— Не будь тираном.

— Прекрати понукать мной!

— Я не понукал тебя.

— О, Тернер, я тебя умоляю...

— Хорошо, — признал он раздраженно, потирая ушибленное место. — Я провоцировал тебя. Но я не сделал бы этого, если бы ты не игнорировала меня.

— Извини меня, но я думала, что ты хочешь, чтобы я игнорировала тебя.

— Откуда, черт побери, у тебя такая мысль?

Рот Миранды открылся от удивления.

— Ты ненормальный? Ты избегали меня как чумы в течение, по крайней мере, двух недель. Ты даже избегал встреч со своей матерью лишь затем, чтобы не видеть меня.

— Это неправда.

— Скажи это своей матери.

Он вздрогнул.

— Миранда, я хочу, чтобы мы были друзьями.

Девушка покачала головой. Существуют ли более жестокие слова?

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что так не бывает, — сказала Миранда, всеми силами пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Ты не можешь целовать меня, а затем говорить, что желаешь быть моим другом. Ты не можешь оскорбить меня сильнее, чем сделал это у Уортингтонов, а затем утверждать, что я тебе нравлюсь.

— Мы должны забыть то, что случилось, — сказал Тернер мягко. — Мы должны оставить все в прошлом, если не ради нашей дружбы, то хотя бы ради моей семьи.

— Ты можешь сделать это? — потребовала Миранда. — Ты действительно можешь забыть? Я не могу.

— Конечно, ты сможешь, — сказал он, с преувеличенной легкостью.

— Мне не хватает твоей изощренности, Тернер, — покачала головой Миранда и добавила горько, — или, возможно, я не так мелочна, как ты.

— Я не мелочен, Миранда, — выпалил он. — Я благоразумен. Видит Бог, хоть один из нас должен сохранять благоразумие.

Ей было жаль, что она не могла сказать ничего такого, что заставило бы его замолчать. Ей было жаль, что у нее не было аргументов, повергнувших бы его на колени и заставивших дрожать в грязной куче патетической гнили. Вместо этого Миранде приходилось бороться с собой и закипающими на глазах злыми слезами. И она даже не была уверена, что ей удастся скрыть их, поэтому она отвернулась к окну и начала считать проплывающие мимо дома. Ей хотелось оказаться где-нибудь в другом месте.

Не важно где.

И это было хуже всего, потому что за всю свою жизнь, даже имея более симпатичную, богатую и общительную лучшую подругу, Миранда никогда не хотела быть кем-то другим.

* * * * *

Тернер не раз совершал в своей жизни поступки, которыми не был горд. Он пил так, что его рвало на бесценные ковры. Он играл в азартные игры, ставя на кон деньги, которых не имел. А однажды, пьяный, он бездумно выделывал такие выкрутасы на своей лошади, что она несколько недель хромала.

Но никогда он не чувствовал себя таким подлецом, как сейчас, глядя на профиль Миранды, решительно повернутый к окну.

Так бесконечно далека от него.

Он долго молчал. Они выехали из Лондона, проехали предместья, в которых дома были на большем отдалении друг от друга, и наконец, карета покатила по открытому пространству.

Миранда ни разу не посмотрела на него. Тернер знал это, потому что наблюдал за ней.

Не в силах больше вынести и четверть часа этой гнетущей тишины, и неизвестности того, почему она так упорно хранит молчание, Тернер заговорил.

— Я не хотел оскорбить тебя, Миранда, — сказал он спокойно. — Но я знаю, что это было бы большой ошибкой. Соблазнить тебя - было бы огромной ошибкой.

Она не повернулась, но он услышал ее слова.

— Почему?

Тернер уставился на нее в недоумении.

— О чем ты говоришь, Миранда? А как же твоя чертова репутация? Если станет известно, хоть слово о нас — ты будешь погублена.

— Или тебе придется жениться на мне, — сказала она низким, дразнящим голосом.

— У меня нет ни малейшего желания жениться. И ты об этом знаешь. — Тернер прикрыл глаза, прося у Бога прощение за эту ложь. — Я не хочу жениться ни на ком, — объяснил он. — Ты же знаешь.

— Знаю, что? — ответила девушка, обернувшись, и ее глаза полыхнули яростью, — То, что... — Она резко замолчала, сжала губы и скрестила на груди руки.

— Что? — потребовал он.

Миранда отвернулась к окну.

— Ты все равно не поймешь. — И добавила. — Да ты и слушать не захочешь.

Ее высокомерные слова впивались иглами в его кожу.

—О, пожалуйста, злость тебе не к лицу.

Она резко повернулась.

— И что прикажешь делать? Как ты думаешь, что я чувствую?

Его губы дернулись.

— Благодарность?

— Благодарность?

Он откинулся назад. Его поза была вызывающей.

— Я мог обесчестить тебя, как ты знаешь. Легко. Но я этого не сделал.

Она выдохнула, отпрянув, и сказала безжизненным голосом.

— Вы омерзителен, Тернер.

— Я всего лишь говорю правду. Ты догадываешься, почему я не пошел дальше? Почему не сорвал с тебя ночную рубашку и не взял тебя там же, на диване?

Ее глаза расширились, дыхание стало прерывистым. Он обзывал себя неуклюжим, тупым и мерзким, но не мог остановиться, не мог перестать глупо надеяться, что она, черт побери, наконец-то поймет. Она должна понять, кем он действительно был, на что он был способен, и на что нет.

Он поступил так из благородных побуждений, а она не была даже благодарна?

— Я объясню тебе,— прошипел он. — Я не пошел до конца из уважения к тебе. И я скажу еще кое-что... - Он замолчал и чертыхнулся, увидев, что она смотрит на него с вызовом, провокационно, говоря всем своим видом: «Ты сам не веришь в то, о чем говоришь».

Это и было проблемой. Он прекрасно осознавал, что хочет сказать, как сильно он ее желает. И что, если бы, в тот день, они не были в доме его родителей, возможно, он не смог бы остановиться.

Но она не должна узнать этого. Он не хотел, чтобы у нее появилась такая власть над ним.

— Поверь мне, — пробормотал он больше себе, чем ей. — Я не хотел разрушить твое будущее.

— Оставь мое будущее мне, — ответила она сердито. — Я знаю, что делаю.

Он презрительно фыркнул.

— Тебе двадцать лет. И ты думаешь, что все знаешь?

Она впилась в него взглядом.

— Когда мне было двадцать, я тоже думал, что знаю все. — Тернер пожал плечами.

Ее глаза погрустнели.

Тернер попытался не обращать внимания на скручивающийся в его животе комок вины. Ведь у него нет причин чувствовать себя виноватым, да и вообще, все это было смехотворно. Не будет же он осуждать себя за то, что не лишил ее невинности. Все, что он придумал сказать, было:

— Когда-нибудь, ты будешь благодарить меня за это.

Она посмотрела на него с удивлением.

— Ты говоришь, как ваша мать.

— А ты становишься дерзкой.

— И ты обвиняешь меня в этом? Ты, который обращается со мной, как с ребенком, хотя прекрасно знаешь, что я — женщина.

Сгусток вины обретал щупальца.

— Я способна принимать свои собственные решения, — сказала она вызывающе.

— Похоже, что нет. — Он наклонился вперед, и опасная вспышка сверкнула в его глазах. — Или ты, действительно, позволила бы мне на прошлой неделе стащить сорочку и целовать свои груди?

Она густо покраснела от стыда, и, дрожа, спросила,

— Не хочешь же ты сказать, что это — исключительно моя ошибка?

Он закрыл глаза и зарылся пальцами обеих рук в волосы, понимая, какую глупость он только что сказал.

— Конечно, это не твоя ошибка, Миранда. Пожалуйста, забудь, что я сказал.

— Точно так же, как ты хочешь забыть, что целовал меня? — Ее голос был лишен каких-либо эмоций.

— Да. — Он посмотрел в ее глаза и увидел пустоту, которой там прежде не было, он никогда не видел подобного выражения на ее лице. — О, Боже, Миранда, не делай этого.

— Не делай этого, сделай то, — взорвалась Миранда. — Забудь то, помни об этом. Реши уже, Тернер, чего же ты все—таки хочешь! Но, судя по всему, ты и сам этого не знаешь.

— Я на девять лет старше тебя. — сказал он резко. — Не говори со мной снисходительно!