– Что бы Вы об этом Артуре Сталке сказали? Самому себе, так вот – один на один с самим собой, без всяких скидок и дипломатии, Николай Александрович?

Многие знаменитости (не только люди искусства), имели внешне – не совсем тот образ, который у меня сложился «там». Поэтому – кто это были такие, не скажу.

– Ну как вам сказать…? История с ним, по-видимому, не простая – появился вдруг ниоткуда и сразу в «дамки». Но в искусстве – это вполне закономерно! Я не хочу бросаться великим словом «талант». Не говорю, значит, что талантливый, я говорю осторожно: способный. Но он без школы, Петр Васильевич!

Ласковое слово, оно и кошке приятно. А, вот другие «обывательские разговорчики» – заставили меня несколько насторожиться.

За соседним столиком клуб-кафе «Мансарда Пронина» беседуют двое сравнительно молодых человека – видимо литераторов, или просто «вращающихся» в литературных кругах:

– Что нового? Чем живет литературная Москва? Что слышно про Есенина?

– «Есенин»? Плюньте – уже отработанный материал…

Заинтересовавшись, я подозвал официанта и заказал ещё одну порцию.

За бутылкой принесенной официантом дешевого вермута представители литературного «полусвета», наперебой рассказывали друг другу довольно сальные анекдоты о том, о другом, о третьем. Среди прочих были всуе помянуты и, художница Елизавета Молчанова, поэты Марк Бернес и Юрий Шатунов и, наконец – прозаик Артур Сталк, который оказывается – такой сукин сын…

Я аж перестал жевать: сплетен про собственную особу – было сколько угодно, хоть отбавляй!

Впрочем, повторять довольно скабрёзные подробности про самого себя – я думаю, ни к чему.

Всех обсудили, всех проработали и разделали «под орех». По всему было видно, эти двое в этой мутной словесной воде – «плавали» как лини в болотной тине, упиваясь слухами, рассказами «в кулуарах» и на кухне. По всему было видно – этим двоим вполне вольготно живётся на этом тинистом дне литературной жизни столицы, на коем им было привольно да весьма вольготно.

Благодать, да и только!

Наконец:

– А если тиснуть про него статейку? Или даже коллективное письмо?

– За это пока никто не заплатит. Сейчас вот я пишу о Маяковском: мол, жаловался в беседе с «сменавеховцем» – что большевики его заставляют «наступать на горло собственной песне», воспевая диктатуру пролетариата. Мол, так он и говорил: «Да, воспевал, да, рекламировал. Но все это против своей воли, в железных тисках диктатуры пролетариата». Ха-ха-ха!

– А эту беседу кто-нибудь записал?

– Не будь идиотом!

– Ах, да – понял.

Молча жуют, затем:

– Ты тоже здорово пишешь! Как ты Васильева оттягал за его стишки – одно удовольствие читать.

Пообедав, они пожали друг другу руки и разошлись довольные собой – а я остался сидеть как оплёванный.

Видать кто-то платит и платит очень хорошо (клуб-кафе «Мансарда Пронина» – дешёвой забегаловкой не назовёшь!) за клевету в адрес известных деятелей искусств.

Кто это?

Я подозвал официанта и сунув в руку мелочь – спросил указывая на опустевший столик:

– Кто эти двое, что там обедали?

– Драматург Владимир Киршон. Кто второй – не знаю, он у нас редко бывает.

«Владимир Киршон»? «Драматург»? Кто такой, почему не знаю?

Вернувшись в конце мая в Ульяновск, я уж было и забыл про это досадное происшествие и какого-то там «Киршона», как вдруг случайно попавшаяся статья в газете заставила меня насторожиться. Кто-то явно пишущий под псевдонимом, плотно наехал на мой «Красный марш» – опубликованный в очередном сборнике стихов поэта Марка Бернеса. Ему видите ли, не понравилась упоминание «Великой Руси» – в чём усматривается попытка возрождения «великодержавного великорусского шовинизм».

Это обвинение в то время, если кто не знает – немногим легче обвинения в открытой контрреволюции.

Вскоре, пришло и паническое письмо от моего литературного агента Веры Ивановны Головановой, из которого я отчётливо понял:

Началась травля!

– «Владимир Киршон», говоришь? – говорю, усаживаясь за комп, – а ну-ка посмотрим, что ты у нас за фрукт такой есть…

Инфы по этой личности недостаточно, конечно, но она – хоть в рассеянном виде, но есть.

Его имя вот-вот «загремит» в стране и даже по миру: в конце 20-х годов пьеса Киршона «Ржавчина» шла в театрах на Бродвее. По сюжету, вчерашние красноармейцы были вынуждены во времена НЭПа заниматься предпринимательской деятельностью – пошивом рубашек и торговлей, что воспринималось ими как предательство Мировой революции.

Дурдом, блять…

Другие его пьесы с названиями типа: «Мировой пожар горит, буржуазия дрожит!» и «Посмотрите, как нелепо расплылася рожа НЭПа» – были не столь популярны.

В литературных кругах ходили слухи, что однажды Киршон будучи на приёме у Сталина, поинтересовался о произведённом на того впечатлении от спектакля по своей пьесе «Хлеб» – на котором Вождь был накануне. «Друг всех советских писателей» вынул изо рта трубку и равнодушно ответил: «Не помню. Вот одиннадцать лет назад я смотрел «Коварство и любовь» Шиллера – помню до сих пор. А вашу пьесу – не помню».

Вроде даже воевал и вроде бы даже – партизанском отряде…

Хм, где же ещё? В регулярных частях РККА архивы есть и любого «героя» можно проверить на «вшивость».

В 1920 году в возрасте 18 лет стал членом РКП(б).

Так рано? А может – самозванец, какой? Неплохо было проверить – кто, когда и при каких обстоятельствах принял это "юное дарование" в партию, какой у него был испытательный срок и кто за него поручился…

Глядишь – всплывёт что интересное!

Кроме шести классов идеологически чуждого гимнастического, при большевиках получил «правильное» образование в Коммунистическом институте им. Свердлова. После учёбы он к станку на заводе не встал и, в забой не спустился – а стал пропагандистом.

Самое хлебное место при диктатуре пролетариата!

Создав первую ассоциацию пролетарских писателей Ростове-на-Дону, он перебрался в Москву и в этом – 1924 году оказался в комиссии по созданию печально знаменитого литературного объединения РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей), сразу попав в его секретариат.

Драматург Александр Афиногенов назвал коллегу: «Воплощением карьеризма в литературе».

Отличаясь феноменальным чутьём к спросу «в верхах», остро чувствуя подходящий момент Владимир Киршон станет как бы «политруком» этой беспощадной к конкурентам организации. Он умел создать себе «правильную» репутацию и был «пробивным» малым, добиваясь одобрения и поддержки чиновников от литературы.

Киршон использовал все средства устраняя с дороги «конкурентов». По своей собственной инициативе, он докладывал лично Сталину в письмах. Причём открыто – прямо заявляя об своих доносах на собраниях, на которых громил оппонентов. Он стал надзирателем за писателями и поэтами: шаг влево или вправо от социалистического реализма – грозил писателям страшной карой, вплоть до обвинения в контрреволюции.

«Скажи мне кто твой друг, а я скажу кто ты».

Среди друзей Владимира числись Генрих Ягода и Николай Ежов. Правда первый, как-то признался что купил «трубадура пролетариата» денежными подачками от НКВД за травлю неугодных писателей…

Ага! А вот и заказчик объявился!

Как бы там не было, за деньги или безвозмездно – даром то есть, Киршон считая врагами – травил Алексея Толстого, Михаила Зощенко, Михаила Пришвина, Вениамина Каверина, Бориса Пильняка, Исаака Бабеля, Леонида Леонова, Бориса Пастернака…