— Параллельно продумайте изготовление из Т-26 тягачей. Партию штук в пятьдесят надо сделать. Убрать всё лишнее. Башню, боковую броню подрезать, пусть будет открытый, лишь бы легче стал. У Т-26 мотор слабый, столько груза не тянет. Если получится шеститонный тягач, замечательно. Хоть что-то сможет утащить.

— Боковую броню на Гомельский завод отправлю, — тут же пристраивает будущие обрезки Васильев.

— Владимир Ефимович, — смотрю на Климовских, — приказ из наркомата о переподчинении мобскладов пришёл?

— Так точно! Только там указано: «в случае особых обстоятельств», в расшифровке в числе прочих указаны «военные действия по любой причине».

Всё правильно, так и договаривались. В приказе никто не будет прямо писать, что мы ждём нападения Германии. Нам за это фуражки быстро снимут, вместе с головами.

— Когда какое-то из стройуправлений освободится, пусть займётся строительством аэродромов. И основных и резервных. Не обязательно бетонных. Бетонку разрешаю только в Белостоке и здесь, в Барановичах. Все остальные — восточнее Минска. Подробности утрясёте с Копцом…

Занимаюсь текучкой, а в голове будто шип сидит. Ночью приснился сон, из которого помню только эпизод, короткий фрагмент, всплывший из глубин памяти. Возвращаюсь домой откуда-то, из подъезда выходит тот сосед, который возился со своей «Ауди», с каким-то приятелем. Дежурно здороваемся и расходимся. Одну фразу мельком улавливаю, когда они отходят. Приятель соседа говорит ему: «Подсоедини сидюк к отдельному аккумулятору…». Это всё. И что это значит?

Совещание идёт по накатанной, дела как-то идут, обучение войск усиливается, оборонительные редуты подготавливаем к укреплению… так, я обещал Тимошенко сдвинуть мобсклады!

После того, как всех отпустили, сидим с начштаба целый час, прикидываем, где лучше и удобнее разместить склады. Те самые, из-за бессмысленного уничтожения которых в начале войны, страна потом года полтора опомниться не могла.

Принципы здесь простые, что я и объясняю Климовских.

— Крупные мобилизационные пункты будут в Барановичах, Гомеле, Минске. Поэтому львиная доля снаряжения для мобилизованных должна быть в этих городах. Остальные — на востоке: Витебск, Орша, Могилёв, Смоленск. Восточные начнут работу чуть позже, хотя для них тоже надо запасти обмундирование, снаряжение, оружие и боеприпасы.

— А Белосток?

— Белосток, Кобрин, Пинск, Гродно и прочие — вне учёта. Там надо оставить столько, сколько им не хватает для укомплектования полных штатов.

— И всё?

— И всё, — взглядом предупреждаю против дальнейших расспросов. Все эти приграничные территории в зоне повышенного риска. Не собираюсь рисковать своими ресурсами сверх необходимого.

— Командарму-10 ГСМ оставить километров на пятьсот движения всей массой. Остальное — лётчикам. Вооружения: пушки, пулемёты — вывезти в Барановичи.

Потом наметили новые точки дислокации для нескольких складов с востока. Я напирал на те, которые слишком близко находятся к Киевскому и Прибалтийскому округу. Потом кое-что вспоминаю и, тыча в карту, говорю:

— Айн, цвай, драй… — перехожу на немецкий. Климовских улыбается и поддерживает.

— Trophäe Waffen zu verschenken… — поднимаю вопрос трофейного польского оружия. Его надо отдать УРам. Со всеми припасами. Это вещь одноразовая. Там калибр 7,9 мм, 9 мм, у нас такого нет.

Ещё раз уточняю по карте все решения. По аэродромам и складам. Убеждаюсь, что начштаба всё усвоил.

— Auf Wiedersehen, — прощаюсь, отпуская его из своего кабинета.

Стою у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу. Аккумулятор, мать его! Что это значит? А если просто и тупо поступить по рецепту, запитать радиостанцию от независимых аккумуляторов? Где только их столько набрать, радиостанция энергию жрёт, как не в себя… Стоп!

Встряхиваю головой, хватая всё время ускользающую мысль за хвост. Питание радиостанции идёт от генератора. Генератор даёт энергию всем устройствам, значит, они все висят на нём параллельно, на общем проводе. Вот оно! Помехи идут по питанию! Скачки напряжения при включении/выключении, всё это лезет в радиосхему…

Не мальчик, чтобы бегать, но быстро покидаю штаб, на машину и в Мачулище. Моё крылатое такси меня там ждёт.

11 апреля, пятница, время 12:35.

Минск, аэродром Мачулище.

— Твои радиотехники ходят, как варёные, — посмеивается комдив Туренко.

Мы сидим, обедаем, и у лётчиков обедать всего лучше. Даже не знаю, кого наша любимая страна кормит лучше, своих доблестных генералов или сталинских соколов. Кажется, им даже шоколад положен, но только летающим. Это правильно. В который раз поражаюсь брутальности эпохи. Все хладнокровно рассуждают о потолке самолётов и не задумываются, а каково лётчику? На высоте пять тысяч метров кислорода почти в два раза меньше, чем на земле, за бортом даже летом минус пятнадцать-двадцать. А если высота десять тысяч? Плотность воздуха ровно в три раза меньше, за бортом минус пятьдесят. А кабина, между прочим, не герметичная!

Поэтому реально самолёты редко залетают выше пяти-шести километров. И не важно, что там у них в ТТХ записано. Потому я и требую от казанцев герметизации кабины и салона. В моих планах висеть на высоте восемь-девять километров часами. Работа при минус сорока и давлении меньше половины атмосферы это не работа, это каторга для самых отъявленных висельников.

— Мои техники сейчас проснутся, — прикончив рассольник, уверенно заявляю я, — за тем и приехал.

Туренко Евгений Георгиевич у меня пока полковник. И долго им ещё будет, он же это звание недавно получил, при переводе ко мне.

Мою охрану и адъютанта Туренко широким жестом тоже накормил. Столовая переполнена народом. Но никакого перерасхода комдиву нет, мои ребята отдали часть сухого пайка. Они всегда его с собой носят, мало ли куда их генерала занесёт.

Своих техников что-то не вижу. На мои оглядывания Туренко поясняет:

— Уже пообедали. Сейчас около вашего самолёта слоняются.

Не тороплюсь, хотя нетерпение нарастает. Устойчивое ощущение, что проблема фактически решена. Как часто бывает, разгадка некоей тайны или загадки поражает своей простотой и очевидностью. Именно ощущение очевидности, вызывающее чувство досады, — почему сразу не догадались? — первый признак стопроцентного попадания. Да, именно в этом всё дело…

Допиваю компот, встаю. Не сразу. Мой генерал не додумался бы, а я подождал, когда закончит мой адъютант и парни охраны.

Через десять минут. В салоне ТБ-7.

Ш-ш-дын-нь! Полёт Хадаровича останавливает борт самолёта. Тяжёлая у генерала рука, в своей жизни в числе слабосильных никогда не ходил, но и таким крепким не был. Хладнокровно наблюдаю, как главный радиотехник всех моих ВВС после генеральской затрещины сползает на пол. Мой Саша ещё более хладнокровен, чем я. Зато еврейско-белорусские клевреты Хадаровича испуганно забиваются в угол.

Внимательно оглядываю внутренности радиостанции. Особых разрушений не наблюдаю, слава ВКП(б).

— Я же запретил тебе лезть в радиостанцию, — мирно сообщаю Хадаровичу, который начинает оживать. — Ты знаешь, что за невыполнение приказа я могу пристрелить тебя, и мне за это ничего не будет?

Лукавлю. В военное время могу, в мирное только под трибунал. Хотя неизвестно, что хуже. Кому как.

— Если радиостанция не будет работать, под трибунал пойдёшь, — сейчас не лукавлю, это я запросто.

— Работает она, что с ней будет… — бурчит Хадарович. Вставать не спешит, это правильно. Инстинкт у него есть, я не всё выплеснул, могу и добавить.

— Есть, чем похвастаться?

Все трое грустно переглядываются. Понятно, можно не допытываться. И в радиостанцию полезли не от хорошей жизни, от безысходности. Ладно, развлекаться гноблением подчинённых приятно, но у меня времени мало.

— Слушай внимательно, Хадарович, и не говори потом, что не слышал. Поговорил я со знающими людьми, не тебе чета.

Делаю паузу, мне нужно, чтобы мои слова отпечатались в их мозгах глубокой гравировкой.