1981 Воспоминания о Ван Гоге Вы мне вспоминаетесь… (В горле ком.) Вы пришли из дальнего далека. Вы тогда казались мне стариком. Хоть тогда Вам не было сорока. В глине жаркоогненной башмаки. Курточка кургузая на плечах. Крупные корявые две руки. А глаза… (Вот память-то… память – швах!) Я в овражке козочку чью-то пас. Вы присели рядышком на пенёк. Вижу, вижу явственно, как сейчас, Солнышком расплавленный бел-денёк. Хлеб и лук с картошкою – наша снедь. Соль на белой тряпочке средь травы. Говорили, сни́дали… (Только ведь Что возьмёшь с ребяческой головы?) Вы ушли размашисто по стерне, Хлопчика по плечику потрепав (Век бы в том овражечке жить бы мне С чьей-то белой козочкой среди трав). Помню на оранжевом чёрных птиц, Что кричали яростно Вам вослед (Детское предчувствие психбольниц, Совести, безумия, прочих бед). Горстку глины огненной я храню В белой чистой ладанке на груди. Прикасаюсь изредка к жар-огню В дни, когда ни проблеска впереди. Вы простите нынешний мой акцент, Исказили голос мой холода. Сколько, сколько прожито, мой Винсент! Больше мы не свидимся никогда. 1998 «Что мне делать с головой…» Что мне делать с головой да с тверёзою?! Раздаётся волчий вой по-над розою. Роза, что была бела, стала алою, Просека, что к ней вела, — тропкой малою. Пропитали лепестки капли кровушки. Разлетелись все дружки — все соловушки. Запропали голоса, смолкли гомоны. Как слеза, горька роса… Стебли сломаны. Завывает сатана, в Бога веруя. Эх, страна моя, страна — шкура серая! 1990 «Памяти Тарковского загорелся свет…» …Оплакать каждого слова сентябрьскую спелость… Арсений Тарковский Памяти Тарковского загорелся свет — Робкая сентябрьская мокрая звезда… В рощах переделкинских никого-то нет. В рощах переделкинских хлюпает вода. Опалью берёзовой прошуршал состав, В пустоте надтреснутый оставляя гул. Пусто, пусто, Господи!.. Разве я не прав? Отчего же, Господи, ты звезду задул? Вновь зажглась болезная… Вновь дрожит, дрожит Робкая сентябрьская свечечка-звезда. Вновь состав проносится – время дребезжит. Воздух пахнет серою, уксусом – вода. Три сосны погостные всё же хороши! Нынче впрямь, как сказано, мать-земля – сыра. В рощах переделкинских нынче ни души. Холод. Мгла российская. Смутная пора. 1990
«Пусто место…» Пусто место, хоть и свято. И горька, горька звезда. Ваше время, бесенята, — Ваше, ваше, господа. Время – ваше, души – наши, Их-то вам не отдадим: Чечевичной вашей каши, Извиняйте, не хотим. Извиняйте, вот – поди же — Жить умеем только так: Вам – земля, нам – небо ближе, Вам – чертог, а нам – чердак. Вам чертог, и он напрасно Тень наводит на плетень. Чутко. Чётко. Чисто. Ясно. И пичуга: – Тень! Тень! Тень! Тень! Тень! Тень! И нету сладу. И разлада тоже нет. Ничего, что выпьем яду. Ничего, что меркнет свет. Ничего, что раскололось Сердце… Эх, едрёна мать! Только б голос, только б голос, Только б голос не сорвать! 1997 «Ещё одна затяжка языческим дымком…» Ещё одна затяжка языческим дымком… Ещё одна затяжка… Ещё одна затяжка… И – кажется, что с болью почти что незнаком, что дух почти спокоен, что жить почти не тяжко. И просветлела память, и стал острее слух… И на мосток взбегает песчаная аллея. Глаза не утомляет мельканье белых мух. И небо отступает, до камушка мелея. Стучат по доскам воды прозрачного ставка. И тополь поднял ветку, прислушиваясь к стуку. И руку согревает горячая рука, И нет в душе боязни, что ты отпустишь руку. Нам кажется, что долго ещё пробродим тут, что нам дана под осень такая вот поблажка… А дети на пригорке сухие листья жгут… Ещё одна затяжка… Ещё одна затяжка… 1976 Мартовская элегия Качает головою гневно, а взгляд нисколько не сердит. Старуха Марья Алексевна в арбатском скверике сидит. Зевая, сто автомобилей сглотнул и отрыгнул тоннель. Бульварных девок изобилье… Базарный смех, базарный хмель. «Зачем „O tempora, o mores“ шептать, а главное – кому? Вновь от ума всё наше горе, когда и горя нет уму. Царёвой пенсии хватает на дырку бублика… Так что ж? Сугробик тает, тает, тает, и весел воробьёв галдёж. Иная жизнь – иные цацки, но та же, та же суетня. – Ба, Александр Андреич Чацкий! Что ж ты пугаешься меня?» |
