Поэтому должность участкового терапевта в поселковой больнице казалась ему приемлемым вариантом. Тем более, Вит сознательно отказался от перспектив позаманчивее. «Из-за мелкого атавизма, – шутил он сам с собой, покуривая в больничном дворике после смены, наполненной причитаниями ипохондриков и миазмами полуразложившихся пенсионерок. – Совести. Она должна была отмереть в ходе эволюции за ненадобностью». Из той больницы – просторной и светлой, с натертыми до блеска полами, по которым удобно скользили его белоснежные «кроксы», – Вит тоже сбежал, едва получил диплом о дополнительном образовании. Слишком уж много надежд возлагал его руководитель на понятливого и исполнительного интерна, напоминая о том, чего Вит мог бы достичь, если бы не…
Да к черту все.
Уехать представлялось единственно верным решением. Изобразив высокий уровень гражданской сознательности, Вит заявил, что лавров новоиспеченному доктору Стеблевскому не надобно, а жаждет он послужить общему благу и внести вклад в развитие сельской медицины. Коллеги посмеялись над его миссионерским рвением, да и отпустили с миром, закатив напоследок пышную гулянку.
И вот он здесь, в унылом поселке с крошечной больницей. Пэ-гэ-тэ Серпомолотовск – названия хуже, чем этот уродливый продукт советского словообразования, Вит не слыхивал. Сам поселок был такой же, как его имечко – несуразный, лоскутный, склеенный впопыхах и неумело. Частный сектор обнимал щупальцами стайку хилых пятиэтажек, неведомо как проклюнувшихся среди грязи и бездорожья. Улицы извивались сумасшедшими петлями, поэтому главной звалась единственная более-менее прямая. Носила она, естественно, имя Ленина. Правда, памятник, красовавшийся у здания поселковой администрации, судя по строению черепа и мощной челюсти, больше смахивал на питекантропа, чем на вождя революции. И пальцев у него было шесть – на левой руке точно.
Нет, на самом деле Серп, как ласково называли его местные, был неплох. Здесь легко дышалось. Улицы утопали в зелени. На работу можно было ходить пешком, а не толкаться в общественном транспорте. Тишину нарушали лишь шарканье шагов, шелест листьев да негромкие шепотки – фоновый шум, сливающийся в успокоительное «ш-ш». Вит так привык к этой сонной атмосфере, что гудок электрички, гулко разносящийся по поселку, каждый раз заставлял его вздрогнуть. Два раза в день – ранним утром и поздним вечером – она останавливалась на местной железнодорожной станции, выплевывая горстку пассажиров и слизывая новую порцию, чтобы увезти их в Город. Просто Город. Его название не озвучивали, лишь бросали: «Поехали в Город, а», и никто не переспрашивал.
Всем известно: Город – это центр Вселенной.
Город – земля обетованная.
Все жители Серпомолотовска рвались в Город, а Вит бросил Город и переехал сюда.
И за это ему были благодарны, пусть и не понимали мотивов. У Вита даже образовался фан-клуб, состоящий из дамочек старше него как минимум вдвое. Еще бы: молодой врач приятной наружности, у которого не трясутся руки, а глаза не заплыли от беспробудного пьянства. Вит со смехом вспоминал, как они выстроились к нему в очередь в первый рабочий день – прелестные бабушки в цветастых платках и лучших выходных нарядах, слегка побитых молью. Их морщинистые пальцы жали ему руку, их сухие губы шептали: «Мы так рады, что вы у нас есть, Виталий Анатольевич» («Вит Анатольевич», – исправлял он, но никто и внимания не обращал), и он посылал им свою фирменную улыбку, с которой выглядел загадочным и немного грустным – не настолько, чтобы оттолкнуть, а ровно в той степени, чтобы любая женщина тотчас возжелала эту грусть развеять. Недавно педиатр ушла в декрет, и, за неимением других врачей, к Виту стали захаживать располневшие мамаши с плачущими детьми – те глядели хищно, но несмело, как раненые волчицы, ведь дома их ждали мужья с тяжелыми взглядами и крепкими руками.
Виту нравились эти люди. С ними просто – бесхитростная доброта, неприкрытая злоба. Никаких интерпретаций. Никаких моральных дилемм – их-то он нахлебался. Поэтому ворчал Вит для виду, по привычке критикуя все, что попадется под руку.
Он пошарил по карманам в поисках телефона, но нащупал только мятую пачку сигарет и зажигалку. Новенький пятый айфон с припиской «S», обещающей исправить недостатки предшественника, тускло отсвечивал со стола экраном, в котором отражалось серое небо, но тянуться за ним было лень. Вместо этого, по-злодейски ухмыльнувшись, Вит вытащил из пачки сигарету. Поджег и медленно, смачно затянулся. Было в этом некое извращенное удовольствие – нет, не в том, чтобы курить в кабинете, где через полчаса он будет принимать больных. Хотя… в этом тоже. За многие годы обогащения табачных компаний ценой собственного здоровья у Вита сформировалась целая сигаретная философия. Как и любой медик, он осознавал, сколь тонка грань, что разделяет живых и мертвых. Значит, надо принимать маленькие дозы смерти, чтобы развить от нее иммунитет. Прививка от умирания, так Вит это называл.
Он расслабленно выдохнул и уперся затылком в оконный откос, наблюдая, как сизый дымок сигареты тает на фоне сплошной пелены облаков. Небо было холодное, густое и стылое, как холодец. Черпать бы его и черпать – огромным металлическим половником, каким мама в детстве разливала эту склизкую массу по тарелкам, – пока не выскребешь небесную твердь до дна, до самой кристальной синевы. Выскрести бы и себя. Ампутировать лишнюю деталь организма под названием совесть.
«Обсудим условия нашей сделки? – Ее красные губы изгибаются; левый уголок чуть выше правого – как всегда. Асимметрично. Неправильно. Все это – неправильно. – Если будешь молчать, я дам тебе уйти. Черкну словечко, и сможешь изменить специальность интернатуры. Больше никакой психиатрии, понял? Не суйся в мою вотчину – будешь жить припеваючи. Но, если посмеешь ляпнуть лишнего, я узнаю. И уничтожу тебя. В суде увидят все на большом экране и, поверь, истолкуют так, как нужно мне. Ты хочешь этого? – Страстное, алое, острое «о» ударяет в грудь. – Хо-очешь?»
Вит все еще помнил. Ее яркую помаду и медно-рыжие волосы, пахнущие кокосовым шампунем, ее холеные руки, увитые кольцами; одно из них – на безымянном пальце – подсказывало, что ее интерес к нему не укладывается в рамки традиционной морали. Она целовала и била его, била и трепетно целовала расцветающие на коже синяки. Кандидат медицинских наук, автор научных работ по физиологии высшей нервной деятельности – она знала, как близко находятся в мозге центры боли и удовольствия.
Он хотел бы растворить ее – во вкусе крепкого табака или острого мексиканского перца, в адреналине от скорости или сексе с другими женщинами. Но все эти вещи напоминали о ней – той, что научила Вита снимать профессиональный стресс интенсивными сторонними впечатлениями. И навек привязала к себе, став самым интенсивным сторонним впечатлением, что Вит испытал в жизни.
«Скажи, ты счастлив? Счастлив, что боролся за справедливость? Рыцарь в картонных доспехах с деревянным мечом… Такие персонажи как раз у нас лежат, милый. – Она проводит пальцем по его скуле, но Вит не отстраняется, пусть место прикосновения пылает огнем. – Еще десять минут назад ты мог отступить, и все вернулось бы на круги своя. Учился бы, как раньше, работал, сочинял сонеты о красоте бредовой фабулы при синдроме Котара1 или как ты там проводишь свободное время… Но ты решил взбунтоваться. И каков итог? В жизни, мой глупенький мальчик, побеждают такие, как я. А бескомпромиссные максималисты отправляются на эшафот – несправедливо осужденные, конечно. В этот раз, считай, тебя помиловали. Уходи. Я отпускаю тебя».
Вит ушел. Но она его так и не отпустила.
Слюна стала мерзкой на вкус, пропитавшись табачной горечью. Вит спрыгнул с подоконника и выбросил окурок в зияющий оконный проем. Все, хватит дурью маяться. С минуту на минуту придет Вера, его медсестра, а перед ней в расхлябанном виде показываться не хочется.
