Разведка возвращается, с лёгким шорохом сыпется в окоп земляная труха, и мне уже можно не слушать рапортов. Слишком быстро вернулись. Слова сапёра подтверждают мою уверенность.

— Поле заминировано, товарищ генерал армии, — докладывает младший сержант, — обнаружено три мины на участке примерно восемь метров. Выемку производить не стал, приказа не было.

— Всё правильно сделал, товарищ сержант. Молодец.

— Он младший сержант, товарищ генерал армии, — осторожно подсказывает комбат.

— Это уже ваша недоработка, товарищ капитан. Надеюсь, будет исправлена.

Луна скудна, но звёзды ярки. Мы покидаем НП, уходим за полкилометра в ближний тыл. Там есть овражек, который накрыли сверху слегами и брёвнами в пару слоёв, короче штаб дивизии оборудован замечательно. В двух шагах рядом пройдёшь, не заметишь.

— Итак, что выясняется? — оглядываю разместившуюся за длинным столом компанию. Командование дивизии, корпуса, моя охрана по периметру, Саша за плечом.

— Очень нехорошая вещь. Ротный командир, лейтенант Игорь Гатаулин фактически спас свою роту от уничтожения, а своего комдива от трибунала. И что он за это получил? Пулю в грудь. Даже если жив останется, будет комиссован.

— Он не выполнил приказ, — бурчит комдив неизменное. Комкор помалкивает (генерал-майор Егоров Евгений Арсентьевич, в моей истории завтра, 29 июня, попал в плен).

— Вы тоже нарушили приказ, — уличаю его, — уже мой. Было приказано: не ликвидировать Сопоцкинский плацдарм до особого распоряжения. Вы поставили своего ротного в двусмысленное положение. Выполнит ваш приказ — нарушит мой. И даже два моих. Есть ещё приказ, да даже в уставе об этом сказано: беречь личный состав. Выполнит мой приказ — нарушит ваш. За свой отказ лейтенант наказан. Но теперь вы должны быть наказаны за нарушение уже двух моих приказов.

— Я не собирался силами роты ликвидировать весь плацдарм. Всего лишь разведка боем, — генерал-майор бурчит, буровя дощатый стол рыбьим взглядом.

— Разведка боем мера, как правило, вынужденная и только перед непосредственным наступлением, которого мы пока даже в мыслях не держим, — накаляюсь, но пока держусь.

Что же с ним делать? Под трибунал отдавать генерала рука не поднимается. И не потому, что корпоративная солидарность, де, это мы — генералы. Опасно это. Как-то читал про Тимура, железного Хромца, древнего правителя и завоевателя. Взяв в плен какого-то султана, он не стал его казнить. Наоборот, усадил за свой стол, как гостя. Потом отпустил. За выкуп, конечно. Но убивать своего многолетнего врага не стал. Подданные любой страны не должны думать, что высших правителей тоже можно повесить или четвертовать. Так и до тебя самого доберутся.

Мы, конечно, не древность, но звание генерала обладает особой аурой для красноармейца. Не должен он даже заподозрить, что генерал может оказаться дураком или изменником. Огромный авторитет высших командиров — стратегическое оружие. Цемент, скрепляющий армию.

Вот и стою между двух огней. Идиота нельзя оставлять на должности. Ни на какой. И сделать с ним ничего нельзя, только нервы потрепать. Трибунал его… нет, не оправдает, но наказание будет мягким. Типа понизить в должности или что-то такое. И меньше полка ему не дашь. Только полк мне тоже жалко.

— Назначайте комиссию по этому делу, Евгень Арсентич, оформляйте бумаги и отправляйте в Минский трибунал. Там решим, что с ним делать… — смотрю на «отличившегося» генерала, раздумываю. Это половинчатое решение. Предвижу, что трибунал решит. Тот мальчишка, если выживет, может считать, что легко отделался. Трогать его я не дам.

— Товарищ генерал-майор, — да, к этому фрукту обращаюсь исключительно официально, — отойдёмте на два слова.

Отходя на несколько метров в сторону, ближе к выходу, дружески приобнимаю его за плечи.

— Вы мне просто скажите, — смотрю проникновенно в рыбьи навыкате глаза, — вы ж должны понимать, что кругом не правы.

— Я могу быть десять раз не прав, товарищ генерал армии, — опять неприятно сжимает узкие длинные губы генерал, — но лейтенант обязан был выполнить мой приказ…

Тум-д! И сразу за характерным звуком удара другой: д-дум! В первом звуке виноват я, во втором голова брякнувшегося на пол генерала. Сидящие за столом вскакивают, вытаращив глаза. Мой Саша телепортируется за моё правое плечо. Не сдержался и незачем. А рука у моего генерала тяжёлая. Челюсть этому рыбоглазому точно свернул.

Отлетевший на пару метров генерал-майор, — пока генерал-майор, — спустя несколько долгих секунд начинает слабо возиться.

— Саша, пистолет, — адъютант тут же обезоруживает комдива.

Комкор и остальные командиры смотрят на меня, в их глазах — ничего, одно ошеломление. Небось думают, сорвался командующий, опустился до рукоприкладства. Сейчас. Три раза. Не, руки давно чесались, но…

— Евгень Арсентич, вызывай медиков, — комкор бросает взгляд-приказ адъютанту, капитан уносится из штаба.

— Теперь дальше. Оформляйте ему боевую травму. Ну, что-то вроде близкого разрыва и удар в лицо каким-нибудь обломком. Засуньте его в госпиталь. Пусть врачи найдут у него какую-нибудь болезнь и комиссуют нахрен. Мне такие командиры даже в комбатах не нужны.

Торопливо входят парень с девушкой с медицинскими знаками в петлицах, оба сержанты. С носилками. Начинают хлопотать вокруг слабо стонущего генерала. Им уже что-то вкручивает мой адъютант. Понятно что.

Когда уходим, — задержался я тут, — комкор, два других комдива, их адъютанты и начштаба корпуса смотрят на меня задумчиво и с уважением. Задумчивость понятна. Им наглядно показали, что их ждёт, если что. И уважение понятно. Самое лучшее решение, достигающее главной цели: убрать негодного генерала из армии.

У меня не заржавеет. Командарм Кузнецов уже спрыгнул с генерал-лейтенанта до генерал-майора. И один из присутствовавших (комдив-85) генеральской звезды лишился. Зато будет, хм-м, куда расти…

Конец главы 20.

28 июня, суббота, время 18:25.

Граница Вилейской области в месте смыкания Литвы, Латвии и Белоруссии.

Младший сержант Игнат Гонзо.

— Фойер! К бою! — обе команды на разных языках и поданные с разных сторон тут же тонут в многоголосом автоматном треске.

Снайпер Никоненко, сжав губы, всаживает одну пулю за другой по замеченным секунду назад вспышкам. «Меняй позицию, обормот!» и будто снова чувствует отеческий, но тяжёлый подзатыльник. Обучение профессии разведчика и диверсанта подразумевало применение самых эффективных и проверенных временем методов. Плавным и кажущимся медленным движением снайпер второго взвода отдельной диверсионной роты 2-го стрелкового полка передвигается за дерево, чуть сдаёт назад и перекатывается за соседний ствол.

Пулемётная очередь сбивает листья, тонкие ветки, взмётывает фонтанчики из земли, травинок и опавшей листвы. Подводит зримую черту под коротким и ожесточённым столкновением. Стрельба резко стихает.

Игнат суёт руку за пазуху, достаёт слегка трясущимися руками крестик и целует, воровато оглянувшись. Первый бой в его жизни, и он уцелел. В отличие от нарвавшегося на засаду передового дозора. Игнат ещё раз внимательно оглядывает безлесую ложбинку, разделяющую их осинник от березняка в полусотне метров. Никто из пятерых бойцов не шевелится. Шквальный огонь с пары десятков метров не дал никому никакой надежды.

Лейтенант Пётр Никоненко.

Матерится сквозь зубы. Первые впечатления самые яркие, этих пятерых бойцов лейтенант запомнит на всю жизнь поимённо. На всю жизнь, какая бы она ни была длинной или короткой. Война, завтра, может, кто-то ещё внесёт его имя в свою память навечно.

Злость от неожиданных потерь не мешает отдавать команды. Меньше чем через минуту по краю противоположного леса ударили полтинники. Разрыв за разрывом терзали кусты и деревья. Как только миномёты переносят огонь на полсотни метров глубже, уже изготовившийся к броску взвод кидается в атаку. По всем правилам. Короткими бросками, с мгновенным переползанием, с бегом зигзагами. Только без стрельбы, противник огня не открывал.