О том, пришла ночевать, или нет, первая пятерка Третий был не в курсе — когда он ложился спать их еще не было, а о том, что было потом он тоже, естественно, не знал — спал Лидгугальт крепко. Вторая зондеркоманда укладывалась спать около полуночи и вставала, соответственно, около полудня, выспавшаяся и довольная жизнью, а вот первая и вставала и ложилась совершенно хаотично, то раньше второй, то позже.
Да и вообще жизненный ритм людей старшего медного Искусника Имбалта отличался от такового во второй пятерке и на сон у них уходило лишь семь с половиной тарков — квантом времени служили полтора тарка, в отличие от двух в команде Олтепха. Поэтому спала первая пятерка лишь шесть тарков, что служило поводом для насмешек у представителей второй. Правда, обе команды, практически, не пересекались и зубоскальство происходило лишь келейно, внутри второй пятерки.
Причиной такого неравенства служило то, что командир первой опергруппы старший медный Искусник Имбалт, в отличие от командира второй, искренне полагал, что он и его люди могут найти и обезвредить хартыга, а старший медный Искусник Олтепх не менее искренне считал, что это невозможно и рвать задницу на этом поприще не собирался.
Поэтому услышав, что входная дверь открывается посреди ночи, Лидгугальт не удивился — мало ли ребята в кабаке засиделись, или хартыга ловили (шутка). Удивило его другое — в коридоре не раздались шаги пятерых человек и не послышался негромкий гомон, который всегда сопровождал возвращающихся оперативников. Таится в своей берлоге нужды не было — кругом свои, вот и болтали о том о сем.
Удивило Третьего другое — в здание, судя по шагам, зашел лишь один человек, а этого быть не могло, потому что не могло быть никогда — обе пятерки попадали в резиденцию всем гуртом, потому что у каждой был только один ключ — у Берна Уктара было лишь два запасных, коие он, посыпая голову пеплом от горя, отдал Олтепху и Имбалту, под личную ответственность.
Насторожило Лидгугальта и другое — шаги не были бодрыми и упругими шагами здорового человека, которыми должны были быть, а какими-то шаркающими и больными, чего также не могло быть по определению, потому что в зондеркоманде не могло быть больных и здоровых, а лишь живые и мертвые. Кстати говоря, непонятно, кто у кого спер этот лозунг — то ли наши вэдэвэшники у них, то ли ругазские охотники за головами у вэдэвэшников. А может и никто ни у кого — идеи свободно диффундируют между мирами.
Все происходящее было необычно, мягко говоря и, согласно инструкции, следовало немедленно поднимать тревогу. Однако, инструкция — инструкцией, а будить товарищей, спавших безмятежным сном, из-за припозднившегося коллеги из первой пятерки, который единственный сумел добраться до резиденции Берна Уктара после грандиозной попойки, как представлялось Лидгугальту, растеряв соратников по дороге, было бы не комильфо. Насмешек потом не оберешься из-за подобной бдительности. Поэтому, прежде чем бить в набат, Третий решил взглянуть на возмутителя спокойствия, а потом уже решать, что делать.
Плавным движением Лидгугальт скользнул к двери. Безбашенностью и нездоровым пофигизмом Третий не страдал, к целостности собственной шкуры относился вполне себе ответственно и поэтому, прежде чем отодвинуть щеколду, он активировал каменный щит шестого ранга. Однако, прежде чем он успел дотронуться до задвижки, в дверь постучали. Стук полностью убедил Лидгугальт в том, что за дверью свой, ибо был не хаотичным, а структурированным.
Несмотря на то, что можно было расположиться на ночлег с большим комфортом — пустых комнат хватало, чтобы спать по двое, а командирам вообще в гордом одиночестве, каждая зондеркоманда на ночь кучковалась всем личным составом вместе, в одном помещении, как в казарме — первая в большой гостиной, а вторая — в зале приемов.
Чем это было вызвано было непонятно — то ли страхом перед кровожадным и неуловимым хартыгом, то ли многолетней привычкой так себя вести на боевых выходах, то ли врожденным мазохизмом, ибо атмосфера в комнате, где спали пять здоровых мужиков, не гнушавшихся полакомиться за ужином разнообразными блюдами, щедро нафаршированными луком и чесноком, а так же, не к ночи будь упомянутой, гороховой похлебкой с копчеными ребрышками, благоухала отнюдь не лютиками и луговыми ромашками, а как бы совсем даже наоборот, но, факт остается фактом — спали все вместе.
А так как никто не исключал возникновения в ночное время, какого-либо форс-мажора, требующего доступа представителей одной пятерки в помещение, занимаемое другой, был выработан условный код, позволяющий определить, кто стучит — свой, или чужой.
Шифр состоял из двух частей. Первая — день десятидневки. Но, не просто номер — чтобы много не стучать, начиная с шестого дня счетчик сбрасывался и начинался заново, так что шестому дню соответствовал один удар и так далее — десятому — пять. Вторая часть кода — позывной стучащего — тоже от единицы до пяти. Так что минимальный код был один — пауза — один, а максимальный: пять — пауза — пять.
Так как представители обеих пятерок знали друг друга много лет, то если бы, например, в одну прекрасную, а точнее говоря — злосчастную ночь, в дверь одной из спален постучали: два — пауза — два, а это был бы не второй, или седьмой день десятидневки, или же вместо Второго перед дверью стоял кто-нибудь другой, то сразу стало бы ясно, что явился не собрат по оружию, а хартыг. Поэтому, при всей простоте и незамысловатости выбранного шифра, для данной ситуации и для данного набора хорошо знакомых между собой оперативников, он был вполне себе рабочим.
Раздавшийся стук был таким: два — пауза — три. Поскольку новые сутки начались несколько часов назад, то первая часть кода была правильной и соответствовала седьмому дню десятидневки. Оставалось убедиться, что за дверью Третий из первой пятерки — в миру Фирездал. Открыв дверь, Лидгугальт удостоверился, что перед ним Фирездал — все было правильно — код соответствовал человеку.
Окровавленная голова блондина, его бледное лицо и то, что он с трудом стоял, облокотившись на стену, лучше всяких слов говорили, что с первой пятеркой приключилась беда. Смешно было опасаться полумертвого тезку по номеру и Лидгугальт снял щит. Однако, прежде чем он успел задать какой-либо вопрос касательно того, что произошло с первой зондеркомандой, в его солнечное сплетение вонзился черный кинжал, возникший в руке Фирездала как будто из ниоткуда. Болевой шок не позволил Лидгугальту предпринять каких-нибудь ответных действий, а завершил дело Фирездал перерезав оппоненту горло.
«Извини братан — ничего личного!» — подумал старший помощник, бережно укладывая тело на пол.
Бережность была вызвана отнюдь не уважением к поверженному врагу, как могли бы подумать люди воспитанные в духе рыцарских романов, типа «Айвенго», «Тристан и Изольда», «Парцифаль» и иже с ними, а вполне себе вполне утилитарными соображениями — чтобы не поднимать шума. Врагов надо было взять спящими и беспомощными. Это на рыцарском турнире западло исподтишка бить в спину, а на войне не то, чтобы высшая доблесть, а скажем так — признак высокого профессионализма — больше шансов выйти живым из боя.
Оставшаяся часть работы была не более приятной, чем уже проделанная, однако же, совершенно необходимой. Оставлять в живых врагов, которые за тобой охотятся, было бы верхом глупости и чистоплюйства, однако, глупостью Денис не страдал от природы, а от чистоплюйства полностью избавился за время второй жизни, проведенной бок о бок с любимым руководителем, поэтому участь второй пятерки была предрешена.
Причем не сейчас, а прямо в тот момент, когда старший помощник узнал от почившего в бозе блондина о существовании дублирующей зондеркоманды. Человек более тщеславный мог бы и возгордиться от того, что на его уничтожение брошены такие силы, но, Денис и завышенным честолюбием тоже не страдал. Понятно, что перерезать спящих смог бы и менее опытный душегуб, чем красная Пчела, поэтому вполне естественно, что с уничтожением спящей четверки второй зондеркоманды проблем не возникло.
