Мирно при моём вмешательстве заканчивается это заседание. Правда, мне приходится уделить вечером массу внимания Паше Рычагову. Озадачил его созданием центрифуги. А Паша озадачил мой организм таким количеством алкоголя, который он выдержал с большим трудом. Чувствует Паша, что сегодня был его второй день рождения?

Видно, что вождь удовлетворён. Да, много самолётов бьётся, но как говорит товарищ Павлов, ещё неизвестно, так ли уж много. Может, это неизбежное зло, болезни роста. Наверняка озадачит разведку разнюхать, а как там у немчуры дела? И даже если мы будем выглядеть не совсем, гнев ужё улёгся, работа в этом направлении ведётся, нэ будэм мэшать товарищам, товарищи…

И память у Сталина цепкая. Я и сам за разговорами забыл, что обещал что-то смешное поведать, а он меня задерживает и заставляет исполнять обещанное. Рассказываю о случае с командармом Голубевым, который смешно пугается немецкого языка. Иосифу Виссарионовичу действительно понравилось, как хитро я заставил подчинённых учить немецкий язык и пользоваться радиостанциями.

Домой вырываюсь только рано утром. Дремлю в самолёте, меня в округе мои недокованные гвозди ждут.

Конец главы 10.

9 апреля, среда, время 14:25.

г. Гомель, станкостроительный завод.

— Владимир Ефимович, здравствуй, — в кабинете директора трубку держит генерал Васильев Пётр Михайлович, — мне бы командующего. Что? В Москву улетел? Сегодня вечером вернётся? Но это поздно будет.

— Тут вот в чём дело, Владимир Ефимович, — Васильев садится на стул, поняв, что разговор затягивается, — мы изготовили огневую точку для УРов. Да, «стакан». Надо бы испытать и командующему посмотреть. Хорошо, понятно.

Васильев кладёт трубку, смотрит на своего собрата по инженерным делам. Михайлин (Иван Прокофьевич) молча ждёт.

— Климовских говорит, чтобы мы ехали на Бобруйский артполигон. «Стакан» будем испытывать завтра, как раз и командующий подъедет.

— Покидаете нас, товарищи генералы? — спрашивает до сих молчавший директор завода.

— Не надолго, — то ли успокаивает, то ли угрожает генерал Михайлин, — если командующий примет работу, то вам заказ будет, не меньше сотни.

— Заказ, это хорошо, — осторожно высказывается директор, — а металл будет?

— Если что, танки переплавишь. Но это в крайнем случае, — Васильев взялся отвечать на вопросы, — броневую сталь расточительно пускать на второстепенные части. Разберёмся. Транспортом нас обеспечишь?

— Куда ж от вас денешься? — директор вздыхает и берётся за телефон.

10 апреля, четверг, время 10:35.

Бобруйский артполигон.

— А зачем со всех сторон закопали? — смотрю на двоих не из ларца, неодинаковых с лица генералов, — как смотреть, что происходит внутри?

Генералы переглядываются.

— А зачем, Дмитрий Григорич? — отвечает Васильев, — снаружи всё прекрасно будет видно.

— Да? — тяжело задумываюсь. Тяжело после вечерних посиделок с Пашей Рычаговым мозги включаются. Вроде есть в словах резон.

— Если не закапывать со всех сторон, может наклониться в ту сторону после попадания, — выдвигает ещё один аргумент Михайлин. Тоже верно.

— Ладно, пошли, — тяжело встаю, тяжело иду на позицию, где разворачивают сорокопятку. Поодаль, пока зацепленная за грузовик стоит трёхдюймовка образца 30-го года, как подсказывает мой генерал. То-то она мне древней кажется. Колёса не обрезинены.

Смотрю на водителя, который что-то у меня спрашивает. Что-то вспыхивает в голове. Он говорит «аккумулятор»? Почему меня так колыхнуло от этого слова? Что он там мне сказал? Ага, спрашивает, куда пушку лучше везти, боится за аккумулятор, который вот-вот сядет.

Смотрю на оставленный нами вкопанный «стакан» под укреплённой башней от Т-26. Стрелять надо с двух сторон, но не напротив друг друга, чтобы не угодить по сослуживцам. Под углом градусов девяносто будет нормально. Хм-м, соображаю ещё, будь проклята та наливка, которой меня Паша угостил.

— Отъезжай вон туда, — показываю рукой, — видишь тот чахлый кустик? Вот сразу за него пушку надо поставить.

Водитель козыряет и бежит заводить свой тарантас. Оживляются и остальные. Смотрю им вслед и всё думаю, зачем мне аккумулятор?

Стреляли с двух сторон, целясь по «щекам», двум сторонам от башенной пушки.

— Совсем слабо помяло, — заключает Васильев о повреждении внутренней оболочки. Пробой внешней был гарантирован. Что может сталь в семь миллиметров? Толстую, если она не пятьдесят мм, ставить нет смысла. Любую другую снаряд пробьёт. Самое главное препятствие наполнитель между простенками, обычный гравий.

— Надо было песком ещё засыпать, — высказываюсь я. Васильев пожимает плечами, по лицу вижу, что он сомневается.

— Если гравий будет пересыпан песком, то при входе снаряда трение будет больше, — объясняю я. Точно я не уверен, плотную засыпку может ударной волной разметать. Решить всё окончательно может только эксперимент. Поэтому даю отмашку на выстрел из трёхдюймовки.

Подходим. Дырища во внешней оболочке намного больше и живописнее. Васильев нетерпеливо убирает камни, обращает сияющее лицо.

— Не пробило! Есть трещина и прогиб, но пробоя нет!

Ну, и замечательно. Кисло улыбаюсь и заставляю красноармейцев досыпать песком и грунтом с тыла башни. Пушку приходится перетаскивать, башню заклинило, не повернёшь. Если экспериментировать, то до конца.

Пушка бахает ещё раз. Промахнуться со ста метров трудно. Идём смотреть. Х-ха! Пробоя тоже нет и вмятина внутри не такая уж и страшная. Интересно, а бронебойный возьмёт? Но таких у нас нет.

— С песком лучше, — фиксирует результат Михайлин, — башня будет тяжелее, надо поворотный механизм усилить.

— Выкапывайте и увозите обратно, — командую генералам. На начальника полигона стоит только глянуть, как он вытягивается и рапортует:

— Транспорт будет предоставлен, товарищ генерал армии.

— Доберетесь до места? — спрашиваю своих генералов, — я в Барановичи, если кому надо поехали.

Поехал Васильев, ему в штабе что-то понадобилось. Что же мне так засело это слово «аккумулятор»?

Решён вопрос с ещё одним гвоздём. УРы будут усилены. Директор обещает за месяц склепать не меньше восьмидесяти «стаканов», если металл будет. Металлопрокат мне в наркомате обещали. Эти двое из ларца пройдутся сначала по Гродненскому УРу, потом Осовецкий, Замбровский, Брестский. Неисправных танков категории IV у меня не хватит. Дополним категорией III, хоть они ещё дышат. Сниму с них башни и на УРы. С самими танками надо думать, что делать. Надо спросить завтра Васильева, как там дела с оживлением моторов.

11 апреля, пятница, время 08:35.

Барановичи, резервный штаб округа.

— Изнутри вашу работу не посмотрел, — с лёгким осуждением смотрю на Васильева, — личному составу удобно будет?

— С мягким креслом не сравнить, — после короткого раздумья отвечает генерал, — но воевать можно.

— Сделайте вот что, — Америку не открываю и велосипед не изобретаю, всё придумано до нас, — поставьте один «стакан». Выберите место, наиболее неудобное для атаки с той стороны, там и поставьте. А потом внимательно выслушайте, что скажут красноармейцы, которые опробуют огневую точку. Кстати, вентиляцию продумали?

— Там длинная щель есть для ствола пушки. А делать какие-то дополнительные отверстия опасно. Лишняя возможность для вражеских огнемётов.

— Ладно. Действуйте, — и перехожу к другому вопросу. — Что там на заводе говорят по поводу ремонта двигателей?

— Говорят, что нет оснастки и профильных станков, — докладывает генерал. — Советуют отправить на завод-изготовитель. В Рыбинске.

— Выясните эту возможность, созвонитесь с дирекцией Рыбинского завода. И командируйте туда кого-нибудь толкового, пусть изучит возможность ремонта движков у нас на месте.

— Если они возьмутся, — замечает Васильев.

— Если возьмутся, — соглашаюсь и думаю: а если нет? Не должно быть вообще-то. Как-то они делают цилиндры и поршни. То, что быстрее всего из строя выходит.