— Вы действительно так считаете, товарищ Павлов?

Недоумённо взираю на Иосифа Виссарионовича.

— Я действительно так считаю, но прав я или нет, вам виднее. Я же в секретные планы правительства не посвящён.

— А хотите? — с лёгкой хитринкой спрашивает Сталин

— Нет! — Отвечаю так быстро, что наши слова слились в одну фразу на разных голосах «А хотите нет?!». Сталин усмехается. Потом слегка мрачнеет от какой-то мысли.

— Товарищ Павлов, тяжело об этом говорить, но видимо вам придётся отступить от границы. До Смоленска.

— Зачем?! — от неожиданности вытаращиваюсь на Сталина. Тот вздыхает.

— Ми не можем удержать весь фронт. С трудом не позволяем немцам окружить вашу группировку.

— Ну, и не удерживайте, — равнодушно пожимаю плечами. — Пусть окружают. Всё равно это окружение долго не продлится.

Сталин требует объяснений, Берия и Жуков внимательно прислушиваются.

— Мы сейчас проведём мобилизацию…

— Уже проводится, — уточняет Берия.

— Прекрасно. РККА восстановит и даже увеличит численность. У нас тут возникнет линия фронта, — Павлов провёл рукой по дуге от Балтийского до Чёрного моря, — с общей численностью миллионов в пять. Плюс моя группировка, которая увеличится за счёт мобилизации до миллиона. Если немцы окружат ЗапВО, то получат две линии фронта. Общую и вокруг меня. Если я брошу Белоруссию и выйду на соединение с основными силами, то линия фронта сократится в два раза. Мы увеличим концентрацию войск на 20 %, с 5 миллионов до 6. А немцы увеличат концентрацию в два раза, на 100 %. Видите? Окружение ЗапВО удлиняет общую линию фронта в два раза. То есть, мы подыграем немцам. Это не говоря о падении боевого духа войск, которым придётся отступать. Не говоря о расходах на перемещение моих армий. О том, что мы подарим немцам гигантские ресурсы. Ведь даже если мы вывезем все припасы и всё тяжёлое вооружение, то останется население, которое можно грабить и угонять в рабство. Останется железная дорога. Останутся лесные массивы. Останется урожай, Белоруссия, между прочим, отсеялась. Посадили картофель, овощи, рожь, ячмень и всё остальное. И всё ради чего? Ради того, чтобы облегчить немцам ведение войны? У меня один вопрос: кто это предложил?

Все переглянулись. Пытаюсь вычислить автора идеи. Судя по всему, его здесь нет. На лице Берии мелькает выражение, которое можно расшифровать, как «Ну, погоди, придурок! Ты дождался!». И оно не обращено к Жукову или, тем более, к Сталину. Тимошенко! — всплывает догадка. Это я вспомнил его приказ накануне войны резко сократить технический персонал обслуживающий самолёты. Тогда я велел штабу отослать в Москву отписку, что вопрос решается и… увеличил штаты. Формально, я — саботажник тот ещё. Только кто мне это сейчас предъявит? Кто открыто признается, что отдавал откровенно вредительские приказы? Я нечаянно встал в ряды тех, кому война — мать родна. Все мои наглые действия, рискованные ходы, всё списалось в 4 часа утра 22 июня.

— Хм-м… кажется, наш нарком обороны снова отличился, — задумчиво говорит Сталин, подтвердив мою догадку. Глаза наливаются злостью.

— Я тоже не знаю, кого ставить на его место, — высказывается Берия.

— Да никого не ставьте, — жму плечами, — пусть лучше место пустует, чем там дурак лютует.

Все ошеломлённо глядят на меня. Потом одновременно хохочут. Берия прослезившись, протирает пенсне. Жуков от полноты чувств хлопает тяжёлой рукой по плечу. Хм-м, а ведь они вроде друзья с Тимошенко.

Как бы Сталин его не расстрелял. По-хорошему следовало бы. Но не мне руку к этому прикладывать. Тимошенко виновен в абсурдных приказах, а я в их неисполнении. Тоже рыльце в пушку. Победителя не осудят, но осадок останется. Оно мне надо?

— А вы уверены, товарищ Павлов, что сможете удержать свой округ? — спрашивает Сталин после периода общего веселья. Пожимаю плечами. Сегодня это у меня самый частый жест.

— Если не случится чего-то чрезвычайного. А то вдруг у немцев какое-нибудь супероружие появится? Если ничего такого не будет, то вопрос стоит по-другому. Смогут ли немцы удержать фронт против меня? Хотя нет. Вопрос и так не стоит. Я могу прорвать их фронт в нескольких направлениях. У меня 10-ая армия почти не воевала, а её готовили, как ударную. У меня два мехкорпуса стоят свеженькие. Я могу двинуть их куда угодно, даже на Варшаву или Кенигсберг. И немцам придётся туго. Я, может, и не возьму столицу Польши, но могу окружить её, побомбить, обстрелять. Пограбить немецкие склады. Это я смогу сделать в любой момент.

— А почему вы не уверены, что сможете взять Варшаву? — спросил Берия.

— Мы пока не умеем наступать. И что я буду с ней делать, даже если возьму? В таком отрыве от основных сил. И потери при штурме будут огромные. А зачем? Если всё равно придётся уходить.

— У вас всё хорошо? — спросил Сталин, — вам всего хватает?

И вот тут я развернулся по-настоящему. Первым делом пробую отомстить Берии.

— Так не бывает, товарищ Сталин, чтобы всего хватало. Например, мне очень нужен Редут. Замечательнейшая система! Можно не держать в воздухе множество самолётов-наблюдателей, чтобы контролировать небо. Мне Лаврентий Палыч ещё до войны обещал, — ябедничаю я, но безрезультатно. Берия делает незаметное движение глазами в сторону Сталина, «это он». И Сталин пропускает мимо ушей.

— Мне надо восстанавливать потери авиации, и быстро. Мы отправили на заводы моторы на капремонт, наверняка это будет быстрее, чем новый сделать. У меня больше двух сотен самолётов неисправными стоят, в основном, ишачки.

— И-16, кстати, надо снимать с производства, оставив выпуск запчастей для него, — про мелочи забывать нельзя, обязательно потом вылезут.

Главная тема не ремонт. Главное — мне нужен цельнометаллический Як.

— Развивать производство у вас мы пока не будем, — по тону вождя понятно, что спорить даже начинать не стоит, — слишком близко к вам немцы подошли. А обмен проката на трофейный дюралюминий — хорошая идея. Вы у себя тоже организуйте, товарищ Жуков, сбор разбитых самолётов.

И что радует, условия 70 и 100 процентов высочайше утверждает. И на режим предоплаты соглашается. Мысленно потираю руки и возношу хвалу жёстко авторитарной модели управления. Ехидненький вопросец в сторону Жукова, — а будет ли ему что собирать? — придерживаю.

На изготовление цельнометаллического Яка у меня на заводе тоже соглашается. Хотя и посомневался. Сомнения рассеял уверенным утверждением, что в изготовлении новейших самолётов рядом с линией фронта есть огромное число плюсов.

— Вы подумайте, товарищ Сталин. Испытание самолёта в реальных боевых условиях — фактически становится одним из производственных этапов.

— Не надо заниматься перегонкой машин, расходуя топливо и моторесурс впустую. Критические замечания лётчики и техники могут напрямую высказать заводским конструкторам и технологам, — вываливаю аргументы, один за другим.

— А ещё немцы могут захватить ваш завод со всем оборудованием и самолётами! — опрокидывает Сталин, как ему кажется, одним движением все мои доводы.

Отвечаю долгим взглядом, губы растягивает ухмылка, а затем ехидный вопрос:

— И как они это сделают?

— Вы сами показывали на карте, что по Литовской ССР с севера к Минску приближается танковая группа.

— А чем она лучше танковой группы, которую я уже остановил?

На этот вопрос Сталин ответа не находит.

Берия давно уже записывает что-то в блокнот. И Сталин делает пометки. Жуков внимательно мотает всё на ус. В конце Сталин озадачивает меня провести несколько занятий с генералами. О новой тактике, новых приёмах воздушных боёв и всём прочем. Спорить не приходится. Сам прекрасно понимаю, что опытом надо делиться. Один талантливый полководец исход войны не решит. У Гитлера их много, у Сталина тоже должно быть много. Но как же не хочется! Округ фактически обезглавлен.

— Вечером я должен улететь, товарищ Сталин. Положение на фронте напряжённое.

Но пришлось провести в Москве почти сутки. Зато канцелярия наркомата обороны без слов приняла все списки военнослужащих к награждению орденами и медалями. В том числе лётчиков, включая самого Копца, на звание Героя СССР.