Он опустился в соседнее кресло, подал ей бокал, она приняла, глядя на него в упор. Светло-серый костюм оттеняла синяя сорочка, такая же синяя, как глаза под чёрными густыми бровями. Он тряхнул головой, откидывая назад чёлку, падающую на лоб.

– С Новым годом, Лерка!

– С Новым годом, Володя, – отпила глоток, – с новым счастьем, хотя, какое там новое, старое девать некуда.

– Ну, да, так-то оно так, – он помолчал. – Лерка, ты такая сегодня… прямо королева!

– Ух, как я давно от тебя этого не слышала. Погоди, сколько – восемнадцать лет? Нет, девятнадцать. Представляешь, девятнадцать! Девятнадцать лет назад ты меня называл королевой, хотя, какой я тогда королевой была… – Она отпила глоток шампанского.

– А я ещё тогда тебе говорил, что ты себе цены не знаешь, но ты же мне не верила.

– Не верила. Нет, не так. Боялась верить, так, наверное, правильнее будет сказать.

Она вспомнила тяжёлое, свинцовое безвременье, в которое тогда погрузилась. Время просто стояло на месте, и для того, чтобы прожить хотя бы один день, надо было прилагать неимоверные физические усилия, сдвигая эту глыбу. А сдвинуть её было практически невозможно – боль занимала весь мир вокруг, она была такой сильной, физически ощутимой. Потом эта боль стала, нет, не меньше, она просто начала уходить внутрь, поселилась где-то в районе диафрагмы, с тех пор и жила там… И когда эта глыба чуть-чуть дрогнула, а стрелки часов вдруг сдвинулись и пошли, она поняла, что жизнь всё-таки продолжается, пусть и с постоянно саднящей болевой точкой. Это был её личный, персональный конец света, который она пережила и продолжила существование совсем в другом мире. Лет через пять, когда ей показалось, что она справилась, научившись искусно притворяться – улыбаться, работать и даже иногда не думать о нём, коллега из Биробиджана на курсах повышения квалификации в Москве, вдруг спросила во время дружеской вечеринки: «Лера, а откуда столько боли в глазах?» Лерка попыталась свести всё к шутке, мол, так, задумалась… И поняла, что нужно ещё внимательнее следить за собой, за мыслями, чувствами и даже выражением глаз.

Сейчас она чувствовала необыкновенную лёгкость, словно выпитое шампанское, пузырясь, слегка приподнимает её и над креслом, и над разговором, и даже безумные винтовые лестницы уже не казались закручивающейся энергетической воронкой. Всё вокруг выглядело простым и понятным, прямолинейным, как острые носы её серебристых туфель. Ей почему-то стало весело.

– Ты так улыбаешься, как будто что-то важное поняла, глаза аж искрятся…

– Я, Володя, кажется, вообще всё понимаю теперь – и про нас с тобой, и про всех остальных… Не знаю, может, я сильно ошибаюсь, шампанское обманывает, но смотрю вот вокруг, и как-то ясно все события представляются…

– Лерка, Лерка…

– Какая ты дурочка, да?

– Нет, совсем нет…

– Скажи ещё раз – Лер-р-рка, мне так нравится!

Он произнёс, раскатывая букву «р»:

– Лер-р-рка…

Он протянул руку и прикоснулся к её щеке, как когда-то давно…

В дверях зала мелькнула и опять исчезла Инна.

– Мы с тобой уже долго тут сидим, Володя, наверное, это становится неприличным. Но так не хочется туда, в зал, возвращаться.

– Ты иди, не расстраивай мужа.

Лерка коротко взглянула на него, поднялась из кресла. Навстречу ей из зала быстро шёл Сергей. Выражение его лица не сулило ничего хорошего. За ним почти бегом спешил Андрей Ядрихинский, очень озабоченный и сосредоточенный. Володя поднялся тоже, прикурил новую сигарету, выдохнул дым и проследил за ним глазами. Лерка стояла и ждала, когда подойдёт Елисеев. Он остановился рядом с ними, с трудом переводя дыхание, и с ненавистью посмотрел на Володю.

– Лера, иди в зал, пожалуйста.

Она молчала, не двигаясь с места. Ей было даже забавно наблюдать, как эти мужчины, практически одного роста и телосложения, не маленькие, кстати сказать, стоят друг против друга. Между ними словно сверкали молнии, и вихрилось пространство. Ни один из них не отводил взгляда, не произносил ни слова. Она отступила на шаг назад, но не уходила, понимая, что, пока она здесь, ничего не произойдёт. К ней сзади подошёл Ядрихинский, громким шёпотом произнёс, пытаясь быть ироничным:

– Ты страшная женщина, Валерия Евгеньевна!

Она обернулась. Андрей Николаевич выглядел довольным, что показалось ей очень странным, никаких предпосылок для этого не наблюдалось.

– Таких двух бойцов из строя вывела, можно сказать, обеих рук лишила – и правой, и левой. А им ведь вместе работать. Надо их теперь как-то в сознание приводить. Может, поможешь?

Лерка покачала головой. Своей вины она не чувствовала, мужчины любят заигрываться в эти, на её взгляд, глупые мужские игры. А ей уже надоело ощущать себя женщиной на корабле и балансировать на качающейся палубе терпящего бедствие судёнышка. Она развернулась и пошла в сторону гардероба, получила шубу, оделась и вышла в морозную ночь. А эта троица, казалось, даже не заметила её ухода. Город праздновал, повсюду взрывались фейерверки, окрашивая небо в причудливые цвета звёздами, огненными шарами и брызгами.

До дома было не очень далеко, она пошла пешком, с удовольствием вдыхая холодный воздух и улыбаясь каким-то лёгким, совсем не оформленным мыслям. Вдруг пошёл крупными хлопьями снег, в безветрии он падал отвесно, таял на лице. Лерка остановилась, вытянула руку, снежинки ложились на ладонь, поблёскивали в последний раз и таяли, оставляя после себя крохотную капельку. Она с удивлением поняла, что в голове зазвучала песня, чего давным-давно не было:

Мама, я опять вернулась к городу на побережье.

Мама, я забыла гордость, но я узнала, что такое нежность…2

Ей вдруг очень захотелось запеть прямо в голос в этой тишине под тихо падающим снегом.

Мама, я так одинока, а вокруг меня люди, люди,

Мама, у меня сердце не бьётся, мама, что со мною будет?

Снег на моей голове, снег первый раз в моём городе…

Снег, он метёт и метёт…

Заметёт ли моё сердце, заживёт ли, оживёт ли…

Было так странно – её голос звучал немного глуховато, словно тонул в хлопьях снега.

Из-за угла вывернула с песнями и криками развесёлая компания. Они завопили ей с другой стороны улицы:

– Девушка, с Новым годом! Пойдёмте с нами, а то замёрзнете!

Лерка помахала им рукой и быстро пошла дальше по направлению к дому. В квартире стояла тишина, Лерка на цыпочках подошла к Лизиной комнате и заглянула внутрь. Тускло светился в углу ночник, Лиза сладко спала в своей кроватке, Анна Фёдоровна посапывала на диване. Плотно прикрыв дверь, она переоделась, плеснула в бокал коньяку и вышла на лоджию. Город всё ещё светился огнями, над домами взлетали фейерверки, люди праздновали, веселились, наблюдать это было приятно, общее веселье завораживало, включало в свой круг. Она постояла немного, глядя на праздничный светящийся город и, вернувшись на кухню, включила телевизор, убавив звук, чтобы не разбудить дочку и Анну Фёдоровну.

Когда открылась входная дверь, она уже не услышала. Сергей разделся, повесил куртку на вешалку и пошёл на звук телевизора. На кухонном столе стоял пустой бокал, он повертел его в руках, понюхал и поставил обратно. На диване перед телевизором, накрывшись пледом, спала Лерка, поджав ноги и обхватив руками подушку. Он присел перед ней на корточки и подул на волосы. Она недовольно нахмурилась во сне, открыла глаза, медленно сфокусировала взгляд и спросила:

– А который час? Ты давно пришёл?

– Пять. Только что. А ты как ушла? Я даже не заметил, глядь, а тебя нигде нет.

Она села, сдвинув плед, немного хриплым со сна голосом сказала:

– Конечно, где там меня было заметить, такая битва титанов завязалась, от вас прикуривать можно было, такие страсти бушевали. Вы уж как-то поспокойнее разбирайтесь, что ли. С вами рядом находиться было страшно, не то, чтобы вникать в суть ваших претензий друг к другу.