Итак, пограничники и моряки связь имеют и немедленно информируют Москву о начале вторжения и налетах на военно-морские базы. Правда, не совсем понятно, при чем тут «привычная русская неразбериха», или в погранвойсках и на флоте не русские служат? Но как бы там ни было, но пограничники были сметены первыми, а моряки в силу своей специфики могли информировать только о действиях на морях, что было не так актуально. Так неужели никто не информировал о продвижении немцев по нашей территории?

«Не виной, а бедой нашей являлось то, что не всегда мы располагали достаточно подробными данными о положении своих войск. Впрочем, не легче доставались и данные о противнике. К каким только ухищрениям не приходилось прибегать! Помню, однажды нам никак не удавалось установить положение сторон на одном из участков Западного фронта. Линии боевой связи оказались поврежденными. Тогда кто-то из операторов решил позвонить по обычному телефону в один из сельсоветов интересующего нас района. На его звонок отозвался председатель сельсовета. Спрашиваем: есть ли в селе наши войска? Отвечает, что нет. А немцы? Оказывается, и немцев нет, но они заняли ближние деревни — председатель назвал, какие именно. В итоге на оперативных картах появилось вполне достоверное, как потом подтвердилось, положение сторон в данном районе. Мы и в последующем, когда было туго, практиковали такой способ уточнения обстановки. В необходимых случаях запрашивали райкомы, райисполкомы, сельсоветы и почти всегда получали от них нужную информацию» [Штеменко, 12, с.21].

Но часто и сами связисты, по собственной инициативе сообщали нужную информацию. Вот, например, как со слов тогдашнего наркома связи Пересыпкина И.Т. узнали в Москве о занятии немцами Пинска.

«В последние дни июня 1941 г. в Наркомат связи позвонила дежурная телефонистка МТС белорусского города Пинск и срывающимся от волнения голосом сообщила: «Товарищи! Наши войска оставили город. На улице появились танки с белыми крестами. Вижу их в окно. Никого из наших начальников нет. Что мне делать?» И это не единичный случай» [Пересыпкин, 11, с.64].

22 июня, воскресенье, время 21:10

г. Барановичи, резервный штаб округа.

— Что? — меня вводит в ступор взгляд потрясающе ярких серых глаз девушки-сержанта. Младшего сержанта. Младшего сержанта связи. Это я в одну из комнат узла связи зашёл, с круглосуточно работающей и очень мощной радиостанцией. Что-то я совсем туплю, вспоминаю, куда пришёл и зачем.

— Геката на связь вышла, товарищ генерал армии, — очередная лазерная вспышка серых глаз выводит меня из ступора. Эта девушка действует на меня, как будто нашла во мне кнопку «Вкл/Выкл». Полыхнула раз — выключила, полыхнула второй — включила.

«Геката» на связь вышла! — доходит до меня окончательно. Зашёл, чтобы узнать, как там с глушением мейд ин вермахт. И сразу офигительная новость. Надо было раньше зайти.

— Будете говорить, товарищ генерал армии? — и опять глазами фьють-фьють! На этот раз держусь, хотя не без труда.

— Да.

— Мне выйти?

Не хочется мне, чтобы она уходила, но так положено. К тому же я часто матерюсь, особенно со своими любимчиками. Как-то неосознанно это стало особым знаком расположения моего превосходительства. Киваю. Не надо ей слышать моих переговоров по многим причинам.

Ещё раз полыхнув глазами, младший сержант выходит. Машинально провожаю взглядом, как же её зовут? Кажется, Светлана. Не сразу осознаю, что говорит голос в трубке:

— Сорока, я — Безенчук.

Это я ему такой позывной придумал. Геката — богиня ночи, наверняка в служанках были нимфы, а нимфа это Безенчук. Такая ассоциативная цепочка, о которой хрен кто догадается. Или Ильф и Петров уже написали «Двенадцать стульев»? Да, точно, написали. Но немцы могли и не прочитать.

— Безенчук, я — Сорока. Как дела?

— Сорока, хорошо. Пришлось отодвинуть свой гроб, а так — всё в порядке.

— Безенчук, почтовый голубь до тебя долетел? — чай, догадается, что имею в виду У-2, который послал на его поиски.

— Сорока, да. Уже отослал обратно.

— Безенчук, кто-нибудь видел, что ты гроб сдвинул?

Мы недаром начинаем каждое предложение с позывного. В эфире часто пересекается множество абонентов на одной волне. И если вопрос не ко мне, я должен помалкивать. Или вообще отключиться.

— Сорока, не знаю. Мне пришлось. Хулиганы начали камнями кидаться.

Зато я знаю. И вот наступает момент, из-за которого я выставил ясноглазую Свету. «Гекату» засекли немцы, и бронепоезд попал под артобстрел. Вряд ли авиаудар, от него бы он не ушёл и небо над Брестом мы контролируем жёстко.

— Безенчук, когда гроб отодвигал, заслон поставил?

— Сорока, какой заслон?

— Безенчук, сучкастую оглоблю тебе… — кошусь на дверь и заканчиваю по-другому, — в ухо! Ты недавно отупел или таким родился?! Чужой глаз за твой гроб зацепился. Безенчук, возможно, он так и висит на нём! Хвосты надо отсекать, Безенчук!

Затупил Сергачёв на ровном месте. К нам, видать, с юга группа из «Бранденбурга» забрела. Заметили «Гекату», стукнули своим и начали корректировать огонь. Когда Сергачёв сдал на юг, они должны были пойти за ним, чтобы сделать ещё одну попытку. И вот тут два охранных взвода Сергачёва могли сказать своё веское слово пулемётно-винтовочным огнём. Понятно дело, оставлять охрану надо было скрытно.

— Сорока, понял тебя, — после паузы отвечает Безенчук, то есть, майор Сергачёв.

— Безенчук, надеюсь на это. Очень надеюсь. Почту прочёл?

Запрос, правильно ли он понял полученный приказ. Хотя, что там понимать. Ему придётся уходить через Ковель и строго-настрого запрещено оставаться у соседей под любым соусом. Но приказ надо дополнить. Я ж не знал, что с ним. Так что теперь не использовать его возможности грех.

— Сорока, да, прочёл.

— Безенчук, к исполнению приступил?

— Сорока, нет. Жду ночи.

— Безенчук, перед уходом поплюй на то место, где гроб стоял. И слева и справа.

На том месте, где стояла «Геката», уже немцы. Надо им спокойной ночи пожелать. Их точное расположение сам должен был у лётчика догадаться спросить. Я только примерно знаю.

— Сорока, на хулиганов поплевать?

— Безенчук, да. Безенчук, отбой. Если что, подробности письмом, — «письмом» это значит телеграфной шифрограммой.

— Сорока, понял тебя. Отбой связи.

На выходе из комнаты вижу младшего сержанта Светлану, смирненько сидящую на стульчике поодаль. На секунду притормаживаю. Я вспомнил! Вспомнил, когда я видел такой же взгляд, полный яркого восхищения. Будучи десятилетним шкетом отогнал палкой вредную шавку, злобно облаивающую какую-то мелкую девчонку. Именно так она на меня посмотрела. В первый раз в жизни тогда почувствовал, что за такой детско девичий взгляд я мог бы и с волком врукопашную схватиться.

Вот и думай после этого, возвращаясь в свой кабинет, утрясаю полученные впечатления. Кто кем правит? Миром правим мы, мужчины. У меня республика плюс Смоленск, это двенадцать миллионов человек, скоро миллионная армия будет под рукой. И я, генерал армии, командующий округом, испытываю соблазн бросить всё к ножкам хорошенькой светловолосой пигалицы. И кто кем правит? Бр-р-р-р…

А где-то на юго-западном уголке округа, недалеко от его границы, через час грохочут мощные пушки. Через пять минут резко стихают, и бронированная гусеница, сделав «хулиганам» нервы, осторожно отползает на юг.

Кабинет командующего, 21:25.

— Иван Иваныч, а давай прямо сейчас вылетим? — на моё предложение у Копца вытягивается лицо, — нет, ты подумай. С Сувалками мы сделаем то же самое. Если отбомбимся по Брестской группе в начале ночи, то и в Сувалках нас будут ждать часов в 11 вечера. А мы прилетим туда рано утром, когда они расслабятся.

Копец хмурится, уже ясно, что не согласится.

— РРАБы* ещё не готовы. Мы же назначили время вылета в три часа. И вообще, менять планы на ходу…