Вечер, сумерки. Никакой романтики, никаких звезд. Мутная хмарь от горизонта до горизонта, от которой и без того короткий день заканчивается на час, а то и на два раньше. Через нее и солнце-то видится расплывчатым белесым пятном, куда уж там фонарям, особенно, если половина из них по просту не горит. Единственный, еще оставшийся в живых, фонарь в нашем дворе стоит как раз у дворовой эстрады, невесть как сохранившейся еще со времен СССР. А сама эстрада… дощатый помост, некогда покрашенный, а ныне облезлый, и два десятка таких же облезлых лавок перед ним. Все это обнесено по периметру оградой из толстой железной трубы. Местами еще недооблезлой, а местами — банально ржавой. Вот такой местечковый очаг культуры.

На этих лавочках под фонарем собирается местная шпана. Потусоваться, выпить, курнуть, закинуться, а то и ширнуться. Ну и позадевать неосторожных прохожих. А что? Нужны ведь какие-то развлечения! Скучно же перетирать каждый вечер одно и тоже. Да и деньги на бухло и траву случаются не всегда и не у каждого. А тут при удаче можно баблишком приподняться, да пульнуть трущихся поблизости шкетов в соседний ларек за бодяжным спиртом и пачкой "Астры". Ну или, если удача, в магазин за бутылкой "честной" водки, куском колбасы и коробкой дорогого ментолового "Ротманса". Почему до сих пор их не разогнали? Да тому много причин. Потому, что ментам не до них, потому что участковых за полгода четыре штуки поменялось, потому что прямых доказательств нет, потому, что по большей части тянет деяние максимум на хулиганку, потому что не все из пострадавших пишут заявление об ограблении… Да и во дворе перед окнами и свидетелями ничего не происходит. Ну сидят мальчики, ну и что? Никого ведь не трогают. Вот только народная тропа идет через двор мимо эстрады и сворачивает в гаражи. И там, в гаражах, как раз и происходит выставление граждан из монет. Там темно, фонарей нет, опознать кого-нибудь жертва в жисть не сможет. Особенно, если ее сперва приложить сзади по темечку.

Местных — то есть, жителей "своего" дома — гопники не трогают. То есть, не грабят. Словесно-то цепляют любого. Кроме дяди Пети из второго подъезда. То ли дядя Петя был нетрезв и не в настроении, то ли оборзевшие недоросли берега потеряли — сейчас уже не разобраться, то ли оба фактора сошлись вместе, но только он в оджин прекрасный вечер не оценил изящности обращения и грубо, по-простонародному, подошел и вломил. Кулаки у дяди Пети — что моя голова. Четыре удара — четыре нокаута, четыре перелома челюсти. После этого скамейки у эстрады опустели чуть ли не на месяц. Бабки, засиживающие эти лавочки днем, уже решили, что это навсегда и возрадовались, но не тут-то было. Дядю Петю мамочки несправедливо обиженных чад затаскали по судам, заклеймили алкоголиком, хамлом, быдлом и асоциальным типом. Да и при встрече с ним каждый раз устраивали невообразимый хай (не путать с хайпом). С какое-то время он пытался отбрехаться, но потом плюнул и поменял квартиру, переехал в другой район. А вместо него появился Олежек.

Олежеку было лет двадцать пять. А, может, и все тридцать. Достоверно никто в доме этого не знал. В каком возрасте он первый раз загремел по малолетке, и сколько всего лет провел по зонам, тоже было неизвестно. Но наколки и прочие атрибуты присутствовали. Если кто не знает, ни один "правильный" уголовник не позволит себе наколоть не соответствующие статусу партаки, ибо чревато последствиями вплоть до заточки в печень. Олежек свои синие перстни и прочие "украшения" не прятал, из чего все быстро сделали вывод, что кололи их "по чесноку", за дело. Еще у него была гитара, он знал три "блатных" аккорда, и вечерами пел на лавочках под фонарем душещипательные воровские песни про несчастную судьбу непонятого обществом вора, разбавляя их Цоем и Чайфом. Вокруг него быстро собралась давешняя компания, включая и тех четверых, которые до сих пор питались кашками и бульончиками. И туса понеслась с новой силой, да так, что даже мамашки, изгнавшие из дома злого дядю Петю, были уже не рады.

Вот в такой хмурый и промозглый октябрьский вечер я шла домой. Было зябко, в ботинках хлюпало, хотелось тепла, сухих шерстяных носок и горячего чая с яблочным пирогом. Все это — включая пирог и носки — дома было. Но, млин, пришлось сделать изрядный крюк, обходя двор, фонарь и лавочки у эстрады. Я не боялась шпаны. Тем более, я — "местная", и меня не тронут. То есть, физически не тронут. Но обязательно прицепятся, начнут задирать. А я никогда не умела отвечать на подколки и подначки тем же, язык у меня не так подвешен. Вернее, я потом, спустя пару часов, придумаю как можно было легко и изящно парой фраз уничтожить и растоптать злоязыких. А потом еще двумя фразами помножить их на ноль и извлечь из результата квадратный корень. А если здесь и сейчас, то я, как тот же дядя Петя, скорее дам в рыло. То есть, попытаюсь дать.

Нет, драться-то я умею. Даже очень хорошо умею. Все-таки, я из своих двадцати трех прожитых лет почти половину активно занималась разными боевыми искусствами. Карате, немножко айкидо, сейчас вот еще и кэндо. И я даже достигла в этом довольно впечатляющих результатов. Но вот есть два момента, которые в реальной дворовой драке все мои умения изничтожают на корню. Первое — шпаны просто много. С двумя-тремя одновременно — шансы еще есть, а вот против десятка — бессмысленно даже дергаться. Толпой запинают. Это дядя Петя с одного удара вырубал гопничков, мне такое не светит. Почему? Это как раз второй момент. Я маленькая.

Наверняка все видели маленьких людей. Может, не в реале, так в кино — уж точно. Коротышек, карликов, лилипутов — так люди называют их меж собой. А сами они называют себя маленькими. Какое-то там генетическое отклонение, и у человека в какой-то момент перестают расти руки и ноги. И получается уродец: тело взрослого человека на коротеньких детских ножках и с маленькими детскими ручками. Буквально, карикатура. У меня — совсем другая ситуация. С пропорциями у меня все в порядке. Тело соразмерно, и развито так, что иным и не снилось. Вот только рост у меня — полтора метра в прыжке. Если точно — сто тридцать семь сантиметров. И, соответственно, вес — чуть больше тридцати килограмм. И не говорите мне про Брюса Ли, он весил шестьдесят четыре килограмма, то есть был в два с лишним раза тяжелее меня. А я, сколько себя помню, всегда на физкультуре и на всех школьных линейках стояла крайней слева. Выискивала себе ботинки и туфли на чудовищной платформе, чтобы только быть на несколько сантиметров повыше, делала высокие прически, висела часами на турнике, но все без толку. Ну и обижали меня, понятно. И дразнили, и поколачивали — не пацаны, девчонки. Вот я и пошла в спортивные секции: научиться драться. А потом уже надавать обидчицам по мордасам, повыдергать крашеные патлы и макнуть в гуано по самое… по сколько войдет.

Да, я пошла. Вот только меня никуда не взяли. Слишком маленькая, слишком тонкая кость, слишком велик риск травм. Вердикт: ты нам не подходишь. Я обошла весь район, и везде было одно и то же: иди, мол, девочка отсюда. Ну так я в двенадцать лет была по росту и комплекции такой же, как шести-семилетние пацаны, пришедшие вместе со мной в первый раз. Это явно был мировой заговор больших против маленьких. В секцию карате, к Сан Санычу, я пришла уже из одного упрямства. Это было последнее место, где я еще не побывала. И, хоть я и не рассчитывала уже ни на что, заставила себя прийти и убедиться в этом лично. Убедилась. Вышла из подвала, где шли занятия, а потом села на скамеечку и разревелась от обиды. Не в голос, нет, но слезы текли, я их наполовину глотала, наполовину вытирала быстро промокшим рукавом, и клялась себе, что добуду в интернете инструкции, научусь по ним драться, стану самым крутым бойцом всех времен и народов, а потом пойду и побью всех этих дядек, которые не захотели меня учить.