пинка, – довольно произнёс он, и я рассмеялась.

– А теперь ты месяц будешь в гипсе, умник, – вставила мама, сложив руки на груди.

Она была одета в спортивные штаны и белую футболку, и с этой причёской, когда волосы собраны наверх, выглядела моей ровесницей. И ещё она слишком уж похудела за последние месяцы, что стала даже костлявой.

– Мам, я есть хочу, – выдохнула я, взъерошив светлые волосы брату на макушке.

– Ешь, что найдёшь, мы уже поужинали.

– А папа приезжал? – спросила я то, что действительно волновало меня с самого прихода. Неужели он не заехал, узнав о переломе?

Когда они начали ссориться больше полугода назад, мы с братом даже не насторожились, воспринимая это, как обычную бытовуху. Но я стала слышать по ночам мамин плач, и то, как они выясняют отношения после полуночи. Я поняла – что-то случилось. Конечно, брату ничего не говорила, но видела – он и так слишком многое понимал и первый подошёл и спросил у них напрямик, не хотят ли они развестись. Я думала, что такой вопрос вызовет смущение, но его не было, и это был ещё один признак конца.

Я догадалась, хотя мама мне не говорила и уходила от расспросов – у отца кто-то был. Скорее всего, на работе, он работал инженером на производстве РОСТСЕЛЬМАША с раннего утра до поздней ночи, чтобы заработать сверхурочные. Но на самом деле я могла и ошибаться. Быть может, было всё намного сложнее, и женщина появилась у него уже после ссор с женой и недовольства друг другом.

Я припоминала, что когда Тёме исполнилось три, отношения их отчего-то начали ухудшаться. Понятно, что я могла чего-то не понять, но мама тогда много времени проводила у своего гинеколога и шутливо спрашивала, не хотим ли мы с Тёмой ещё сестричку или братика. Мы, конечно, говорили, что хотим. Вскоре её надолго положили в больницу, и приезжала мрачная баба Аня, чтобы посидеть с нами, пока папа на работе. А после того, как мама выписалась, вот такая же худая и до жути молчаливая, никто больше тему сестрички не поднимал. Баба Аня сказала, что нечего и мечтать с такими долгами, ипотекой и двумя детьми ещё об одном ребёнке, что это просто дурь. Я никогда не любила бабу Аню, да и Тёмыч наверняка тоже.